Боря расхохотался густым, бархатистым смехом. – То-то, я смотрю Алька подорвалась, только пятки засверкали. Ну, Лариска, ну стервоза! Такую подругу иметь – врагов не надо. Слушай, а что у вас с Алькой, если не секрет? – Как, что – любовь. Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь: такую любовницу иметь… Он опять зашелся беззлобным бархатным смехом. – Верно! А я еще думаю, чего она весь вечер трется возле меня, аж нехорошее стал подозревать. Так, это ты ей засадил? Мне Лариска об этом рассказала. Но сучка не сказала, что в гости тебя позвала. Ну, аферистка. Ты уже уходишь, что ли? – Да мы с Лоркой немножко повздорили, думаю, мне лучше уйти. – Я тоже уже собираюсь, могу подвезти. – А ты-то чего? – удивился я. – Я ж за рулем, не пью. А трезвому, что за радость на пьяные жирные рожи смотреть. Так что, подвезти? Я пожал плечами, почему бы и нет. Все лучше, чем несколько километров тащиться до шоссе, а там ловить частника. Не будет же он ко мне приставать в машине. – Поехали. Ушли мы по-английски, не прощаясь. Да, по совести, говоря, хозяевам было не до нас, гостям, тем более. На часах было двадцать один, ноль пять. * Как и у Альбины у Бори был «Жигуленок» копейка, только белого цвета и более навороченный. В нем даже, о чудо, имелась японская магнитола и стереоколонки. Боря вел машину по-пижонски, покачивая рулем, поигрывая брелоком для ключей, поглаживая рукоятку переключателя скоростей. Вставил в магнитофон кассету. И тотчас же от заднего стекла, из стоящих там колонок сладким голосом тихонько запел о любви Хулио Иглесиас. – Слушай, Борь, – не удержался я от вопроса, видимо спьяну, другим не объяснить, – а ты правда… И тут только задумался, как бы его назвать. Педик и гомик, звучит наверно обидно, а гомосексуалист слишком пафосно, да я бы спьяну и не выговорил. – …гей, – нашелся я. – Ух, ты, – покосился он на меня, – какие мы иностранные слова знаем. Лариска, что ли, сказала? Я пожал плечами, промычал, что-то невнятное. – Вот, балаболка. А впрочем – да. Чего тут такого? – И не боишься? – А чего мне боятся? – Ну, статья же есть, знаменитая. – Не знаю никого, кого бы по этой статье посадили. Может, низовых каких-нибудь, самых упоротых, а у меня статус, я премьер. И потом, я же не отсвечиваю, не провоцирую, по мужикам не бегаю. Есть несколько, надежных друзей, с ними и общаюсь. А ты знаешь, кстати, что Лариска моя невеста? – Э-э-э… – только и смог выдавить я. – Правда, что ли? – Официально, через месяц расписываемся. Приходи на свадьбу. – А зачем вам это? – Как зачем? Слухи ходят, но это фигня, а факт остается фактом. В наличие крепкая советская семья. Нам ведь заграницу выезжать. Она солистка. Примой, конечно, не станет ну и ладно. Примы, они вообще, суки полные. – Да действительно, чем вы не пара… красивая пара. – Мы прекрасная пара! – согласился Боря. – Полное взаимопонимание. Она ко мне не пристает, я к ней. А ты чего спрашивал-то? – поинтересовался он, и в его голосе мне почудилась надежда. – Да, так просто, в целях общего развития, – поспешил я его разочаровать, – просто интересно, как ты к этому пришел? – Шел, шел и пришел. Попробовал одно, другое, остановился на третьем. – То есть, ты и с бабами тоже пробовал? – не переставал я открывать для себя «дивный» новый мир. – Ясен пень, а ты как думал? – кивнул Боря, – я чего только не пробовал… в таких оргиях участвовал, страшно вспомнить. Тут ведь главное, освободить себя от предрассудков и поэкспериментировать. Чтобы самому в себе разобраться. – Значит, ты в себе разобрался, и с мужиками тебе больше понравилось, чем с тетками? Он важно кивнул. – Я для себя определился. Мне женщина уже ничего дать не может. В плане секса, женская любовь лишь жалкое подобие мужской. А в интеллектуальном, духовном, – он красиво махнул рукой, – ну, ты сам понимаешь. Но я не понимал. Вернее, я понимал, что Борина гомосечность, скорее всего результат профдеформации. Ведь, как известно, в балете повышенная концентрации красивых женских особей. Такая девушка на улице одна на сотню, а там они табунами скачут. И Боря к ним просто привык. Он, с малолетства их днями напролет кидает, ловит, крутит-вертит, хватает за всякое – для него не осталось тайн в женском теле. Оно для него, навроде спортивного снаряда. К тому же все эти красотки, из-за постоянного пребывания в обстановке дичайшей конкуренции получают серьезные вывихи характера в виде повышенной истеричности и стервозности, что тоже не добавляет к ним симпатии. – Они же, совершенно не похожи на нас, – продолжал миссионерствовать (теперь я в этом уже не сомневался) Боря. – Во всем, в интересах, морали, шкале ценностей, понимании мира, ментальности. Фазы не совпадают. «Вот оно чо, Михалыч!» – подумал я и усмехнулся, глядя на пустое шоссе, процитировал: – Что есть женщина? Женщина есть зло! – Ну а что в них хорошего? Они мужчину рассматривают исключительно в роли источника средств к существованию для себя и своих детенышей. К тому же женщина по природе своей требовательна. Она требует удовлетворения своих желаний и потребностей, часто капризно требует. А это постоянное психологическое давление, стресс. Представляешь, вечно подстраиваться под чужие интересы. Ты вот хочешь всю жизнь подстраиваться под интересы какой-то тетки? – Нет, не хочу, – честно ответил я. – Вот видишь, – обрадовался моему пониманию Боря, – а они считают, что наличие половой щели, достаточное основание, чтоб чего-то такого требовать. А если к этому прилагается смазливая мордочка и правильный набор впадин-выпуклостей, требования вообще вырастают до небес. При том, что девяносто процентов из них фригидны или полуфригидны, а оставшиеся десять, тупые нимфоманки, от которых хочется на стену лезть. «Красиво излагает, собака, – подумал я, – просто диву даешься, желанию некоторых граждан, подвести под свои порочные наклонности научную базу, мол, не я извращенец, а жизнь такая». – Ну, допустим, – не стал я оспаривать его женоненавистническую идеологию, – а мужики, стало быть, лучше? – Даже сравнивать нельзя. Хороший любовник может легко дать все, что дает женщина, плюс много еще чего дополнительно, например душевное общение и равноправие. Он обсудит с тобой последние книги и фильмы, и не будет требовать, чтоб в обмен на секс, ты его водил по ресторанам, покупал шмотки-цацки. Бабы – тупые курицы. Нет, тут даже говорить нечего, никакого сравнения, – заключил Боря и, помолчав, добавил: – А главное, почему не попробовать? Если решишь, что с женщинами тебе лучше, так и будешь продолжать с ними. Выбор-то остается за тобой. А вот это уже смахивало на прямое предложение, типа, один раз – не пидарас. – Это как с едой, – продолжал агитацию Боря, – допустим, предлагают тебе изысканное блюдо, непривычное, скажем, азиатское – роллы, сакэ. А ты, мол, нет, я даже пробовать не буду, меня мама с папой только к окрошке с квасом приучили да к водке с селедкой. Смешно же? Любое самоограничение приводит к зашоренности. Не только в любви, вообще, по жизни. Аналогия с едой, конечно, хромала. Незнакомой едой, как известно, можно и травануться. Нет, уж мы, по старинке, картошечку с селедочкой. С Альбинками - сардинками. Пусть они капризны и вздорны, но тянет-то меня и влечет к ним, противным, а не к симпатичным брутально-мускулистым мальчикам. Я молчал, глядя на дорогу. Честно говоря, надоели его гомосячьи подгоны, но не посылать же. Может еще и пригодится, не в плане, конечно, половых контактов. Он, поняв видимо, что переусердствовал с агитацией, тоже умолк. Ровно шумел мотор, шуршали колеса, заливался из колонок Хулио. * Замечательное это время – начало лета. Солнце не торопится покидать город, к вечеру оно становится ласковее, и улицы, залитые его зыбким светом, таят в себе ожидание замечательных встреч, из глубины переулка, из надвигающихся сумерек и переплетения теней. Нежным становится город. Нежным и таинственным. Медленно опускались голубоватые прозрачные сумерки. Вышли на вечернюю прогулку собаки с хозяевами на поводках. Город, как огромный речной трамвай, осторожно вплывал в ночь. С моста развернулись через сплошную осевую, въехали в черный Девятый проезд и встали. – Опаньки! – сказал Боря. – Дальше, пардон, некуда. Я открыл глаза – когда успел задремать. Вот тебе здрасьте: за день все перекопали, ограду поставили, а на неё – красный фонарь. Кстати, почему красный? Какие такие аналогии имеют место? Белая стрелка в синем круге гнала в объезд, в смутную путаницу Обнорских переулков. – Извини старичок, – сказал Боря, – в частный сектор не поеду, там заплутать, как не фиг делать. В темноте в канаву какую-нибудь заедешь, шину пропорешь. Ну, нах. – Понимаю, – успокоил я его, – пешечком дотелепаю, здесь уже недалеко. Спасибо, что подвез. – Слушай, – решился Боря на последнее предложение, – если не сильно занят, поехали ко мне. С друзьями познакомлю. В кабак закатимся. Ты не думай, приставать к тебе никто не будет, люди все интеллигентные, высокодуховные – богема, одним словом. Выпьем, посидим, поболтаем. – Спасибо за предложение, но устал я что-то. До дому бы добраться и в койку. Я вышел из машины, аккуратно прихлопнув дверку, сделал Боре ручкой и растворился в темноте. Над городом удобно устроилась звездная летняя ночь. Ветра почти не было, и деревья во дворах стали тихими, почти заснули. Я брел по частному сектору между беспорядочно расставленных домов, огибая огороженные штакетником заросшие дворы, отыскивая узкие, едва заметные проходы между ними. Наконец, вышел на бульвар в районе автобусной остановки. В полном отсутствии машин, пешеходов, в тихой отрешенности теперь уже электрически освещенного города, в почти полном безветрии возникало ощущение сюрреальности, выпадения из привычной, взвешенной, механики города. Словно попал в зазеркалье, на оборотную сторону, словно весь мир стал вращаться вокруг меня одного, существовать только по моему желанию и, став полностью зависим от меня, он теперь предоставлен только одной моей воле. Когда до квартала щитовых домов осталось метров триста, в свете фонаря показалась маленькая фигурка. Девчонка лет двенадцати, худенькая в затрапезном платьишке. Мгновенно окуталась цифровой сеткой, сверху вниз пронеслась колонка чисел, и сетка исчезла – объект угрозы не представляет. Я иронично усмехнулся, похвальная бдительность. Интересно, какую угрозу может представлять такая малявка? – Дяденька, – обратилась она ко мне, – я заблудилась, дорогу не найду. Мне тут адрес написали, а я не знаю где это? Вы не подскажете? – она подошла и протянула мне ладошку, в которой белел лист бумаги. Я хотел взять листок, но она не отдала, так и держала в руке. Вблизи стало видно, что вид у нее какой-то потасканный, растрепанные волосы, нос картошкой и фингал под глазом, да и не двенадцать ей, старше, просто мелкая и худосочная. Я наклонился к ней, пытаясь разобрать каракули, записанные на бумажке, и тут случилось неожиданное. Мелкая оторва, сделав неуловимое движение, цапнула с моей переносицы «очки» и отскочила.