Гуров опять улыбнулся. — Послушайте, Евгений Семенович, — миролюбиво сказал он, — чтобы схватить парня за руку, мне ваш совет не нужен. Это я лучше вас умею. Верно? Я кивнул. Он проговорил медленно, ладонью разглаживая письменный стол: — Рукавицын колол Попову два месяца... Пауков растворял у нее же на чердаке. Сделал шестьдесят уколов. И опухоль начала рассасываться. Он пристально посмотрел на меня. — Прежде девочка с постели не вставала, — сказал он. — Криком кричала от болей. Школу бросила. А тут начала ходить, бегать... Боли утихли. Родители согласились на местную операцию. Оказалась доброкачественная фиброма... Гуров красноречиво замолчал. — Ну и что? — спросил я. — Значит, опухоль переродилась в доброкачественную? Он жаждал моего подтверждения. — Совершенно не значит, — возразил я, — скорее всего, такой и была с самого начала. — Как же это может быть, Евгений Семенович? — спросил он. — Ошибка в диагнозе, — сказал я. — Доброкачественную приняли за хондросаркому... Бывает. — Но доброкачественная не дает метастаза. А у нее — в легком. — Да вы, оказывается, специалист, — сказал я. Гуров ничего не ответил. Он ждал. — Откуда известно, что у Поповой был метастаз? — сказал я. — В истории болезни нет данных, что брали биопсию. Увидели на рентгене затемнение и решили: ах, вот он, метастаз... А может, то было пятно туберкулезного происхождения. Кто-нибудь проверял? Гуров спросил: — Полагаете, значит, ошибка в диагнозе — и только? — Да. Скорее всего. — А препарат Рукавицына никак, значит, не повлиял? Я сказал: — Счастье девчонки, что после этой гнили она еще жива осталась. Гуров кивнул. У него было сейчас утомленное, доброе лицо. — Вот именно! — горько сказал он. — После Рукавицына осталась жива. И цела даже. С обеими ногами. А если б врачей послушалась, сделалась бы безногой. В восемнадцать лет. Весь век с культей... В утешение дали б девке справку, что не было у нее никакого рака, ногу по ошибке оттяпали... Радуйся! Да ей на ваши диагнозы... — он сказал грубое слово. — Ей нога нужна! То были старые как мир разговоры. Каждый врач слышал их сотни раз. — Бросьте, Иван Иванович, — сказал я. Гуров отчужденно посмотрел на меня. — Ошибся врач, поставил неправильный диагноз — увольте его, — сказал я. — Судите, наконец, ваше право. Но сделайте милость, не толкайте вы людей к шарлатану и знахарю. Один такой знахарь причинит больше горя и вреда, чем все на свете ошибающиеся врачи... Можете мне поверить. Гуров вздохнул. Он спросил презрительно: — Когда прикажете врачей судить? Когда Попова же без ноги останется? Ну, осудим. От этого у нее новая нога вырастет? * * * Ребенок на руках у Поповой заплакал. Целуя и прижимая его к себе, Попова закричала: — Запомни, сыночка! Запомни! Если б не этот дядя, не было бы сейчас твоей мамки. И тебя бы на свете не было. За то, что он спас нас с тобой, его хотят в тюрьму посадить. Запомни, сыночка! Рукавицын сидел, демонстративно отвернувшись, скрестив на груди руки. Прокурор Гуров бросил на судью быстрый взгляд, сказал: — Попова! — Она не слышала его, в голос рыдала. Чуть утихла. — Известно ли вам, Попова, что три человека, которых тоже лечил Рукавицын, погибли от столбняка? Гуров всем корпусом повернулся к свидетельнице, лица его я теперь не видел. — За свое легкомыслие, за доверчивость они расплатились жизнью, — сказал он. — Это вам известно, Попова? Она не глядела на прокурора, уставилась в угол. В глазах ее дрожали слезы. — Среди погибших и вы могли быть, Попова, — сказал Гуров. — Ваши родители все для этого сделали. И сама тоже не маленькая. Гуров говорил медленно, негромко, гнев и горечь переполняли его. Трудно было поверить, что этот самый человек всего год с лишним назад страстно убеждал меня не торопиться отвергать пауков Рукавицына. Секретарша отложила ручку. Какой уж тут протокол! — Счастливый случай вас спас, Попова, — сказал Гуров. — Не случай — тоже бы, как те трое, погибли в ужасных корчах. Неужели не страшно? Она молчала, и Гуров добавил: — Скажите же нам, Попова, не стесняйтесь. Она молчала, только крепче прижала к груди ребенка. — Я думаю, Попова, — сказал Гуров, — если б тогда, заранее, знали, какая вас сторожит опасность, ни за что б не пошли к знахарю. Правильно я говорю? Сегодня вы все прекрасно понимаете. Попова подняла на него красные, заплаканные глаза. Закричала: — Пошла бы все равно! Бегом побежала. — Лицо ее сморщилось. — Если б не Николай Афанасьевич. — сказала, — я бы на себя руки наложила... * * * Тогда, полтора года назад, показывая мне историю ее болезни, прокурор Гуров сказал: — Ну хорошо, предположим, врачи ошиблись, поставили Поповой неправильный диагноз. Ну а если вслед за Поповой другой, совершенно аналогичный случай? Врачи опять приговаривают к смерти, а шарлатан Рукавицын поднимает на ноги. Что тогда? Простое совпадение? — Он требовательно смотрел на меня. — Какой другой случай? — спросил я. Гуров взял со стола новую тетрадку и протянул мне. — Нате, убедитесь. Я прочел на обложке: «Баранов Олег Федорович».