В зале захлопали. Старик Беляев по-прежнему сидел неподвижно как изваяние. — ...Но вот молибденовому комбинату понадобились бурильщики, — сказал Игорь Степанович. — Где набрать их? Из-за границы не выпишешь. И тогда Степан Беляев выучился на бурильщика... При норме сорок погонных метров в месяц он проходил восемьдесят метров... Им и его товарищами было пройдено семь с половиной километров горных пород... В зале опять захлопали. — ...А когда пришло время вести взрывные работы, Степан Алексеевич Беляев сделался одним из лучших на комбинате взрывником. Но, если вдуматься, не породу он тогда взрывал, а наш вчерашний день, нашу вековую техническую отсталость... И лишь одной-единственной премудрости так и не выучился мой отец за всю свою жизнь, — сказал Игорь Степанович и неожиданно улыбнулся. — Правильно писать слово «молибден». В зале засмеялись. — Не обижайся, отец, — сказал Игорь Степанович. — Твоя судьба и есть подтверждение прекрасной поговорки: «Не боги горшки обжигают». Мы, твои дети, научились правильно писать и слово «молибден», и слово «космос», и слова «атомная энергия», и еще много-много других прекрасных слов... И не только правильно их писать, но и задавать тон во всей мировой науке. И за это, отец, низкий тебе поклон... Игорь Степанович вышел из-за трибуны и поклонился отцу. В зале грянула овация. Председатель исполкома Фомин решительно поднялся со своего места, а вслед за ним поднялся и весь зал. Продолжал сидеть только один человек — старик Степан Алексеевич Беляев. Зал стоя ему аплодировал. Вместе со всеми аплодировали ему начальник ГАИ Авдеенко, его соседка-блондинка, прокурор города Иван Васильевич и следователь Геннадий Сергеевич Зубков. * * * Терехин и Екатерина Ивановна готовились ко сну. В доме было тихо. Дети уже спали. — Давай уедем отсюда, — сказала Екатерина Ивановна. — Я больше не могу... — Когда-нибудь уедем, — пообещал Терехин. — Вхожу сегодня в магазин, а на меня пальцем показывают, — сказала Екатерина Ивановна. — А дети же все слышат!.. Они помолчали. — Надо тебе на работу устраиваться, — вздохнул Терехин. — Лучше всего в комбинатовский детсад. Максим при тебе будет, а Таню определишь в ясли. — Олег! — испуганно сказала она. — А насчет Василия я с Кудиновым договорюсь. Чтобы взял на продленку. Думаю, он поможет... Как-нибудь и перебьетесь, пока я вернусь. Она с ужасом посмотрела на мужа. — Но ты же не виноват! — сказала она. — Виноват, Катя, — вздохнул он. — В чем? — Глаза ее расширились. — В том, что цел остался... А они погибли. — Потому что беляевский сынок ездить не умеет? — Бесполезно, Катя... Чему быть, того не миновать. Она закричала: — Я знаю, следователю приказали его выгородить, а тебя посадить... Мы ведь никто, с нами как угодно можно... Но я в Москву поеду, до самого большого начальника дойду, я на них найду управу! — Тише, — попросил он, — детей разбудишь. Она замолчала. Только жалобно всхлипывала. — Зря говоришь, Катя, — сказал Терехин. — Никто никому не приказывал... И следователь очень хороший человек, Зубков Геннадий Сергеевич... Но за Беляева две смерти, а что за меня? Она молчала. — И это, наверное, правильно, — сказал он. — Чего правильно? — возмутилась она. — А то, что горе перетягивает, — сказал он. — Так и должно быть. Если, конечно, мы люди, а не чурки березовые… * * * Кудинов сидел на почте, ждал междугородного разговора. Уже поговорила какая-то старушка с Кишиневом, военный что-то долго объяснял своей жене в городе Саранске, а Кудинов все сидел и ждал. Наконец женский голос в динамике объявил: — Москва, третья кабина... Кудинов быстро вошел, снял трубку, сказал: — Нина?.. Ниночка, здравствуй... Это я, Матвей... ...Усталая простоволосая женщина, не очень молодая, в выцветшем домашнем халате сидела на табуретке в кухне своей большой московской квартиры и плакала в телефонную трубку. — ...Оля была мне сестрой, — говорила женщина. — Больше, чем сестрой... — Я знаю, — прозвучал в трубке голос Кудинова. Из глубины квартиры слышались громкие детские голоса. — Получили мою телеграмму? — спросила женщина. — Да, спасибо, — сказал Кудинов. — О чем ты говоришь? Спасибо! — Она опять заплакала. — Нина, — сказал в трубке голос Кудинова. — Старики очень плохи. Степан Алексеевич две недели лежал в больнице. — А как сейчас? — Она вытерла слезы. — Да неважно... Очень неважно... Знаешь, Нина, у меня есть предложение... Только не отвергай его с порога... Ты бы прислала детей старикам, а?.. С кажем, на месяцок... Это единственное, что может их вернуть к жизни. Женщина не ответила. — Алло! — прозвучал в трубке голос Кудинова. — Ты меня слышишь? — Слышу, — сказала она. — Посадишь в самолет, а я их здесь встречу. В аэропорту. Хорошо? — Это тебя Игорь просил позвонить? — спросила она. — Да что ты, Ниночка! — сказал голос в трубке. — Никто пока не знает о нашем разговоре. — Значит, дети теперь ему понадобились? — сказала Нина. — А когда раскатывал с той женщиной, дети никому не были нужны.