– Сбрось оковы, которые ты сама на себя наложила. Прими корону и освободи безумие Подземья в своей душе. – Нет. Предпочитаю быть человеком. Эти слова жгут мне язык, а грязь поднимается всё выше. Я похожа на мышку, которую глотает змея. Грязь сжимает грудную клетку, затем шею. Я задыхаюсь. Интересно, как долго Морфей намерен блефовать? Он ложится на живот. Крылья стелются по земле и напоминают блестящие лужицы нефти. Он сейчас похож на того проказливого мальчика, каким был когда-то. Подперев подбородок кулаком, Морфей внимательно смотрит на меня. – Я не стану умолять. Даже ради тебя, моя драгоценная королева. Резкий порыв ветра сшибает с него шляпу. Морфей успевает поймать ее, прежде чем она унесется в расколотое пополам небо. Он поворачивается ко мне, и его сияющие синие волосы треплются вокруг лица. – Если ты откажешься остаться здесь и спасти Страну Чудес, я принесу свой личный хаос в мир людей. Сражайся за нас – или прими последствия. Цветы подталкивают меня к нему; их грубые, покрытые листьями руки царапают мне шею и щеки, хватаются за волосы на затылке, чтобы я не могла отстраниться. Морфей улыбается. Он так близко, что я чувствую на лице жар его дыхания. – Я тебе этого не позволю. Не пущу тебя в мой мир, – говорю я. – Слишком поздно, – негромко произносит он, и мое тело отзывается эхом. – Когда они найдут твой труп, я уже буду там. Глава 4 Между дьяволом и морем грязи «Найдут труп»? Я хочу закричать, но не могу издать даже стона: мой рот залепляет чья-то ветвистая рука. Морфей встает, свесив крылья до лодыжек. Он поправляет шляпу, что-то приказывает цветам жестом и превращается в ту самую бабочку, которая не дает мне покоя во сне: черные крылья, синее туловище. Махаон размером с птицу. Лозы тянут меня вниз, грязь напоминает липкий сироп. Все внешние звуки кажутся приглушенными. Ничего не осталось, кроме моих собственных рыданий и биения сердца. Ничего, кроме дрожания в горле и в груди. Невозможно поднять веки. Ресницы приклеились к щекам так крепко, что я не в силах открыть глаза. Предметы одежды давят, как будто они намазаны клеем. Я парализована. Не только физически, но и психологически. Слишком тесно… слишком давит. Клаустрофобия, которую я, казалось, победила год назад, обрушивается на меня волной. Чернота. Мертвая тишина. Беспомощность. Я стараюсь не дышать, боясь, что грязь забьется в нос. Но она в любом случае просачивается в ноздри. Я давлюсь и чувствую, как сжимаются легкие, когда грязь проникает в них. Пытаюсь барахтаться, двигать руками и ногами, но получается только судорожное подергивание. От моих движений грязь лишь плотнее смыкается вокруг, как зыбучий песок. Сердце колотится, все нервы вопят от страха. «Не делай этого!» – мысленно кричу я Морфею. Я никогда не думала, что он зайдет так далеко. Я, как дурочка, верила ему, когда он говорил, что неравнодушен ко мне. «Разве ты что-нибудь исправишь, убив меня?» – пытаюсь я урезонить Морфея. Но тут включается логика. Морфей ничего не делает без причины. Он провоцирует. Ожидает, что я попробую освободиться. «Морфей!» – мысленно зову я еще раз. Эхом отзывается бешеное биение пульса. Нарастающее давление в легких мучительно. Под сомкнутыми веками собираются слезы, которые не могут пролиться. Тело, сдавленное грязью, болит. Голова кружится, я уже ничего не понимаю… Измучившись, я начинаю терять сознание. Так безопаснее. Нет ни боли… ни страха… Мышцы расслабляются, и боль отступает. Меня пробуждает крик, который раздается в моей голове: «Ты будешь бороться или нет?!» Я снова напрягаюсь. «Но как? Я в ловушке». «Будь находчивее, – голос Морфея звучит ласковее – нежно, хотя и побудительно. – Ты не одна там». Разумеется, я одна. Зомби-цветы ускользнули, как только затянули меня вниз. Несомненно, они сейчас на поверхности и смеются вместе с Морфеем. Единственные живые существа, разделяющие со мной мою могилу, – это насекомые, которые копошатся вокруг. Насекомые… Много лет я слушала их шепот, но никогда не пыталась с ними разговаривать, по-настоящему общаться. Может быть, они не откажутся помочь, если я попрошу. Достаточно одной мысли, проблеска надежды, немой мольбы выкопать меня – и тут что-то пробуравливает грязь вокруг. Насекомые ползут по моим ногам. Давление слабеет. Я уже в состоянии двигать ступнями. Потом обретают свободу запястья. И наконец, руки и ноги. Я копаю вверх, пробиваясь сквозь толщу земли. Вверх, вверх, вверх. Грязь становится жидкой, и я плыву. Но что-то идет не так. Насекомые и черви разворачиваются и забиваются мне в ноздри. Мое горло переполнено ползущими, извивающимися телами. Я давлюсь, пытаясь вместить их всех… Морфей снова кричит: «Борись… борись, чтобы жить! Дыши! Дыши!» Нет, это не Морфей. Это Джеб. И я плыву не в грязи. Меня окружает вода. Я вижу облачное небо и врачей. В глотку мне что-то суют. Я судорожно делаю вдох – и втягиваю сквозь трубку кислород. В следующее мгновение я уже лежу на носилках, накрытая одеялом, и меня катят к машине «Скорой помощи». Я дрожу и хлопаю мокрыми ресницами – это единственная часть моего тела, которой не слишком больно двигать. Надо мной возникает размытое лицо Джеба – он сидит рядом. Наши пальцы переплетаются. С его волос мне на руку течет вода. Глаза у Джеба красные то ли от слез, то ли от борьбы с потоком. – Эл… прости. Он утыкается лицом мне в плечо и всхлипывает. – Прости… И замолкает. Я хочу сказать Джебу, что он не виноват, но трубка в горле не позволяет говорить. Да это и неважно. Всё равно Джеб не помнит, кто такой Морфей. Он решит, что у меня бред от недостатка кислорода. Поэтому, вместо того чтобы ответить, я соскальзываю в беспамятство. Такое ощущение, что кто-то касается родимого пятна у меня на лодыжке. Всё тело охватывает тепло. И тогда я просыпаюсь – в больничной палате. Вдоль правой стены тянется окно. Сквозь жалюзи льется закатный солнечный свет, розоватой дымкой озаряя радужную гирлянду из воздушных шариков с надписью «Поправляйся скорей!», мягкие игрушки, букеты, цветы в горшках на полочке. Все остальное кажется бесцветным. Белые стены, белая плитка, белые простыни и занавески. В воздухе витает запах дезинфекции, а еще – фруктовый аромат маминых духов. Он смешивается с запахом лилий на подоконнике. Свежесрезанные цветы ворчат, что ваза слишком тесная, но их заглушает мамин голос: – Ему нечего околачиваться здесь день и ночь. Выйди в коридор и скажи, чтобы он ушел. – Перестань, – отвечает папа. – Он ее спас. – Да, а сначала чуть не убил. Ничего бы не случилось, если бы он не повез Элли туда, чтобы… Мама понижает голос, но мне все равно слышно. – Бог знает что они там собирались делать. Если ты не велишь ему уйти, то велю я. Джеб. Я вздрагиваю, и трубка капельницы натягивает нежную кожу на предплечье. Такое ощущение, что я в плену. Как в грязевой могиле. Борясь с неприятным ощущением в животе, я хочу попросить родителей вынуть иглу, но горло горит и связки не слушаются. Трубки, которую всунули мне в трахею, уже нет, но от нее осталась память. Родители продолжают спорить. Очень приятно слышать, что папа защищает Джеба, но я закрываю глаза и надеюсь, что они уйдут и оставят меня наедине с шепчущимися растениями. Особенно с белыми розами в вазе. Необязательно читать прикрепленную к букету открытку, чтобы догадаться, что это от Джеба. – Мама… – Я сама не узнаю звук, который срывается с моих губ. Он больше похож на свист воздуха, выходящего из проколотой покрышки, чем на голос.