Он во всем сознался, сказал, что не мог больше видеть, как на заводе травят его жену, каждый вечер она возвращается домой в слезах, и решил вмешаться, привлечь внимание широкой общественности. А для придания веса своему письму он подписал его именем Героя Советского Союза Котенко, с которой жена его во время войны вместе служила. И Демидову предъявили обвинение в клевете. В тот вечер как раз праздновали день рождения Тани Тарасовой. И Малышев за столом рассказал гостям эту потрясающую детективную историю. И про письмо Героя Советского Союза Котенко, и про Демидова, и про его жену. Гости разволновались, заохали, стали возмущаться подлецом Демидовым. Как это земля таких носит? И только Витя Тарасов спросил: — А если в анонимке — чистая правда? — Ерунда, — сказал Малышев. — Зачем бы тогда стал он подписываться чужим именем? Если все правда, он бы своей настоящей фамилией подписался. Верно? Гости согласно зашумели: конечно, это же ясно как дважды два четыре. — Ну а все-таки? — спросил Тарасов. — Что все-таки? — Жену его действительно сживают со света? — Послушай, — сказал Малышев, — ты думаешь, о чем говоришь? Человек украл чужое имя. Слышишь: ук-рал! А если бы с тобой точно так же поступили? Накатали бы невесть что и подписались: Виктор Тарасов? Как бы ты тогда заговорил? Ты бы, наверное, не стал уже раздумывать, сколько в том письме правды и сколько лжи. Ты бы из себя вышел, ты бы при всех обстоятельствах — да, да, при всех — назвал бы автора письма последним мерзавцем и подлецом. И был бы совершенно прав. Потому что любая анонимка — подлость, но кража чужого имени — это подлость вдвойне. И одного такого факта уже за глаза достаточно, чтобы человека пригвоздить к позорному столбу. Не вдаваясь, зачем и почему понадобилось ему стать подлецом. Вот так. Гости опять согласно зашумели: правильно, совершенно верно. Однако Витя Тарасов сказал, что все-таки он еще не уверен, стоит ли писать в газете о клеветнике Демидове. — Почему? — спросил Малышев. — Не знаю, — сказал Тарасов. — Но это же не ответ! — Возможно. — Нет уж, потрудись, пожалуйста, объяснить, — потребовал Малышев. — А злишься-то зачем? — спросил Витя и улыбнулся. Эту милую, благодушную Витину улыбку Малышев терпеть не мог. Иной раз она доводила его до белого каления. — Да, злюсь, — сказал он. — Потому что меня возмущает твое оригинальничание. Прямо-таки бесит! Всем совершенно ясно: подлец, анонимщик, низкий человек. А по-твоему — не о чем писать!.. Лишь бы только что-нибудь возразить, лишь бы сказать наперекор. Ну что ты за человек? Тарасов пожал плечами и спокойно объяснил, что в таких, на первый взгляд, слишком ясных сюжетах очень часто обнаруживаются рано или поздно какие-нибудь обстоятельства, которые в готовую схему уже не ложатся, а значит, остаются за рамками статьи. И журналист тогда пишет и печатает полуправду. — Так, — сказал Малышев. — Ты этого Демидова знаешь? — Нет. — А о том, что я полуправду о нем напишу, уже знаешь? — Предполагаю. — На каком же основании? Малышев весь кипел, а Витя Тарасов был — само миролюбие, само спокойствие. — Видишь ли, — сказал он, — ты ведь тоже толком еще ничего не знаешь, один только голый факт, а Демидова уже осудил. Вот я и опасаюсь: что-то не ляжет в твою готовую схему, и ты сделаешь чик-чик. — И Тарасов изобразил пальцами, как стригут парикмахерские ножницы. За столом стало совсем тихо. — Послушай, Тарасов, — сказал Малышев. — И откуда в тебе столько злобы? По-моему, ты просто удовольствие получаешь, говоря человеку в лицо гадости. Хлебом тебя не корми, дай только оскорбить ближнего. Я еще строки не написал, я еще только думаю, как и о чем писать, а ты уже обвинил меня, ярлык навесил: полуправда... Я хочу понять: зачем тебе это надо? Самоутверждаешься, что ли, таким образом? Удовлетворяешь свое больное самолюбие? Сам никогда ничего толком не создал, так и другим надо помешать. Да? — Ребята! — крикнула жена Тарасова Татьяна Васильевна. — А ну-ка успокойтесь! Алеша, ты что? — А ничего! — сказал Малышев. — Противно!.. Человек делом занят, так нет, обязательно надо вылить ему на голову ушат холодной воды. Мизантроп несчастный. Лентяй и мизантроп... Витя Тарасов пожал плечами и спокойно предложил: — Хорошо, давай отложим этот разговор. — Не отложите, а прекратите, — приказала Таня. — Еще чего вздумали! Друг без друга жить не могут, а как сойдутся — пух и перья летят. Все! Хватит! Я запрещаю. Индюки. * * * — Что-то я не помню вашей статьи о Демидове, — сказал Малышеву следователь Парамонов. — Пропустил, наверное. — А никакой статьи еще и не было, — ответил Малышев. — На днях состоится суд над клеветником Демидовым. Тогда только и можно будет писать. — Понятно, — кивнул Парамонов. Вопросов к Малышеву у следователя больше не было. Алексей Ильич мог встать, распрощаться и уйти. Однако Малышев не уходил. Сидел в кабинете у Парамонова и молчал. И Парамонов молчал тоже. — Скажите, — спросил Малышев, — а самоубийство Тарасова вы совершенно исключаете? — Да, — ответил Парамонов, — совершенно... Осмотр места происшествия и все прочее не оставляют никаких сомнений. Тарасов был убит. Убит страшно, жестоко... Глава четвертая Несколько дней назад, шестнадцатого августа, жительница поселка Радужный Котельской области — от Туранска это полторы тысячи километров — Дарья Ивановна Савицкая с внучкой Леной торопилась к восьмичасовому автобусу Котел-Мозговое. Шли лесом. До шоссе оставалось метров триста. Вдруг девочка остановилась, вцепилась бабке в ладонь. — Бабушка, смотри! На тропинке, плашмя, раскинув руки, лежал в штормовке мужчина. В двух шагах от него, зацепившись за куст, висела полотняная кепка. В стороне валялся походный рюкзак. Дарья Ивановна подумала было: пьяный. Но по лицу и голове мужчины спокойно ползали мухи. А на штормовке растекалось большое, вполспины, бурое пятно. И, холодея от страха, Дарья Ивановна поняла, что это кровь. Девочка, уткнувшись бабке в живот, плакала и кричала: — Я боюсь! Я боюсь, бабушка! А Дарья Ивановна, крепко прижав ее лицом к себе, без конца повторяла: — Не смотри, девочка... Зачем тебе видеть?.. Не смотри, не надо... Сама же она лихорадочно соображала, что ей теперь делать. Сомневаться не приходилось: здесь, на тропинке, совсем недавно произошло нападение. Скорее всего, даже убийство. Ее, Савицкую, это никак не касалось. Она и знать ничего не хотела, кто кого и за что убил. Мужчина на земле лежал нездешний, совершенно ей незнакомый. И первая ее мысль была: пройти мимо, не задерживаться, не встревать. Но с места Дарья Ивановна не сходила. Мужчина лежал поперек тропинки. Чтобы идти дальше, надо было через него перешагнуть. Ноги, однако, ее не слушались. И девочка вцепилась в подол, не давала шагу ступить. Дарья Ивановна подумала о том, что внучке молчать уже не прикажешь, в поселке обязательно все узнают. И как тогда объяснишь, почему, обнаружив мертвеца, она никому ничего не заявила? Прижимая к себе девочку и все еще не в силах отвести взгляд от страшного мужчины, Дарья Ивановна попятилась назад. А потом, схватив внучку за руку, бегом бросилась назад к поселку.