Старик остановился. Тяжело опустился на каменный бордюр. Сполз на землю. Так и лежал, обхватив землю руками, тот самый клочок асфальта, где несколько дней назад горели развернутые поперек моста бежевые «Жигули». Старик не плакал. Глаза его были сухи. * * * Председатель исполкома Фомин уже собирался уходить домой. Открылась дверь, в кабинет вошел прокурор. — Законникам привет! — сказал Фомин. — Добрый вечер, — прокурор тяжело опустился на стул. — Ну как, — спросил Фомин, собирая в кейс бумаги, — отдали под суд того бандита? — Какого бандита? — не понял прокурор. — Шофера грузовика. Прокурор вздохнул. Налил себе из графина. Выпил. — А почему вы знаете, что нарушил грузовик? — спросил он. — То есть? — не понял Фомин. — Не исключено, виноват сам Беляев, — сказал прокурор. — Иван Васильевич, — сказал председатель исполкома, — ты понимаешь, что говоришь? Прокурор ничего не ответил. — Он же своих близких потерял, — сказал Фомин. — И поэтому не виноват? — спросил прокурор. Председатель исполкома пожал плечами, сказал: — Водитель самосвала пьяный же был. — Откуда вы взяли? — удивился прокурор. — Трезв как стеклышко. Возникла пауза. — Это что, уже окончательно? — спросил Фомин. — Идет следствие. Они помолчали. — Нет, — сказал Фомин. — Быть такого не может. Слышишь? Сознавать, что ты убийца своей жены и сестры... С ума сойти!.. А старикам каково?.. Нет, нет, не хочу!.. Есть же на свете справедливость. Ну пускай не на нашей грешной земле, но вот там, — он показал вверх, — там же должна быть справедливость, а? — Не знаю, — сказал прокурор, — не по моей части. — Что? — Справедливость. Фомин посмотрел на него. — А что по твоей части? — спросил он. — Закон. И истина. А она справедливой быть не обязана. — Прокурор усмехнулся: — Она выше этого. Помолчали. — Слушай, — сказал Фомин, — а нельзя... ну, вообще прекратить это дело?! — Основания? — спросил прокурор. — Горе! — выкрикнул Фомин. — Человеческое горе! Или тебе мало? — Горе — понятие внеюридическое, — сказал прокурор. — Что? — Говорю, нет такой статьи в кодексе. Фомин смотрел на него. — Иван, — тихо произнес он, — что ты говоришь?.. Ты человек или... — А что я могу сделать? — крикнул прокурор. — Приказать Зубкову? Наплюй, дескать, на закон, забудь свои прямые обязанности? — Он вздохнул. — Да и говорил я уже, — он устало махнул рукой. — Но Зубков продолжает искать истину. И будет ее искать, пока не найдет... Он мне это вполне популярно объяснил... — Он что, сволочь? — спросил председатель исполкома. — Кто? Зубков? — Прокурор усмехнулся: — Ну почему же? Отличный парень. Только, извините, очень добросовестный... — А может быть, мне ему позвонить, — предложил Фомин. — И что вы ему скажете? — спросил прокурор. Фомин не ответил. — Вам Беляева жаль, — сказал прокурор. — Мне, знаете, тоже. А Терехина вам не жаль? — Водителя грузовика? — Да... Трое детей, мал мала меньше... Вел себя, можно сказать, героически... До последней минуты пытался спасти женщин. Ожоги получил... Но, — прокурор покачал головой, — ради истины мы с вами будем множить горе. Еще не знаю чье. Но будем. И нет у нас другого выхода... Фомин и прокурор молчали. * * * Терехины обедали. Мрачный это был обед. Только дети весело шумели. Максим дудел в дуду из бузины. Таня пела про крокодила Гену. Васька дул в чашку с молоком, устраивал в чашке молочные бури. — А ну перестать! — прикрикнула на детей Екатерина Ивановна. — Распустились! Дети удивленно притихли. К такому тону они не привыкли. Терехин поднялся из-за стола. — Пойдем, Васенька, — сказал он. Мальчик живо вскочил со стула.