Кэсс громко засмеялась, и окружающие поддержали громким гоготом ее шутку. Мередит покачала головой: идиоты. В этот момент к ним пролезла из толпы шайка братьев О’Коннелов. Не хватало только одного Шона. — О, здрасьте, мисс Стаут. ДА, ЗДРАСЬТЕ, МИСС СТАУТ. Здрасьте, маам. Мередит зашипела на них: — Тихо, блядь! Не зовите меня так! Я здесь инкогнито. — Как можно быть такими тупыми ослоебами?! — один из О’Коннелов, то ли Пакки, то ли Джерри, толкнул двух своих братьев в плечи. — Неужели непонятно, что нельзя было так называть мисс Стаут на людях?! — Ты такой же кретин, — последний брат толкнул его в плечо. — Ты сам только что назвал ее по имени! — Focail! — Bitseach! Кэссиди прикрикнула на них и прогнала. Мередит не без насилия над собой ограничилась тяжелым вздохом: — Как ты их выносишь? — Ну а что делать, ежже? Бросить их что ли? Так без меня эти чурбаки сразу пропадут. Благородству и великодушию Кэссиди оставалось только дивиться. Годами и десятилетиями тянуть на себе шесть бестолковых лбов… Мередит, зная себя, не выдержала бы с такими родственниками и дня. В толпе, тем временем, прошло оживление. — Заносите гроб! — раздалось в зале. Музыка стихла, говор тоже умолк. Заиграла национальная мелодия с дудками. В помещение внесли и поставили на бильярдный стол в середине бара настоящий гроб. — Дайте мне уже что-нибудь бахнуть, — донеслось из гроба. — Заткнись, ты сдох! — послышалось в ответ из толпы и грянул хохот. Кэссиди вышла к столу, облокотилась на гроб и показала всем заткнуться. — Мы собрались сегодня здесь чтобы выпить по стаканчику за нашего любимого малютку Шона и сказать про него пару слов. Этому дегенерату следовало бы родиться англичанином, но по какому-то недоразумению он носит ту же фамилию, что и я, а также еще и приходится мне родственником. — А я еще называл ее сестрой! — донеслось из гроба. — Не, ну разве не сучара? Паб снова загоготал. Кэссиди тоже осклабилась. — Так получилось, — продолжала она, — что этот дурачина где-то посеял оба своих копыта. Которые, впрочем, никакой ценности для него не представляли, ежже, поскольку жопу свою от дивана малютка Шон никогда не отрывал и вечно валялся бухой. Кэсс дождалась, пока гогот в зале утихнет, и продолжила: — Более того, если бы не отвага его боевых товарищей, от этого долбодятла осталось бы серьезно меньше, чем сейчас, и заносили бы мы сюда малютку Шона не в гробу, а в сигаретной пачке. Но! Дуракам везет. И так вышло, что на коляске кататься этот непонятный тип, который зовет себя моим братом, не будет. Ноги ему зачем-то приделали. Этот факт я и предлагаю обмыть. — Давайте уже песню! — крикнул Шон из гроба. — Я тут лежу не для того, чтобы меня обсирали. Зал грянул веселым смехом. Заиграла музыка — «Выходите, черно-пегие». [Выходите, черно-пегие (Сome out ye black and tans) — песня ирландских повстанцев. «Черно-пегие» — английская военизированная организация, отправленная подавлять ирландское восстание в 1920-х годах. Своеобразные полицаи.] Паб гремел безудержным весельем. Виски полилось рекой, все бродили со стаканами в руках и без всякой меры напивались. Шон О’Коннел, закатав штаны, хвастался кибернетическими ногами от Милитеха. Он попрыгал, сплясал, крутанул сальто назад. — А еще я не заплатил за них ни цента! — похвастался Шон. — А где взял? — Людей надо знать! Дайте-ка мне чего-нибудь с градусом! Foc, ребяты, знали бы вы, как охуенно с ногами, ежже! — Тебе же рипер сказал, что пить нельзя! — Он просто не знал, что я ирландец, иначе не говорил бы таких глупостей. Братья О’Коннелы, взявшись братским хватом, задорно отплясывали. Кэссиди, уже совсем пьяная, растеклась по барной стойке и с улыбкой таращилась в телефон — звонила Джеймсу по видеосвязи. Что ж, подумала Мередит, хоть кому-то весело. Она вернулась в штаб Красных Хромеров за полночь, тоже сильно нетрезвая, и сразу улеглась спать на раскладушке. Я потеряла работу, дом, деньги. Все. Я никто и ничто. Моя жизнь —рулетка. Черное или красное. Но здесь, на дне, тоже есть, чем развлечься. Бомжацкое очарование. Дни были похожи друг на друга. В том смысле, что у Хромеров спокойно никогда не бывало. Каждый вечер какой-то движняк, попойки, тусовки. А в этот раз аж целый концерт. Мередит узнала об этом от Грейс и Дэнни. Названия групп, обещавшихся прибыть, ни о чем Мередит не говорили. Просто еще какие-то обрыганы-рокеры, только под коричневым соусом. Уже в семь вечера в баре было не протолкнуться. Сюда набилось такое количество ценителей «белой музыки», что казалось, съехался весь Нортсайд. По случаю праздника подтянули светомузыку и голограммы. Мередит устроилась в самом углу, подальше от сцены и давки. Концерт еще даже не начался, а уже случилась пара пьяных драк. Когда на сцену вышла первая банда и сыграла первую песню, Мередит все сразу поняла. Сюжеты песен фашистов были все примерно одинаковыми, и их условно можно было поделить на две группы, противоположные друг другу по настрою, как минор и мажор. Минорные рассказывали о том, что темные орды узкоглазых, чернозадых и разных других недочеловеков вот-вот нападут на славное арийское царство, чтобы все разграбить и разгромить, поэтому надо объединяться, иначе не победить. Мажорные, напротив, повествовали о том, как могучие белые богатыри наваляли всем врагам, и как круто жить по 14/88. Вот на сцену вышла группа косматых и бородатых музыкантов в темных очках — группа «Эрозия материала». Гитаристы извлекали из своих гитар звуки, которыми можно было пытать людей. Барабанщик колотил по барабанам и тарелкам с таким остервенением, словно его задачей было разломать все оборудование. Ну а солист, согнувшись в три погибели, орал в микрофон: Бей чертей! Спасай Найт-Сити! Бей чертей! Спасай страну! Публике все происходящее страшно нравилось. Хромеры были в полном восторге и дико слэмились. Обычно Мередит не интересовалась такими плебейскими развлечениями. Но сейчас у нее образовалась целая гора свободного времени, которое некуда девать. Она сделала уже все, что только было в ее силах. Майерс, Джеймс в Мексике, даже тот загадочный дед, который обещал прислать своего контакта для обсуждения дальнейших планов — по всем фронтам Мередит уткнулась в стену, за которой от нее уже ничего не зависит, и остается только ждать. Поэтому, чтобы не заскучать, потчевать себя такими незатейливыми забавами. Отыграв еще пару песен, Эрозия материала покинула сцену, на смену им выходила друга банда. Среди музыкантов Мередит с удивлением увидела свою дочь. Сначала она даже не поверила своим глазам. Увеличила изображение на киберлинзе. Но нет, глаза ее не обманывали. Это и правда Грейс была на сцене со своими «Кибернервами». Их музыка оказалась совсем не такой, какую, должно быть, ждала публика. Не безумная какофония ревущих наперебой инструментов. Мелодия была с уклоном в синтетическое звучание, электро. Или даже кибер. Да и по смыслу сильно выбивалась из общего духа этого концерта. Мотив был лирический. А когда Грейс начала петь, у Мередит перехватило дыхание. Она и представить себе не могла, что у Грейс такой голос. Он был низким, контральто. И он необыкновенно чувственно передавал грусть. Одной из нас слишком мало. Нас двоих слишком много. Она поет обо мне... Сердце Мередит замерло от этой мысли, внезапно пришедшей ей в голову. Эта песня — о ней и обо мне. Одной мало, обе — слишком. Это прямо в точку. Это мы с ней. Когда песня закончилась, и музыка утихла, стало отчетливо слышно, какая тишина установилась в зале. Хромеры дико недоумевали, что это такое было. Они явно не были готовы к подобному. — Нормас! — выкрикнули в толпе. Выкрик быстро поддержали, да, мол, неплохо. — Охуенно! Четко слабали. Загремели запоздалые аплодисменты и овации. Грейс послала залу воздушный поцелуй и группа покинула сцену. Программа Кибернервов вышла коротенькой. На сцену быстро вывалила очередная группа нацистских рокеров. Грянули гитарные запилы, прогремел барабан. Снова понеслась знакомая история о том, как важно мочить всяких гадов, которые спят и видят, как бы извести белую расу. Такое публике было гораздо более понятно, снова вернулись угар и слэм, о необычном эпизоде концерта быстро забыли. Мередит хотела было найти дочь. Не знала зачем. Уж точно не поздравить с выступлением. Просто почему-то хотела ее увидеть. Но ей не дали: позвонил Восемьдесят Восьмой. — Что такое? — Тут на входе образовалась одна леди. Сказала охране, что у нее дело к моей подруге-блондинке. Я так понял, тебя ищет.