Ей не разрешалось входить в Зал, пока она не станет жрицей, но она пыталась впитывать историю и красоту мировой столицы и святых мест, зная, что после церемонии ей, возможно, придется покинуть это место на годы для службы у наставницы – либо из-за своего провала. Она шла среди людей, пытаясь запечатлеть в своем сознании запахи и звуки цивилизации – запомнить смрад и уродство бедности, сладость и триумф богатства. С каждым шагом она пыталась провести черту сквозь века от Гальдры до нынешнего дня, от идей до процветания, но сомневалась, что ей это удастся. В глазах каждого мужчины она видела голубые озера своего любовника; в улыбке каждой женщины – радость, которую испытывала в его объятиях. Но риск видеться с ним был слишком велик. День и ночь она противилась, споря и пререкаясь сама с собой, повторяя как молитву, что ее чувства – просто девичья глупость и что они поблекнут. День за днем приближалось будущее, а с ним неуверенность, страх и осознание, что если не сейчас, то, наверное, уже никогда. В ночь перед церемонией Дала встала с постели, натягивая свежевыстиранное платье среди посапывания других воспитанниц. Ступая на саднящих, негнущихся ногах, она подкралась к никогда не запираемой двери – та не скрипела, если открыть ее, чуть приподняв, – и выскользнула во тьму. Охранники ждали на своих постах, бдительные и бодрые. Дала, с некоторым облегчением увидев капитана Вачира, приблизилась и выждала, пока он не заметил ее и не зашагал к ней, обшаривая глазами территорию и стены, как будто ждал вспышки насилия, затем оглянувшись на своих людей, не смотрят ли они. – Один раз напоследок, – сказала она, улыбаясь и стараясь не выглядеть такой застенчивой и полной надежды, какой себя чувствовала. Эти мужчины никогда не выдавали ее воспитателям – по крайней мере, насколько она знала. Они никогда не останавливали ее, хотя покидать подворье, как это делала она, было запрещено. Впрочем, на этот раз капитан выглядел обеспокоенным. – Я отправлю с тобой человека, Жрица, ночами опасно. – Он выглянул на улицы, словно уже планировал ее сопровождение. – Если тебе угодно, капитан. – Дала чуть было не обняла его, хотя сопровождение доставит неудобства, и она не была уверена, что скажет охраннику, чтобы отослать его домой перед своей встречей с Бирмуном. Но, быть может, ничего и не придется. Ей было известно, что Вачир и его бойцы знают больше, чем говорят, – что он и подобные ему люди Гальдры являлись дозорными на стенах. Чужаками и наблюдателями. У них не имелось ни вождей, ни братьев по оружию, кроме друг друга. Они не были богаты или уважаемы правящим классом и потому не становились мишенями «ночных людей». Дала задумалась: даже если бы они знали все о ней и ее визитах в зал Бирмуна – даже если бы они подозревали о ее темных кровавых делишках – рассказали бы они? И кому? Вачир проводил ее до ворот и приглашающе вытянул руку вперед. Повернувшись к нему, Дала осмелилась коснуться его щеки. Он вздрогнул, но не пошевелился. – Твоим дочерям повезло с тобой, капитан. Ты хороший человек. Он сглотнул и прочистил горло, застыв, пока она не убрала руку. – Дакар отведет вас, куда пожелаете, Жрица. Его глаза юны и остры. Он махнул одному из своих людей, который легко соскользнул вниз по лесенке стены, наполовину вытащив из ножен меч, как будто проверяя. Вачир отвел взгляд. – Он заберет вас наутро. – Затем он развернулся без лишних слов и занял свой пост, а Дала вышла наружу с головой, полной вопросов. Каждый шаг навстречу Бирмуну, казалось, выкручивал ее нутро все сильнее, и она почувствовала, как вспотели ладони и лоб, когда увидела перед собой искомый зал. – Я оставлю вас здесь, госпожа, – сказал Дакар. Он развернулся и уже наполовину пересек улицу, прежде чем Дала опомнилась достаточно, чтоб его поблагодарить. Дверь с кольцом, которой она пользовалась так много раз, внезапно показалась огромной и внушительной, а свет звезд и полумесяца на ней – слишком ярким, слишком вызывающим. Может быть, его тут вообще нет, поняла она и чуть не застонала. Может быть, он по колено в навозе и не вернется еще несколько часов. Схватившись за железное кольцо, Дала потянула и обнаружила, что дверь не заперта. Не было ни факелов, ни света или тепла от очага, но она легко прошла мимо столов и лавок в спальню, которую так часто делила, – и ее сердце заколотилось, а затем камнем ухнуло вниз, когда она увидела, что комната пуста. Дала в неуверенности замерла. Она могла бы уйти назад, и Бирмун так и не узнал бы, и все было бы так, будто этой слабости никогда не случилось. Но взамен ее пальцы сами нащупали бретельки сарафана, затем пояс на талии. Ее платье упало на пол. Она сняла нижнее белье и аккуратно сложила его на деревянных досках, прежде чем забраться голышом в Бирмуновы меха, затем выжидательно уставилась в наклонный потолок, стараясь не чувствовать себя глупой и ретивой. Что я скажу, когда он придет? Она не могла сказать, что это награда за ночь службы – «ночные люди» не убили никого после семьи Табайи. Финальный дар от Богини, подумала она, за его верность. От мехов пахло старым потом и лимонной травой, но Дала зарылась в них носом и не могла перестать нюхать. Она обернулась ими – ощущение на голой коже такое мягкое и интимное, что заставило ее сдвинуть ноги и нежиться, будто котенок у живота матери. Она вздохнула и закрыла глаза, а снова открыв их, почувствовала, как сильные руки перевернули ее с боку на спину. Она увидела, как голубые глаза исчезают под одеялом, а влажный рот и мокрая кожа заскользили вверх по ее ногам, огибая синяки, а затем нашли ее грудь и губы, и все мысли о том, что или как она скажет, исчезли. – Я скучала по тебе. Сказала она это вслух или подумала? Затем Бирмун оказался внутри нее и заполнял весь ее мир, пока наконец не вспыхнул жар, и тогда он застонал, уткнулся лицом в ее шею и обмяк неподвижно. – Дар напоследок, – сказала она, вспоминая, проводя пальцами по его мускулистой спине. – Возможно, этой ночью, – прошептал он, гладя ее по волосам, – есть только мужчина и женщина, и никакой Богини. Она обняла его и позволила весу его тела заглушить ее страхи. – Обещай, что придешь ко мне, – сказала она позже, после сна и новых занятий любовью, когда рассвет почти забрезжил на горизонте. – Обещай, что куда бы меня ни отослали, ты на время оставишь свое мщение и своих братьев и придешь ко мне. Ты все еще нужен Нанот. Он посмотрел ей в глаза, ища в них что-то, ей неведомое. – А тебе? Нужен ли я тебе, Дала? Она сглотнула, не уверенная, что скажет правду. – Да, нужен. И мне тоже. * * * Утром она проснулась, не помня, где находится. Пока ее разум оживал, она лежала не шевелясь, слушая стучащий по крыше дождь, который звучал как аплодисменты, и Бирмуна, негромко храпевшего ей в ухо, и смотрела на его руку, тяжело лежащую на ее груди. Затем ее нутро скрутило: это же день церемонии! Официальный день победы Гальдры, когда она назначила верных последователей Божьими слугами. День, который всегда казался отдаленным будущим и целью, к которой надо стремиться, но вот он наступил, и теперь жизнь изменится снова. Дала встала и, не зная с какой стороны солнце, оделась при свете тлеющих углей очага. Даже если Табайя не предаст, даже если Бог защитит меня и мои планы и я стану жрицей, я все равно могу потерять Бирмуна. Но впрочем, напомнила себе Дала, она пришла в Орхус не за любовью. Я не моя мать. Я служитель Нанот. Я должна быть сильной. В случае успеха ей придется отправиться в какой-то незнакомый городок и прислуживать женщине, которая может быть, а может и не быть испорченной, жестокой или такой же ненавидящей дочь Юга, как богатые девчонки подворья. «Каковы будут мои обязанности?» – гадала она. Велят ли ей читать из поучений Гальдры? И если да, то что сделает наставница, когда обнаружит, что ее новая подопечная даже читать не умеет? Дала хотела оставить Бирмуна спящим, но тот пошевелился и проснулся. Он улыбнулся, взял ее за руку, поцеловал и заглянул ей в глаза. – Мы скоро увидимся, – сказала она, зная, что вряд ли это правда. Она увидела ту же неуверенность, которую чувствовала сама, отраженную в его пристальном взгляде, затем ушла, оставив его лежать обнаженным в мехах. Орхус, как обычно в эту пору, был серым и промозглым. Розовый свет просыпающегося солнца подкрашивал небо, сплошь затянутое тучами, и после тепла ночи и тела любовника Дала обрадовалась прохладе. Она шла, не накрывая голову шалью, под накрапывающим дождем. Женщины-торговки сидели под навесами – большинство теперь в компании вооруженных стражей, присланных родней или вождями, чтоб защитить их от «Смуты», хотя единственный раз женщинам Орхуса довелось пострадать в последнюю кровавую ночь Далы. Мое перерождение, подумала она, мой звездный час – великолепный миг, когда Нанот сорвала маски и наваждения реальности и воочию явила свое зло. С той ночи она больше не видела демонов, хотя часто смотрела на воспитанниц и жриц в поисках знака. Возможно, они демоны лишь тогда, когда их поступки темны. Возможно, демоны только и ждут, чтобы вселиться в любого c достаточно испорченным сердцем, но лишь когда тот совершает проступок. Она не могла знать. Пока у нее имелись лишь вопросы и догадки и ее вера в Божество. Она раскроет ответы, когда они будут мне нужны, как и всегда. Пока что Дала выбросила это из головы. Дала уже привыкла к человеческой толкотне и, открыто шагая по мокрым изогнутым улицам, застарело воняющим гнилью, почтительно кивала всем, кто встречался с ней взглядом. Однажды этим городом буду владеть я, подумала она, вместо Табайи. Я поймаю его ритм и узнаю все здешние лица и сердца, и вместе мы сотворим этот мир заново. И без разницы, что Дала еще не знала, как и когда. К тому времени, когда она вошла на подворье через Восточные врата, ее сердце билось медленно и ровно, а ладони были сухими. Если все будет против меня, то я уже сделала все, что могла, и на худой конец моей наградой станет Бирмун. Она подумала, что наверняка смогла бы взять его на землю, когда-то принадлежавшую ее матери. Кто-нибудь из ее братьев и сестер, возможно, еще жив. И, наверное, мой отец тоже, осознала она, затем сжала челюсти и подумала, что с удовольствием посмотрела бы, как его убивает Бирмун. Мы могли бы начать заново, создать семью, и я могла бы почтить Нанот другими способами. Ее бывший «золотарь» всю свою жизнь удобрял поля; его крепкое худощавое тело было изваяно тяжелым трудом. Он стал бы вдесятеро лучшим фермером, чем когда-либо ее отец. – Дала! – Джучи держала над головой плащ, будто защищаясь от дождя, хотя стояла под скатом крыши подворья. Ее платье выглядело чистым, шаль расправлена, волосы расчесаны и вымыты. – Ты что делаешь? Церемония почти началась. – Ее выпученные глаза, не мигая, оглядели Далу от промокших ботинок до спутанных волос. – Я готова, – сказала Дала, в основном самой себе. Она прошла по выметенному кирпичному кругу, который вел к траве и деревьям и большому плоскому булыжнику, помещенному в центре, дабы изображать камень закона. Она нахмурилась при виде девиц, размалевавших свои лица запрещенными красками, серебряных браслетов и колец, что позвякивали на их руках, ушах и шеях. Гальдра верила, что слугам Божьим нельзя украшать себя, но правила не соблюдались. Просто очередное искажение учения пророчицы, которое я однажды исправлю. Возле камня закона воспитатели уже поставили стулья и установили зонты из коры шелковицы для гостей. Дале было известно: здесь будут жрицы, влиятельные матроны, и – для воспитателей, руководивших девчонками столько месяцев, – есть шанс нехило оконфузиться. Сейчас они терзались насчет уровня подстриженной травы или, придирчиво бухтя, нависали над девушками. Отколупывали торчащие кусочки коры, счищали грязь со зданий или столбов частокола и ворчали о бесполезных, ленивых воспитанницах. Игнорируя пристальные взгляды старух, Дала шагнула в круг. Она подняла корзину, лежавшую за деревом, и сорвала самые спелые и тяжелые яблоки, которые смогла найти, затем нагнулась, чтобы подобрать полусгнивший ломтик, упавший рядом со стволом. Она вернулась к стражникам у ворот, вгрызаясь в подпорченный плод и наслаждаясь отвращением, которое чувствовала на лицах кое-кого из своих многочисленных зрителей. Вы наряжаетесь в красивые одежды и самоцветы и мажете свои лица ради внимания, и однако все вы смотрите на меня. – Капитан, – позвала она, и старший воин отошел от своей стаи промокших мужчин и опустил голову и глаза. – Для тебя и твоих людей. – Она коснулась его руки и улыбнулась, когда он взял корзину. – Спасибо вам, Жрица. – Он оглядел ее со всем возможным равнодушием. – Прошу, вы промокли, – он указал на теплое укрытие подворья, но она проигнорировала это. – Не больше, чем ты и твои люди. – Она отступила и поклонилась ему – жест, до которого снисходили немногие жрицы, кроме как между собой, – затем прошла, чтобы занять свое место у камня. Я сделала все что могла, подумала она и ощутила, как неугомонны ее конечности. Моя судьба в руках высшей силы. Она чувствовала ход мгновений, как бы замедленный и полный смысла. Тяжелые капли дождя падали на ее кожу, а все неровности в почве под ногами ощущались четко. Когда другие девушки увидели ее на месте, то обменялись взглядами, затем последовали примеру с Табайей во главе. Они пришли по двое, по трое, а затем гуртом, цокая по кирпичу и камню, – наплыв болтовни, отличных ботинок и шуршащих шмоток. Воспитатели сверкнули глазами, и Дала поняла: они не вполне подготовились. Наверное, ждут, когда прекратится дождь. Она взглянула на сплошные облака и поняла: любой дурак увидит, что этого не случится, так зачем медлить? Она встретилась взглядом со смотрителями подворья и улыбалась, пока они не отвели глаза. Мне больше нечего бояться вас.