– Там ты познакомился с женой Когана? Она заплатила тебе за смерть мужа? – Я ни с кем не знакомился. Я ее даже не видел. Когда Корень пальнул в люстру, какая-то баба хлопнулась в обморок. Я на нее даже не смотрел. – Ты был недоволен, что Корень не снял золотой браслет. Ты забрал его у трупа? – Не брал я никаких браслетов! А недоволен – кто вам за такое сказал? Был налет, мы пришли грабить, а тут Корень принялся играть в благородство. Конечно, я рассердился. – Значит, в налете ты признаешься, – утвердительно произнес Володя. – Вы знаете это и так, без меня. – А в убийстве Когана? – Я никого не убивал. – Где ты познакомился с мальтийцем? – В жизни в глаза его не видел! – А с купцом Сарзаки? – То же самое. – Но ведь с банкиром Татарским ты был знаком? – Если можно назвать это знакомством. – В каком смысле? – Володя поднял глаза от документов. – Я его ограбил. – Кто работал вместе с тобой? – Какая-то девчонка с Дерибасовской, имени не помню. Я еще дал ей 10 рублей. – Ты всегда работал с одной девушкой? – Нет. Каждый раз были разные. Постоянной никогда не было. – А я слышал другое. – Это такая же брехня, как и за то, что я Людоед. – Почему ты не хочешь добровольно признаться? Виселицу бы тебе заменили каторгой, а каторга – это жизнь. – Каторга – жизнь? Вы смеетесь? – воскликнул Гека. – Я никого не убивал. Я не могу в этом признаться. Все это брехня. Я бандит, а не Людоед. – Значит, в бандитизме ты признаешься охотно, – подытожил Сосновский. – Так это ж правда, а я правдивый человек, – кивнул Гека. – Зачем ты, правдивый человек, хранил у себя визитки Татарского? Ты еще не получил за него деньги? – Я хранил визитки на память, как трофей. Я вообще не знал, что его убили. – Ты убил. – Я никого не убивал! Двигаясь по одному и тому же замкнутому кругу, Володя рассматривал руки Геки – сильные, мускулистые, со вздувшимися венами, и вспоминал слова патологоанатома. Эти слова постоянно звучали в его голове. – Тебе приходилось когда-то раньше убивать человека? – внезапно спросил он. – Нет, не приходилось, – бандит вскинул на него удивленные глаза. – Своих жертв ты пугал тем, что сдашь в полицию, как Людоеда. Почему? – Вы знаете за это? Чтобы они легче отдавали деньги, это же понятно. Я никогда не думал, что попаду в ловушку сам. – В какую ловушку? – В ту, где меня будут обвинять за то, что я Людоед, а это не так. – Где ты спрятал нож? – А знаете, за что я вам скажу, – Гека вдруг неподвижными глазами уставился в одну точку куда-то за спиной Володи, в окно, и на лице его отразилась тоска. – Вы, конечно, можете мне не верить, да и не поверите. Но я за все равно скажу. Это ж легко – обвинить человека за то, чего он не делал, ну и ничего не слушать. Просто сказать: а вот ты Людоед, и все. И какая разница, шо говорит тот человек, шо вы обвинили. Слушать это за всё равно никто не будет. Но я за так вам скажу: я ж не адиёт, я ж понимаю, что очень многим в этом городе нужно просто, чтоб этих убийств не было, чтоб подставить под Людоеда кого угодно. От под эту раздачу попал я. Я ж прекрасно понимаю, что вы больше никогда меня не выпустите, что жизни моей конец. Но об одном я только жалею: что я умру, как бандит, как убийца Людоед. А за это жаль. Это ж не так. Поэтому делайте уже свою работу. А я больше ничего не скажу. Володя нажал звонок и велел конвоиру увести задержанного обратно в камеру. Потом встал и подошел к окну. Последние слова этого Геки жгли его, словно каленым железом. Столько обреченности в них было. Обреченности – и еще нечеловеческой, какой-то звериной тоски. Володя стоял и смотрел в окно, и вдруг понял, на что таким застывшим взглядом, с такой печалью смотрел задержанный. Там, в окне, виднелась далекая и тонкая полоска моря. Гека неотрывно смотрел на нее. Через час в самом веселом настроении вернулся Полипин, благоухая шустовским коньяком. Ехидно прищурился: – Ну и за что он сказал? – Кто? – покраснел Володя. – Ой, шоб ты был мне здоров! Люба моя дорогая, шо мы лясим-трясим? Брось придуриваться! – рассмеялся Полипин. – Я не один год здесь работаю. Везде информаторов имею. Мне уже не один человек доложил, что ты Геку потащил на допрос. – Я хотел… Я думал… – Не смущайся! Лопни, но держи фасон! Никому не дано обдурить старого сыскаря Полипина! И ты меня не обдуришь. А Геку ты потащил на допрос потому, что не веришь за то, что он – Людоед. – Не верю, – выдохнул Володя, – теперь – не верю. Еще сутки назад верил… А теперь – нет. – Начинаешь разбираться, – кивнул Полипин, – чутье появилось. Чуйка. Идеальный вариант был бы, если бы Людоед снова убил. – А если убийств больше не будет? – Тогда этому Геке не позавидуешь. Пролетит, как фанера над Парижем. Жаль парня. Говорили, он мечтал стать моряком. Что ж, поплавает на том свете. Может, на том свете человеку дается то, чего у него не было за жизнь? Шутка Полипина Володю страшно покоробила. Ему вдруг стало тоскливо, по-настоящему тоскливо, как бывает только, когда понимаешь, что совесть твоя нечиста. Встав из-за стола, он стал одеваться. – Ты это кудой? – удивился Полипин. – Поеду побеседую с женой Татарского. Нужно же что-то делать. – Что ж, мысль хорошая. Но много от нее ты не узнаешь. Дрянь баба, – жену Татарского Полипин уже допрашивал. – Она и мужа своего заела. Пилила за всю жизнь. Вот и допилилась. Богатый банкир Татарский проживал на Ришельевской улице, в красивом двухэтажном особняке. На первом этаже особняка жила его замужняя дочь с супругом и маленьким ребенком. Банкир с женой занимали весь второй этаж. Дверь Володе открыла пышная наглая горничная, с порога заявившая: – Барыня никого не принимают! Сегодня не велено ходить! Помня урок Полипина, Володя молча отодвинул горничную и стал подниматься на второй этаж. – Вы куда? Нельзя! Не велено! Подите вон! – Задыхаясь, горничная бежала за ним. Но Володя не обращал на ее вопли никакого внимания. Вскоре он оказался в гостиной второго этажа. Сделал шаг вперед и… застыл на месте. За круглым столом посередине комнаты восседала супруга банкира Татарского – внушительная дама солидной комплекции с высокой прической, напоминающей галеон, несущийся под всеми парусами. Одета она была в знак траура в черный шелк, однако траурный наряд был щедро разбавлен бриллиантами. А напротив мадам Татарской, возле стола, сидела… Таня. Таня Алмазова, соседка Володи, о которой он грезил вот уже не один день. Белое кружевное платье Тани еще больше подчеркивало невероятную бледность девушки. Очевидно, Володя прервал какой-то неприятный разговор. Злое лицо мадам Татарской все было покрыто красными пятнами, а руки ее тряслись. Губы же были сжаты так, что превратились в одну непрерывную полосу, напоминающую белую веревку. Таня же, несмотря на бледность, была настроена решительно – это было видно по ее лицу. Не отрывая взгляда, она смотрела на мадам Татарскую в упор, словно гипнотизируя ее, как удав кролика. Причем кроликом была именно огромная мадам Татарская. Несмотря на то, что она находилась в собственной гостиной в своем доме, она явно чувствовала себя не в своей тарелке. И причиной этому, очевидно, был приход Тани. – Мадам… Мадемуазель, – начал было Володя, но его быстро перебила Таня: – Добрый день, господин Сосновский! Вы, наверное, хотите побеседовать с мадам. Это ведь дело полиции – идти по горячему следу. – Не буду я беседовать ни с какой полицией! – отозвалась мадам Татарская. – Немедленно покиньте мой дом! И вы тоже, мадемуазель. – Я хотел бы задать всего несколько вопросов, – вступил Володя. – Я уже ответила на все полицейские вопросы, и сейчас не намерена разговаривать! Уходите прочь – вы оба! Не тошните мои нервы! – Мадам Татарская еле справлялась с собой.