– Ты чо творишь, малахольная? – офигел я от такого беспредела. Девчонка молча развернулась и побежала к кустам. Пораженный таким коварством, я потерял несколько драгоценных секунд прежде, чем кинуться следом, и негодяйка успела юркнуть в проход между кустов. Проскочив следом, я увидел, что она и не думала убегать стоит шагах в пяти и пялится на меня, держа очки перед собой в обеих руках. – Ну-ка, дай сюда! – потребовал я и через секунду понял, что она смотрит мне за спину. – Вот и свиделись фраерок! – сказал сзади смутно знакомый голос. Развернуться я не успел, сильные руки ухватили меня за плечи, а левый бок пронзила резкая боль, будто меня проткнули насквозь раскаленным пылающим прутом. Потом еще раз и еще… стало горячо, потекло по боку. Я еще ничего не понял, но страшная, рвущая, пылающая, вопящая в каждой моей клеточке нестерпимая мука, затопила, захлестнула. И во всей этой боли передо мной тускло маячило белое лицо девчонки с круглыми от ужаса глазами. Меня сильно толкнули в спину, и я упал на колени, так и не увидев нападавших. – Вы же говорили, что только поучите фраера, – дрожащим голосом пропищала девчонка моим невидимым палачам. – Не твоего ума дело, марамойка мелкая, – ответил ей грубый бас, – давай сюда окуляры. Очки вдруг с яркой вспышкой взорвались у нее в руках. Последнее, что я услышал перед тем, как упасть лицом в траву, был оглушительный визг девчонки и матерки бандитов. * Пивной бар «Дружба» завсегдатаи ласково звали «Ямкой» и не только за то, что располагался он в подвале, а еще и за специфичность его контингента. Вернее, в дневное время он был обычной общепитовской точкой, куда можно было забежать накоротке какому-нибудь работяге, выпить с корешами пару кружек дрянного разбодяженного пива, поесть вяленой воблы с соленым горохом и безвкусных сосисок, распить из-под полы прихваченный мерзавчик. Но вечерами все менялось. Еще с послевоенных лет, когда бушевал здесь развеселый Железнодорожный рынок, в просторечье «Толкучка» стала «Ямка» пристанищем блатных с Железки самого криминального района города, примыкающего к ЖД-вокзалу. Сюда приходили делать дела: продавали свои подводы наводчики, сбывали дурь и шмаль дурогоны, обсуждали дневные успехи воры карманники, лихие ребята сбивались в шайки для очередного гоп-стопа. Да и просто пила и веселилась со своими марухами вокзальными проститутками, разная уголовная шпана. Но, несмотря на подобную публику, скандалов и драк в баре почти не случалось. Посетители опасались смотрящего, который каждый вечер занимал место за удобным столиком в углу зала. Если кто-то из перебравших приблатненных и начинал бузить, как из-под земли, вырастали крепкие ребята и без разговоров выкидывали беспредельщика за дверь. Смотрящим за Железкой был поставлен вор в законе Саша Чибис, прозванный так за фамилию, птичий нос и кряхтящий голос. Каждый день к семи часам вечера он приходил в «Ямку» как на работу. Вернее, это и была его работа. Он принимал деньги в общак, ставил прави́ло, разбирал споры, решал дела. Вот и сейчас Чибис сидел на своем месте за маленьким столиком и потягивал пиво. К нему приблизился высокий парень ярко выраженной уголовной внешности. Всё у него было в наличии: блатной прикид, протокольная рожа, железные зубы и синяя вязь татуировок. Звали парня Костик Могильных. – Вечер добрый, Чибис, разреши присесть к тебе? – спросил он подобострастно. Заискивающе улыбаясь фиксатым ртом. – Здорово, Могила, здорово. Садись. — Чибис поднял руку. Немедленно подскочил официант. – Чем тебя угостить, Костя? — прищурился законник. – Ты хозяин, – ответил тот. – Тогда, – притворно задумчиво сказал Чибис, – принеси моему гостю сто пятьдесят водочки с прицепом и селедочки пожирнее. И пошустрее давай. Могила сел за стол, закурил, а проворный халдей мигом поставил перед ним запотевший графинчик с водкой, кружку пива и порезанную селедку на тарелке. — Фарту тебе, Чибис, — и вылил содержимое прямо в глотку. Подождал, пока приживется, отпил пива и закусил селедочным хвостом. Чибис, прищурившись, наблюдал за своим гостем. Ритуал был соблюден, пора поговорить о делах скорбных. – Чем порадуешь Костик, получили с фраерка? Могила важно кивнул. – Макнули. – Точно наглухо? – Точняк! Четыре раза заточкой в бочину, больше не встанет. – Меня не колышет, сколько раз вы его тыкали. Пульс проверял? – Да там мандавошка эта, Манька Форточница, которая на подхвате была… окуляры те, что ты снять велел, у нее прямо в руках загорелись. Полыхнули, чисто паяльная лампа. Я не понял, чо это было? В общем, обожгло ее сильно, она и забазлала на весь околоток, мы с Котом её в охапку и подорвались оттуда. А насчет фраера… да в натуре, Чибис, после такого не живут. Кот забойщиком работал, свиней резал только так, с одного замаха. А свинью-то мочкануть потрудней чем человечка. – Смотри, Костик. Серьезным людям этот фраерок дорогу перебежал, с самой Первопрестольной малява на него была. Если что не так… Ладно, держи лавэ. Заслужил, – он двинул по столу завернутую в газету пачку денег. – Косарь я тебе давал, тут еще девять. С такими грошами сможете залечь с Котом на годик. Лаве в саквояж и на юга. Пройдет время про вас все и забудут. Правильные люди говорят, за пацанчика этого, никто особо землю рыть не станет. Лишний он тут, никчёмный. Покопают месяцок и спишут на висяк. * Прошла бездна времени, а я еще был жив. Где-то далеко, горел неярко огонек, и я понял, что должен добраться до этого огонька. Мне обязательно надо было до него доползти… Чувствовал, как жизнь уходит из моего тела, и проваливался в темноту. Сознание ненадолго возвращалось, я снова полз, и жгучая боль была единственным ощущением, что соединяло меня с настоящим. Я, то окунался в небытие, то ненадолго выныривал из звенящей темноты. Не думал и не мог думать. Весь был захвачен ощущением ухода из жизни. Я повернулся на спину, стараясь придушить, прижать к земле, раздавить свою боль. И мне стало легче. Открыл глаза и увидел над собой большие яркие звезды. Их было очень много, и меня удивило, что они совсем не мерцают, а застыли светло и неподвижно, как на фотографии. – Феликс! Феликс! Я с трудом открыл глаза и опознал в человеке, склонившемся надо мной, Женьку. Она металась вокруг меня, рыдала, пыталась куда-то тащить, но я был слишком тяжел для нее. Потом, что-то решив, она унеслась прочь. Простучали по асфальту каблуки, я закрыл глаза, а когда снова их открыл, обнаружил рядом с собой, буквально голова к голове, рыжего кота. Он потянулся ко мне мордочкой и потерся, своей мохнатой щекой, о мою. Было приятно и щекотно, а боль исчезла. В следующий раз придя в себя я услышал стрекотание мотора мотоцикла. Возбужденно переговаривались два голоса, мужской и девичий. Потом меня подхватили с двух сторон, подняли с земли и потащили. Глава 19 Майор Леонов из Обнорска позвонил в два часа по полудню, как и договаривались. Харин поднял трубку. – Слушаю тебя, Петя. – Александр Иванович, – голос Леонова был крайне взволнован. – Не нашли супостата. Весь тот район обшарили, ни тела, ни заявления. По отчетам ментов – крови много, а самого нет. Твою ж мать!.. – Харину хотелось разбить трубку о телефон. Ничего поручить нельзя! Как теперь звонить самому? Ох, как не хотелось Харину этого делать, но куда денешься. И он позвонил и униженно попросил о встрече. Встречу назначили на шестнадцать часов, на даче в Барвихе. «Волгу» Харин оставил дома, поехал один, без шофера, на скромном «Москвиче 407». Дача самого была обнесена казённым зеленым забором, с проводом сигнализации поверху. Харин подъехал к воротам. Из КПП вышел прапорщик-гэбист. – Документы. Харин протянул удостоверение, в котором значилось, что он – консультант министра. – Ждите, – буркнул прапор, забрал документ и скрылся в будке. Через несколько минут он появился, отдал удостоверение и сказал: – Машину поставьте на стоянку. Вас ожидают. То, что ему не дали въехать на территорию – плохой знак. Шеф выражал свое недовольство. Ну что ж, будем держаться соответственно моменту – покаянно. В ту же секунду исчез Александр Иванович, барственно-номенклатурный деятель, завсегдатай дорогих московских ресторанов. Через проходную вошел Саша Харин – человек мелкий, незначительный, которого и не видно-то на фоне этого государственного благолепия. У входа на территорию, в самом начале посыпанной красным гравием дорожки, Харина ждал референт, высокий человек с надменным лицом. Он не протянул руки, не здороваясь, процедил словно оказывал Харину величайшую милость: – Следуйте за мной. По тропинке, якобы заросшей, а на самом деле искусно выполненной художником-садоводом, они двинулись к беседке, построенной в стиле старых дворянских интерьеров. Тропинка эта, березовая аллея, беседка создавали иллюзию декорации к чеховскому спектаклю. Сам сидел в беседке в кресле-качалке. Одет он был по-простому в светлую рубашку и брюки из легкой ткани, на ногах сандалии. Пил холодный «Боржом», в пепельнице дымилась сигара. – Иди, Сережа, – сказал он референту. Когда тот ушел, Сам выдержал паузу и предложил Харину сесть. – С чем прибежал, Саша? Чем порадуешь? – Дело в том… – начал Харин, но шеф перебил его. – В том дело, – усмехнулся он, – что ты не смог сделать, то, что я тебе поручил. Так? Харин молчал, судорожно размышляя: как и от кого шеф успел узнать о фиаско. – Молчишь. Сказать нечего? – Тело не нашли. Верно. Но крови было много. Может все-таки, он того… – Много крови – это все слова, – опять перебил его шеф, – нет тела, значит нет стопроцентной уверенности. Поэтому слушай дальше и запоминай. Этот человечек, вернее силы, что стоят за ним, представляют серьезную проблему. Если они выйдут на тебя, за твою жизнь я не дам и дохлой мухи, помнишь, как говорил сверчок в Золотом ключике. – Да что же это за силы такие, зломогучие? – посмел поинтересоваться Харин. – Об этом тебе знать не надо. Тебе же лучше будет. Многие знания – многие печали. Раз дело не сделано, надо рубить концы. Устрани своего посредника. – Шеф, это проблема, – забеспокоился Харин, – Сеня-Туз авторитетный вор… как потом делать дела? – Ты дурак? Если ниточка потянется, следующим будешь ты, Саша, тогда вообще никаких дел не будет.