Но самое страшное было на полу, возле перевернутого стола. Там, на светлом паркете, были отчетливо видны уже засохшие следы крови. Крови Геки – страшные пятна, жестокие свидетели того, что произошло. В спальне было то же самое. Постельное белье выворотили на середину комнаты. Распороли подушку, и на полу везде валялся пух. Сломали красивое кресло, которое всегда стояло возле кровати – отломали ножки и вспороли обивку. Сначала Таня удивилась: что могли искать так? Потом поняла – нож. Они перевернули всю квартиру, чтобы найти орудие убийства. И ничего не нашли. Бедный Гека… Как он вернется сюда? И вернется ли? Сдерживая слезы, Таня подошла к полке над камином. Там Гека хранил различные мелочи, в том числе и визитки Татарского, которые нашли полицейские. На полке все было перевернуто. Таня с горечью перебирала жалкие сокровища Геки. Сломанный медный подсвечник на тонкой ножке. Плюшевая собачка с одним оторванным ухом. Вместо глаз у нее были пуговицы. Дешевая детская игрушка. Где Гека ее взял? И зачем хранил? Было что-то до горечи трогательное в этих старых вещах. И, прикасаясь к ним, Таня ранила свою душу. Но не прикасаться не могла. Дешевый бумажный цветок из пожелтевшего картона. Настоящий морской компас. Перочинный нож с лезвием, которое выдвигалось само. Медный крестик на простой веревочке. Таня вдруг вспомнила, что Гека никогда не носил крестика и не верил в Бога. Потому лежал старый крестик на каминной полке – просто дань традиции, не больше. Маленькая деревянная лошадка с шерстяным седлом. Краска облупилась, а из седла, траченного молью, вылезли нитки. Стоило немного нажать лошадке на шею, и она начинала забавно двигать головой, словно кланялась. Цирковая лошадка, трогательная детская игрушка. Почему эта лошадка была у Геки? Почему этот бандит, налетчик с Молдаванки, хранил на каминной полке старую детскую игрушку и кормил всех окрестных котов? В этих мелочах была видна душа Геки. Душа того человека, которым он мог стать, но не стал. И револьвер в его кошмарной, отчаянной жизни отлично уживался с детской лошадкой, словно судьбу его слепил какой-то жестокий бог в час помрачения рассудка, в час торжества зла. И отправил в мир, в котором все было перевернуто с ног на голову, где с легкостью можно было стрелять в людей и одновременно кормить уличных котов. Слезы текли по щекам Тани, и она уже не могла их сдержать. Она плакала не только о Геке. Она плакала и о себе тоже, и обо всех остальных, чья страшная судьба была слеплена в этот жестокий час. Таня оплакивала осколки разбитого мира, ранившие не только ее и Геку, гибель которого наполняла жизнь новым, неведомым злом. Слезы больно обжигали щеки, и Таня уже не смахивала их рукой. Капая вниз, они оставляли темные точки на каминной полке, и в тусклом свете были похожи на капли крови, которая пролилась здесь. Жестяная коробочка из-под чая упала с полки и застряла между камином и стеной. Таня обнаружила ее не сразу. А обнаружив, вытащила с трудом, оцарапав пальцы. В коробочке были различные визитки, чеки, карточки банков и прочее, что Гека относил либо к документам, либо к трофеям. Там же были и визитные карточки из бумажника Татарского. Полицейские забрали только одну карточку – как вещественное доказательство, но там были еще. Из-под всякого хлама Таня вытащила целую стопку и принялась внимательно их рассматривать. Все карточки были одинаковыми, она уже их видела. Аккуратно, в ряд разложив их на каминной полке, она принялась внимательно их изучать. Внезапно ей показалось, что одна из них отличается от остальных. В правом верхнем углу картонного прямоугольника Таня разглядела маленький треугольник красного цвета, какую-то странную печать. Она взяла карточку в руки, поднесла к глазам – действительно, в правом верхнем углу было нечто вроде печати. Странный отличительный знак. На обороте карточки ничего не было, но поверхность на ощупь отличалась от той, где был текст. Таня несколько раз провела пальцами – бумага была более шершавой, зернистой, словно состоящей из каких-то особых волокон. Ничего общего с другими карточками – Таня специально прощупала остальные, чтобы сравнить. В голову ей пришла одна мысль. Когда-то в гимназии она увлекалась историей Древнего мира. Особенно ее заинтересовал рассказ о древних египетских папирусах, на которых жрецы прятали тайные письмена, пользуясь соком особых растений. Не долго думая, Таня зажгла свечу и поднесла карточку к тоненькому фитильку огня шершавой стороной. Вначале ничего не произошло, только запахло паленой бумагой, и Таня испугалась, что карточка загорится. Но потом вдруг… Таня не поверила своим глазам, когда на обратной стороне картона стали проступать черные буквы. А вскоре проступил и весь текст. Впрочем, он состоял всего из двух слов, никак не добавляющих ясность. Но это было уже что-то. Таня внимательно смотрела на два слова, проступившие на обратной стороне карточки: КЛУБ АНУБИС. Большими печатными буквами – КЛУБ АНУБИС. Ничего больше. Спрятав драгоценную карточку во внутренний карман, Таня быстро проверила и все остальные. Но больше ничего подобного на карточках не было. Эта была единственной, дающей хоть какой-то ключ. Больше в квартире делать было нечего. Таня аккуратно сложила в бумажный пакет сокровища Геки, чтобы забрать их с собой, – плюшевую собачку, деревянную лошадку, перочинный нож и морской компас. И ушла навсегда, закрыв дверь в свое прошлое ключом. Таня и Корень стояли на дороге, ведущей к Фонтанским дачам. Штормило. Шел дождь. Море ревело, как разъяренный зверь. В темноте непогода казалась особенно страшной. Но Таня не ощущала страха, не видела темноты. Постепенные переходы от отчаяния к надежде и наоборот, – от надежды к отчаянию надломили ее душу, превратив в застывший камень. И в темноте, под дождем, Таня стояла с непроницаемым, спокойным лицом. В этот раз их охраняли люди Корня. Несколько человек спрятались в кустах по обеим сторонам от дороги. Так придумал Корень, напуганный странным местом этой встречи. После истории с Салом он почти все время испытывал страх. Днем Корень получил весточку от Японца и сразу же послал человека за Таней. Японец предлагал встретиться в десять вечера на дороге, ведущей к Фонтанским дачам. Время было слишком позднее – в этот час дорога становилась безлюдной, а во всей местности вокруг не было ни единой живой души. Перепугавшись, Корень рассказал Тане про свою охрану, и Таня не стала его отговаривать. На самом деле ей было все равно. – Что ты знаешь о клубе Анубис? – спросила она его. – Никогда за такой не слышал, – удивился Корень, – а где это? – Я бы и сама хотела узнать, где это, – усмехнулась Таня, – я думала, ты знаешь. – Это что, ресторан какой-то? Название странное. Я за такой не слышал. – А можешь поспрашивать, вдруг среди людей знает кто? – Поспрашивать, конечно, можно. Но это очень похоже на заведения для богатых. Типа всяких борделей, где продают разные извращения. В общем, место не для моих людей. А зачем тебе этот клуб? – Так, просто, – Таня пожала плечами. Послышался шум, заглушивший шум моря. Показались яркие огни. Впереди появился автомобиль Японца. Таня никогда не видела так близко автомобиля, и смотрела во все глаза. Дверца распахнулась, и жестом Японец велел им сесть на заднее сиденье. Таня и Корень залезли в машину. – У меня для вас плохие новости, – лицо Японца было непроницаемо, – денег они не берут. – Что это… значит? – Голос Тани дрогнул. – Они не хотят выпускать его за деньги. Мы всем давали, и давали много. Столько денег они не видели за всю свою жизнь! Предлагали и Бочарову, и следователю, который ведет это дело, – его фамилия Полипин. Я лично встречался с этим следователем. Денег он не взял, но сообщил очень интересные вещи. Один серьезный человек хипишит, чтобы дело Людоеда закрыли как можно быстрее, чтобы под видом Людоеда повесили кого угодно, и бикицер. И такого страха нагнал на них, что денег они категорически не берут. – Кто этот человек? – спросил Корень. – Губернатор Сосновский, – Японец усмехнулся. – Я не знаю за его интерес. Пока не понял. Но это дело он хочет закрыть. Он даже своего племянника в полицию поставил как помощника следователя. С тем, чтобы племянник закрыл дело. – Что ему с этого? – Таня нахмурилась. – Людоед ведь не политический. – У него свой интерес. Но я за него не знаю. Его сложно узнать. Пока. – И что же теперь? – Голос Тани снова предательски дрогнул – она не хотела срываться, но так вышло. – Мне очень жаль, – Японец отвел взгляд, – пока я не знаю, что делать. Буду думать. Пока всё плохо. Денег они не берут, а устроить побег я ему не смогу. Его так содержат, что я потеряю слишком много людей. Дурной шухер… – Значит, Геку повесят? – Голос Корня тоже задрожал. – Я буду думать, что еще можно сделать. Но пока – так. – Может, я встречусь с этим Полипиным, – Таня старалась взять себя в руки, – может, я смогу его уговорить? – Если ты с ним встретишься, он сразу тебя посадит. Не дурак. Он давно за тобой охотится. Данные на тебя есть в полиции. Так что это даже не риск, это башку свернуть. – Может, есть еще какие-то способы? – Корень был настроен решительно, – может, я с моими людьми нападу на тюрьму? – И твоих людей враз положат! Всех людей положишь, а Геку не спасешь. Оно тебе надо? – Другие же как-то бегут из тюрьмы, – Таня уже все поняла, но пыталась. – Не в этом случае, – Японец покачал головой, – его охраняют серьезно. С такой охраной устраивать побег, так сразу говорю вам, что ничего не получится. Да и далеко он не убежит. Куда убежит, если каждая полицейская собака знает за то, что он Людоед? Наступило молчание. Каждый думал о своем. – Я вот что соображаю, – прервал молчание Японец, – надо пока подождать. Черт-те что творится в городе, грандиозный шухер, может, власть поменяется и тюрьмы откроет. Пока вот как-то так. – А пока мы будем ждать, Геку повесят, – сказала Таня. – Повесят или в перестрелке во время побега застрелят – это же один черт. А если будет ждать, он пока останется живой. Пока я так думаю, – и, немного помолчав, совсем другим голосом Японец добавил: – Мне за него жаль. Корень сжал кулаки и дышал тяжело, с надрывом. Таня же безучастно смотрела в окно. – Я буду думать, – сказал Японец, ясно давая понять, что аудиенция подходит к концу, – если что дотумкаю, сообщу. Корень уже взялся за ручку двери, как Таня вдруг сказала: – Ты слышал когда-нибудь о клубе Анубис? Что это за клуб? – Знакомое название. Что-то такое доносилось со свистом, а вот откуда, не помню. По-моему, это закрытый карточный клуб. Клуб для богачей. Там такие ставки… Играют только очень богатые люди. Но, может, я и ошибаюсь, и это совершенно не то. – А ты можешь узнать для меня, что это за клуб? Как туда попасть, где находится? – А я за это знаю? Тебе-то это зачем? – Японец прищурился. – Что ты еще задумала? – Так, ничего серьезного. Просто хочу знать. – Странная просьба. Но если это тебе действительно нужно… Я постараюсь узнать, – Японец был заинтригован просьбой Тани, но виду не подавал. – Очень нужно. Спасибо тебе. – Я сообщу, – сказал Японец, и Корень с Таней вылезли под дождь. Автомобиль, урча, скрылся в темноте. К Корню подошли его люди. За поворотом, возле обочины, стояла старая пролетка, в которой они приехали сюда. Пока они шли к пролетке, Таня сказала Корню: – Я знала, что ничего не получится сделать. Я с самого начала поняла, что ничего не выйдет. Корень не отвечал. Он шел, сжав кулаки, тяжело дыша, и вел себя так, словно совершенно не слышал слова Тани. И только когда они уже сели в пролетку, Таня поняла, почему Корень молчал. Он плакал. По его грубоватому, обветренному лицу текли слезы, страшные мужские слезы. И он даже не думал их скрывать. Крепко заперев дверь изнутри, Таня сидела на кровати в своей комнате, обхватив руками колени. В доме стояла полная тишина. Состояние бабушки сильно ухудшилось и в последние дни она почти все время принимала микстуру, специально выписанную для нее доктором Петровским с обезболивающим и снотворным, и поэтому почти все время была в тяжелом забытьи. Бабушка уже не вставала с постели и почти не разговаривала, не способная очнуться от искусственного лекарственного сна. Нанятая Таней сиделка находилась при ней неотлучно, но бабушка уже не узнавала ни сиделку, ни Таню. Она существовала исключительно в своем мире, не имеющем ничего общего с реальностью. И Таня очень надеялась, что этот искусственный мир гораздо счастливее, чем ее настоящая жизнь. Каждый день Таня заходила в комнату бабушки и сидела возле ее постели, держа в своих руках ее холодные худые, морщинистые руки. Таня целовала их, пытаясь согреть, но тонкие пальцы никак не реагировали на прикосновения. Бабушка умирала, и доктор Петровский не скрывал от Тани правду о том, что счет идет на дни.