Но вот какое обстоятельство. Удаляясь в совещательную комнату для вынесения определения, судьи имели заявление Хачатурова. Он писал в нем, что никакого преступления не совершал, что в тюрьме находится незаконно, что его отец здесь, в туапсинской больнице, лежит с инфарктом — не выдержал старик свалившегося на него горя. Об оправдательном приговоре в заявлении речь не идет. Хачатуров, конечно, знает сложившуюся судебную практику. «Прошу вас, отправляя дело на доследование, — пишет он, — с учетом состояния моего здоровья и здоровья моего отца избрать мне мерой пресечения подписку о невыезде. Если мне будет в этом отказано, вынужден буду покончить жизнь самоубийством, не дожидаясь справедливости и законности в этом сфабрикованном деле». На доследование суд дело направил. Меру пресечения, однако, не изменил, Хачатурова оставил под стражей. Почему? С корреспондентом «ЛГ», юристом-экспертом И. Э. Каплуном мы встречаемся с судьей Г. Г. Назаровой, председательствовавшей на том процессе. Галина Георгиевна рассказывает, как тяжело шел процесс, как один за другим рушились все доводы обвинения, как негодовал следователь Нунаев, которого суд счел нужным допросить в качестве свидетеля, как был вызван в качестве свидетеля и сам прокурор города Сочи Климов. А потом? Какие только усилия не предпринимала прокуратура, чтобы отменить определение суда! Его оставила в силе судебная коллегия Краснодарского краевого суда, но прокурор края Б. И. Рыбников принес протест в порядке надзора. Он писал в нем, что, установив незаконные действия следствия, суд мог вынести в его адрес частное определение, но не возвращать дело на доследование. (О технологии. Фабрикуя уголовное дело, очень важно поскорее сбыть его с рук, переложить всю ответственность на плечи суда. Следствию известно: свои возможности оно уже полностью исчерпало, никаких новых фактов добыто больше не будет, потому что их не было и нет. Доследование — напрасная трата времени.) Президиум краевого суда отклонил, однако, и протест краевого прокурора. — Галина Георгиевна, — спрашиваю я, — почему все-таки не изменили Хачатурову меру пресечения, оставили его в тюрьме? Долгая пауза. — Разрешите мне не отвечать на ваш вопрос, — говорит Г. Г. Назарова. ИЗ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ «ЛГ» члена Краснодарского краевого суда В. М. Калачева: «За 18 лет работы судьей я позволил себе вынести немало оправдательных приговоров. Вот чем это кончилось. Однажды в 7 часов утра ко мне домой явились работники прокуратуры, милиции, понятые и предъявили постановление на обыск, подписанное прокурором города. В нем указывалось, что они ищут... порнографические журналы и фильмы, видео- и радиоаппаратуру... Через два часа такой же точно обыск был учинен в помещении краевого суда, в моем служебном кабинете... Разумеется, ничего предосудительного они не нашли, но цель их состояла в другом: показать свою власть и силу непокорному, непослушному судье». Тяжела судейская профессия. Каждый раз погружаться в водоворот житейских событий, искать и находить пружины поведения разных людей, отделять зерна от плевел, решать человеческие судьбы... Но это вполне естественно, такая у них работа. Неестественно другое: почему судейская профессия должна становиться героической профессией? * * * Последний этап изучаемого нами дела интересен, мне кажется, тем, что он показывает, какие изощренные приемы и методы находит следствие в ситуации, из которой выхода, казалось бы, уже нет: надо отступить, поднять руки, признать свое поражение. Пять месяцев после суда Хачатуров еще находится в тюрьме (дело его кочует по разным юридическим инстанциям). Наконец дело принимает к своему производству старший следователь Сочинской прокуратуры С. В. Перепелицын. Задача у следователя одна: всеми правдами и неправдами затянуть дело. Любой ценой. Настолько, насколько это возможно. Перепелицын меняет Хачатурову меру пресечения и дело против него приостанавливает. Почему? Хачатуров, мол, болен, и «ему требуется клиническое лечение». Ни о каком «клиническом лечении» врачи речи не ведут, но раз следствию нужно, чтобы Хачатуров лечился, значит, пусть лечится. Выделяется в отдельное производство дело о применении к Дукояну служебной собаки. Не для того, понятно, чтобы делу этому дать ход, а для того, наоборот, чтобы хода ему не давать. Бумага подписана, пронумерована и подшита в папку. Все, с концами. Здесь она и погибнет. (Метод «концы в воду».) Изучив все материалы, прокурор следственного Управления Прокуратуры РСФСР Г. В. Андреевский дело против Р. И. Хачатурова прекратил. Установлено: Р. И. Хачатуров не виноват. В прокуратуре Краснодарского края состоялось заседание коллегии. Прокурор края Б. И. Рыбников подписал приказ: «Старший следователь Нунаев Х. А. ...допустил грубейшие нарушения закона, фальсифицировал документы... Нунаеву Х. А. объявить строгий выговор». Понимать это следует, видимо, так: юрист Нунаев, изобличая преступника, ошибся, нарушил и за это получил взыскание. Что еще надо? А у меня вопрос: кто же все-таки здесь, в этой истории, был юрист, а кто — преступник? Мне лично кажется, что юрист больше года провел в тюремной камере, а вот люди, отправившие его туда, действовали как настоящие преступники. Сегодня следователь Х. А. Нунаев и прокурор В. С. Климов больше не работают. Состоялось оперативное совещание у заместителя прокурора республики И. С. Землянушина, признавшее необходимым наказать виновных по всей строгости. Но я думаю сейчас о другом. Когда в газетах появляются статьи о загубленных человеческих судьбах, то авторы тех статей, ломясь в открытые двери, с болью вынуждены повторять давным-давно известные, прописные истины: судьба человека, привлеченного к уголовной ответственности, не может зависеть от личных качеств следователя, ведущего его дело; хорош или плох тот следователь, но соблюдение закона должно быть гарантировано всегда; способ для этого есть, в сущности, только один: создать четкий правовой механизм, который бы надежно исключал все и всякие лазейки перед нарушителями закона. О том, каким быть такому правовому механизму, тоже не умолкают сегодня споры в печати. И это вполне нормально, естественно: решать с кондачка тут нельзя никак, необходимо все тщательно взвесить, обдумать, обсудить, семь раз отмерить... Однако пока мы все это обсуждаем и отмериваем, не томится ли где-нибудь в тюремной камере другой такой же адвокат Хачатуров, дело которого ведет другой, тоже поднаторевший в своем «высоком» искусстве следователь Нунаев? И здесь когда-нибудь восторжествует полная справедливость? Замечательно! Только утешаться этим особенно легко нам, находящимся не по ту, а по эту сторону тюремного забора. 1987 ПОВЕСТИ ВСТРЕЧНАЯ ПОЛОСА (Вокруг факта из судебной хроники) В доме Терехиных раньше всех поднимался сам Олег Олегович. Осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить жену, выходил в трусах на крыльцо. Сладко потягивался, секунду-другую любовался далекими, в лучах утреннего солнца вершинами гор. Из плетеной соломенной корзины доставал десятикилограммовую гирю и сперва правой, потом левой рукой несколько раз поднимал ее вверх над головой. — Раз, два, три... — считал он. — Одиннадцать, двенадцать, тринадцать... Опускал гирю в корзину. Бежал на месте, высоко поднимая колени и по всем правилам вдыхая носом, выдыхая ртом. Переходил на быстрый шаг. И долго, с наслаждением плескался под умывальником, напевая: «С чего начинается Родина...» На крыльце появлялась жена Терехина, Екатерина Ивановна. Некоторое время она молча наблюдала за мужем, потом говорила: — Васька-то снова всю ночь кашлял. Не бронхит ли? — Да ну? — удивился Терехин. — А я и не слышал. — А дом станут разбирать по кирпичику, услышишь? — интересовалась она. — Это верно, — миролюбиво соглашался Терехин и входил в дом. Васька, парень лет шести, лежал в кровати. Другой сын, четырехлетний Максим, забравшись на подоконник, грыз яблоко. Двухлетняя Таня сидела на горшке. — Привет команде, — с порога здоровался Терехин. Васька оборачивался к отцу и задумчиво спрашивал: — Пап, а почему слоны мышей боятся? — Кто тебе сказал? — удивлялся Терехин. — Знаю. — Они щекотки боятся... Мыши знаешь как щекочутся... Терехин садился к сыну на постель. — Взял бы да раздавил ее, — подумав немного, говорил Васька. — Кого? Мышь? — удивлялся Терехин. — Нельзя! — Почему? — Закона такого нет, чтобы слонам давить мышей. — А кошки же их едят? — Правильно, — соглашался Терехин. — Потому что есть такой закон: кошкам питаться мышами... А ну-ка задери рубаху. Он прижимался ухом к груди сына и что-то слушал. Екатерина Ивановна с улыбкой смотрела на мужа. — Скажи, Васенька: ты не доктор, папка, чего слушаешь? — Не доктор. Зато отец, — убедительно объяснил Терехин. — Ладно, собирайся. Отвезу тебя в поликлинику к Ольге Степановне. * * * В доме Беляевых первым вставал старик Степан Алексеевич. Был он невысок, широкоплеч, в видавшем виды, стареньком пиджачке, заштопанном на локтях, в старых полосатых брюках и, несмотря на летнюю пору, в меховых, на молнии, чешских ботинках. Старик шел в сад, подальше от дома, ставил на дощатый садовый стол приемник «Спидолу», поворачивал ручку, и из приемника вырывалась бодрая французская речь. Старик супил брови и прислушивался — французского языка, по всей видимости, он не знал.