– Гвардии подполковник Доценко. – Pulkownik Verzhbitsky. – Поляк бросил два пальца к конфедератке. – Moj asystent – podpulkownik Ruzhevich. (Полковник Вержбицкий, мой помощник – подполковник Ружевич.) После чего перешёл на вполне приличный русский язык. – Господин подполковник, я хотел бы узнать ваши намерения. Мне не понятен наш статус в данный момент. Вы уничтожили немецкую охрану, однако мои люди остались в лагере. И вы только что заявили немецкому офицеру, что не берёте пленных. – Господин полковник, прежде всего ответьте на вопрос. Сколько человек находится в лагере и, коротко, каким образом вы попали в плен. – В лагере содержатся 800 офицеров Польской армии. Преимущественно из армий «Познань» и «Поморье». В плен попали в ходе битвы на Бзуре в середине сентября 1939 года. – Ясно. Господин полковник, как вы и ваши люди относитесь к Советскому Союзу? Полковник посмотрел на меня долгим взглядом. – Вы воевали против нас вместе с Германией. – Не совсем так, но ладно. И не забывайте, что это произошло после того, как Польша вместе с другими европейскими странами отказалась воевать вместе с нами ПРОТИВ Германии! На тот момент у нас не было другого выхода. И тем не менее я задам ещё один вопрос. Готовы ли вы лично и ваши подчинённые дать слово не воевать против нас? Снова пауза. И ответ. По-польски. – Tak. (Да.) – Вам знаком город Остроленка? – Да. – Мы уничтожили его гарнизон в ходе рейда. На данный момент немцев в городе нет, но они скоро появятся. Если мы дадим вам оружие, вы готовы защищать город до подхода Красной армии? Опережая ваш вопрос – я готов дать соответствующий документ, что вы являетесь нашими союзниками. От имени Ставки Верховного главнокомандования. Полковник произнёс, как будто взвешивал слово на языке: – Ставка Верховного главнокомандования… Я пояснил: – С момента начала войны – высший военный орган государства. Во взгляде полковника сквозило сомнение. – У вас есть такие полномочия? Я его понимал. С какой такой стати обычный, даже не генерал, а простой подполковник может подписывать такие соглашения. Но я действительно мог. О такой возможности мы говорили с Иосифом Виссарионовичем ещё задолго до начала войны. Когда обсуждали вопрос с отношениями к полякам, румынам, чехам и прочим французам. Я доказывал, что, оказывая помощь и не требуя взамен подчинения, мы можем добиться куда большего эффекта. Ну, не скажу, что полностью товарища Сталина убедил, но документы, дающие мне право заключать союзы с вооружёнными отрядами на территории противника, получил. Да ещё и за его личной подписью. Документик был ничего себе. А вкупе с обновлённым удостоверением инспектора НКО и Генштаба – вообще труба. Тут одни подписи чего стоили. Я продемонстрировал оба документа полковнику Вержбицкому. И если подписи на удостоверении инспектора: Председатель Президиума Верховного Совета СССР – Калинин М.И. Нарком обороны СССР – Ворошилов К.Е. Начальник Генерального штаба РККА – Жуков Г.К. Начальник Главного политуправления РККА – Мехлис Л.З. — его впечатлили, то подпись под основным документом, дающим мне самые широкие полномочия, добила окончательно. Поскольку перед всё теми же четырьмя подписями стояла пятая: Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) – Сталин И.В. И пятидесятилетний седеющий полковник с труднопроизносимой дворянской фамилией мне поверил. – Господин подполковник, вам достаточно моего слова или дать обещание должен каждый польский офицер лично? – Мне достаточно вашего слова. Я обратился к своему зампотылу. – Товарищ майор, сколько человек мы можем вооружить трофейным оружием? – Считая то, что захватили в лагере – почитай, на всех хватит. Да и в городе один склад остался. Его если бы взорвать – половину города разнесёт. Оставили. Я на карте покажу. Пока искали карту для поляков и наносили на неё информацию, начштаба подготовил документы о союзе в борьбе против немецких фашистов. На бланках полка и с его же печатями. Туда, кроме всего прочего, было включено и обещание – не воевать против Красной армии. Когда все уже рассаживались по машинам, чтобы отвезти обещанное оружие и забрать наших ребят, вспомнили о немцах. Всё это время они так и стояли возле нас, окончательно охреневшие от происходящего. И я предложил полякам забрать их с собой. На память. Им эта идея очень даже понравилась. Боюсь, немцам она понравилась меньше, но на всех не наздравствуешься. Тем не менее арийцы попытались выпендриваться. Не тут-то было. Один из десантников, выделенный для конвоирования фрицев, красноречиво похлопал рукой по автомату и движением ствола указал направление. Видимо, вспомнив мои слова, что десант пленных не берёт, бывшие «орлы Геринга» предпочли подчиниться. А может, надеялись, что их вчерашние пленники окажутся сговорчивее. В конце концов, все загрузились, и небольшая колонна тронулась в путь. Мы с майором Сивушкиным пошли к командной машине. Но ещё за несколько шагов я понял, что что-то случилось. Возле машины стоял Серёга, рядом с ним начштаба и командир взвода связи. Выражения лиц у них были такие, словно им только что показали фотографию Господа Бога с его личной подписью. Я хотел сказать, донельзя удивлённые. При этом лицо Голубева выражало ещё и непонимание. Я ускорил шаг. Когда мы подошли, капитан Голубев протянул мне радиограмму. Боюсь, моё лицо приняло точно такое же выражение, как и у Серёги. Я держал в руках приказ Генштаба. Мне предписывалось сдать командование полком заместителю и вылететь в Москву в распоряжение Ставки Верховного главнокомандования. Высланный самолёт должен забрать меня из точки в нескольких километрах впереди. Прикинув, я понял, что именно там должна была бы находиться наша колонна сейчас, не проводи мы операцию здесь. Сказать, что я ничего не понимал, это не сказать ничего. Меня отзывали в самом начале операции. Операции, к которой мы столько готовились. И, главное, зачем? На момент выхода всё шло нормально. Первый удар вермахта мы отразили. Может, не везде всё прошло идеально, но в целом Красная армия удержала границу и нанесла фрицам серьёзнейший урон. Фактически отборные ударные части немцев успешно перемалываются. Так зачем я нужен сейчас в Москве? Или за сутки что-то сильно изменилось? Вопросы метались в голове, как птицы в клетке. Понимая мои сомнения, Серёга сказал вполголоса: – Товарищ гвардии подполковник, я проверил. Радиограмма содержит все необходимые знаки. Разумеется. В первую очередь мой начальник контрразведки проверил подлинность принятого сообщения. С этой стороны, значит, всё в порядке. Но всё равно ничего не понятно. Однако приказ есть приказ, и его следует выполнять. Задвинув все сомнения поглубже, я начал отдавать приказы. Гвардии майор Сивушкин приступал к командованию полком на время моего отсутствия. Необходимо было выдвигаться к месту встречи, а полк ещё не был готов к маршу. Так что я вознамерился идти туда в сопровождении нескольких бойцов. Правда, с этим не согласился никто из моего штаба. Майор Сивушкин, как принявший обязанности командира полка, отправил в сопровождение взвод разведки четыре БМД. На мои возражения ответил, что раз я нужен Ставке до такой степени, что меня отзывают из тыла немцев, да ещё высылая самолёт, он отвечает за мою безопасность. И всё, обсуждение закончилось. Через четверть часа после получения приказа я уже направлялся в точку встречи. Наши четыре машины стояли в указанном районе. Немцев здесь не было, что уже плюс. Но и площадки, способной принять транспортный самолёт – тоже. Мы прибыли в указанное место, а теперь ждём неизвестно чего. Взвод занял круговую оборону на случай появления противника. Вот его появление намного более вероятно, чем посадка тяжёлой машины на этот клочок земли вокруг или на раздолбанную дорогу. Время тянулось медленно. По моим расчётам, ещё от силы сорок-пятьдесят минут, и мы увидим своих ребят из боевого охранения. И бойцы, и я сам напряжённо ждали. И всё равно прозевали появление самолёта. Само собой! Мы-то ждали машину типа «ЛиС». И когда услышали стрёкот мотора, сосредоточились на местности, ожидая появления немецких мотоциклистов. Но их не было. Зато над нашими головами пронеслась тень. Мы обалдели. На поле рядом с дорогой подпрыгивал «По-2». Ну, ничего себе. Это что, за мной послали «кукурузник»? Фанерную этажерку с маломощным мотором и без всякой защиты? За сотню километров через линию фронта? Хотя, если посмотреть с другой стороны… Маленький, почти бесшумный, может лететь, прижимаясь к земле почти вплотную. Ладно, что послали, то послали. Мне всё же что-то не давало покоя. Может, на той стороне объяснят смысл всего этого? А самолёт уже подрулил к нам. Из передней кабины выпрыгнул пилот. Старший лейтенант. Средних лет. Незнакомый. Быстро обежал группу глазами и направился ко мне. Встал смирно и отдал честь. – Старший лейтенант Иванов, 122-й истребительный авиаполк. Товарищ подполковник, прибыл за вами по приказанию штаба. Ясно, не из наших. Где-то в голове отложилась ещё одна маленькая странность. На том же аэродроме наш транспортный авиаполк, так почему не послали кого-то из своих? А пока я попросил документы. Старший лейтенант предъявил их без малейших сомнений. Документы выглядели абсолютно достоверно как по реквизиту, так и по наличию условных секретных знаков. Я вернул документы лётчику и направился к самолёту. И опять что-то мне мешало, какая-то неувязка или упущенная мелочь. Блин, да что это со мной происходит? Что за мания преследования? От самолёта чуть заметно пахло краской. Заметив, что я поморщился, старлей пояснил: – Вчера крыло чинили, ещё не выветрилось. Кусок крыла в районе элеронов действительно выделялся по цвету. Я поднялся в кабину, устроился. Бездумно покачал рычаг управления. Мелькнула мысль, что самолёт-то учебный. С дублированным управлением. Не «По-2», а «У-2». И что он только делал в истребительном полку? Осмотрелся. Сиденье обычное, парашютом и не пахнет. Пилот, кстати, тоже без оного. Ещё одна странность, по инструкции его не должны были выпускать в полёт. От всех этих мелких неувязок и странного ощущения неправильности меня начало мутить. Совсем расклеился товарищ гвардии подполковник. Надо срочно брать себя в руки, не хватало перепачкать кабину и опозориться перед летунами. Скажут, гвардеец-десантник, а в полёте стошнило. Фи, как неприятно. Прикрикнув на себя, я поднял руку, показывая своим бойцам, что всё в порядке, и самолёт начал разбег. Да, этой летающей швейной машинке даже на этом пятачке раздолье. В воздух мы поднялись легко, пилот очень даже неплох, и взяли курс на восток. Летели низко, можно сказать, траву стригли. Потом началась лесистая полоса, и самолёт поднялся метров до пятидесяти. Я попытался сориентироваться. Взглянул на компас панели управления, удивился. Взглянул ещё раз. Странно. Чтобы попасть в Лиду, нам, исходя из точки взлёта, надо лететь на северо-северо-восток. Тем не менее мы летели прямо на OST, а спустя ещё шесть минут, я автоматически начал засекать время, довернули ещё к югу. Я начинал всерьёз волноваться. Прежние подозрения усилились, мозг пытался соединить все мелкие неувязки. Я дёрнул рукоятку управления, чтобы привлечь внимание пилота. Старлей обернулся и, улыбаясь, показал большой палец. Его улыбка меня убила. Все детали встали на свои места, кроме одной. По всему, радиограмма из Генштаба была подлинной. Серёге я верю, он ошибиться не мог. А вот всё остальное… За мной просто не могли послать «У-2». «ЛиС» с истребительным прикрытием – это минимум при моём, не будем скромничать, особом положении. Это раз. Теперь документы. Я же сам описывал, в самом начале, на чём «СМЕРШ» в моей истории частенько ловил агентов Абвера. На скрепках. Наши скрепки сделаны из дешёвого железа, а потому ржавеют. Даже в моём, сравнительно новом офицерском удостоверении они уже имеют коричневый налёт. А вот аккуратисты-немцы их делают из приличной стали. А потому они блестят всегда, как новые. Вот у старлея они блестели. Чёрт, как же я сразу не вспомнил. И запах. Понятно, что самолёт учебный, возможно, из тех, что попали к фрицам во времена «дружбы». Его перекрасили, причём сделали это недавно. Пятно у элеронов специально на случай, если запах краски не успеет выветриться. И, наконец, зубы. Это вообще смешно. На каких-то посиделках Лена, ну, то есть наш начмед Елена Ивановна, рассказывала, как привычки влияют на здоровье нации. Как пример привела зубы. Наши люди грызут семечки. Поэтому у большинства зубы щербатые. А вот немцы грызут орешки. А потому зубы у них острые, наподобие беличьих. Вот старлей, на свою беду, и улыбнулся мне «беличьей» улыбкой. Я лихорадочно просчитывал ситуацию. Мы летим, если считать в целом, в направлении Варшавы. Время полёта минут тридцать. Если повернуть сейчас, есть шанс добраться до своего полка. Я достал пистолет и снова качнул ручку. Пилот обернулся, и улыбка сползла с его лица. Я сделал стволом знак разворачиваться. Он размышлял всего пару секунд. Опытный, сволочь. А потом снова улыбнулся и помахал руками в воздухе. Типа, хочешь полетать – лети. Умно. Куда деваться пассажиру с высоты полсотни метров? Что самому прыгнуть без парашюта, что в пилота выстрелить – один чёрт. Так что этот гад мог быть спокоен за свою жизнь. До посадки. Во всех случаях, кроме одного. Если летишь на спарке, а пассажир тоже умеет управлять самолётом. Так вот. Я – умел. Ещё в училище проходил базовую подготовку по пилотированию небольших машин. Пусть по большей части на тренажёрах, но всё-таки. А в полку, когда сказал Бате, что хочу попробовать, он меня возил на таком вот аппарате. У пацанов из аэроклуба одалживал и учил друга летать. Не слишком часто, но достаточно, чтобы вспомнить первичные навыки. Короче говоря, посадить машину я смогу. Я опять дёрнул рычаг. Пилот не отреагировал. Я дёрнул ещё раз и ещё. В конце концов, ему надоело, и он повернул ко мне злое лицо. С этим выражением он и умер. Удивиться вряд ли успел, расстояние от ствола до лба, куда угодила пуля, было чуть больше метра. Думать о том, как выглядит его голова под шлемом, было некогда. Пришлось хвататься за управление левой рукой, засовывая пистолет на место правой. Похоже, мёртвый старлей всё ещё пытался мне мешать, управлять машиной было тяжело. Я рискнул сделать «бочку». Нет, на то, что труп вывалится, я не рассчитывал. Но вот его руки и ноги с рычага и педалей слетели. Управлять машиной стало намного легче. Прикинув, где сейчас должен находиться полк, я взял направление. Пока всё складывалось относительно удачно. В том смысле, что я жив, свободен и лечу к своим. Оставался вопрос странной радиограммы, но это я буду выяснять на месте. Так что живём, ребята. От избытка чувств я начал насвистывать никому пока не известную песенку: «…Мы летим, ковыляя, во мгле. Мы идём на последнем крыле. Бак пробит, хвост горит, и машина летит, на честном слове, и на одном крыле…» Досвистелся. Откуда-то снизу затарахтел «МГ», раздались винтовочные выстрелы. Блин, совсем забыл, что на самолёте опознавательные звёзды. Глупые фрицы на земле не знают, что это их машина. Во всяком случае, была. В крыльях появились дырки. Мотор чихнул, снизу слева протянулась струя дыма. Я взял на себя, заставляя самолёт поднять нос. Мотор снова чихнул, потом ещё раз, и замолк. Дымная струя исчезла, зато я отчётливо видел, как прозрачной струйкой улетает моё горючее. Не особо надеясь, я попытался запустить движок. Чудо, он чихнул раз, другой, и… заработал. Ура-а! Правда, взглянув на указатель топлива, я радовался уже меньше. До своих мне лететь минут тридцать, а топлива хватит от силы минут на пять. Видать, бак мне не просто пробили, а сделали из него дуршлаг. На деле, топлива хватило только на три минуты. И ещё три я планировал, выбирая место посадки. Сел вполне удачно, скакал, конечно, «козлом», но ничего не подломил. Вылез на крыло, огляделся. Поблизости опасности не было, так что я имел возможность обыскать труп пилота. Забрал документы, планшет и палетку с картой. В планшете обнаружился ещё и «парабеллум» в дополнение к тому «ТТ», что в кобуре. Осмотр показал, что «ТТ» из выпуска под патрон 9x19. А значит, оба пистолета используют одинаковые патроны. Запасные магазины к обоим нашлись в карманах реглана. Переложил всё к себе и задумался над участью самолёта. Поджигать? Выдам своё местонахождение. Оставлять вроде жалко. А с другого боку, кто на этот лом позарится? Летать он сейчас не может, ремонтировать его некому и незачем. Так что пусть стоит. Я достал карту, определил, весьма приблизительно, где нахожусь, и двинулся в путь. Через час я дошёл до лесного массива. Не то чтобы чаща, но вполне себе густой лес. Как оказалось, вполне обжитой. Первый хутор словно вымер. Хата, какие-то постройки, наверное, амбар какой-нибудь, я в этом не разбираюсь. Истинный горожанин, блин. Я не слишком настаивал на встрече с хозяевами, просто хотел уточнить, где нахожусь. В доме кто-то был, но никто не откликнулся, сколько я ни стучал. Ну и чёрт с вами. В спину не палят, и на том спасибо. Лес, по которому я шёл, был на удивление мирный. Старые толстые деревья с грубой шершавой корой и молодые с ещё тонкими стволами. Пружинящая трава, а кое-где мох под ногами. Несмотря на совершенно беспрецедентную жару этого лета, я почти не встречал жёлтого цвета. Вокруг всё зеленело и радовалось жизни. На прогалинах играло солнце. Короче, пастораль. Словно никакой войны нет в помине. Это буйство природы заставляло внутренне напрягаться. Мирно идя по лесу, я искал причины этого напряжения. И, в конце концов, нашёл. Я иначе представлял себе лес в прифронтовой полосе. А то, что она прифронтовая, я не сомневался. Не сегодня, так завтра или послезавтра война придёт сюда. Мы будем гнать фрица, он будет огрызаться. А значит, в этих лесах будут идти бои. И вот следы этих, ещё не прошедших боёв я подсознательно и искал. Следы, которых здесь ещё нет, а скорее всего, и не будет. Потому что такие чащобы я представлял в основном по книгам о войне. Вроде замечательной богомоловской «В августе 44-го». А здесь просто лес, в котором можно собирать грибы и играть детям. Без опасения наткнуться на мину-растяжку. Или на зловонные трупы в мышиных мундирах. Одним словом, этот лес мне нравился таким, как есть. Вот, опять меня развезло, хотя в данном случае это объяснимо. К следующему хутору я вышел часа через два. Большой хутор, можно сказать, зажиточный. Сарай, амбар, хлев или ещё что, построек было много. На приветливую встречу я не особо надеялся. А вот встретили. Вышел из дома, хатой это назвать язык не поворачивается, дед, пригласил войти. Дед, на вид лет под шестьдесят, но крепкий. В доме оказалось полно народу. И всё женщины. И дети. Старшая, судя по всему, молодая жена хозяина. Ещё две взрослых девушки, скорее всего, дочери. Ну и четыре девчонки где-то от 3 до 8 лет. Из мужчин наблюдался только пацанчик лет двенадцати. Дед пригласил сесть, поставил на стол графин. Интересно. Не бутыль с мутной жидкостью, в народе именуемой первачом, а графин с чем-то прозрачным. Или очень-очень очищенный самогон, или, что вероятнее, водка. Это в лесной глуши. Интересно. Местное население как-то быстро рассосалось по дому. Мы с хозяином остались вдвоём. Дед молча налил себе из графина, потянулся к моему стакану. Я прикрыл его ладонью. – Извини, хозяин. Не обижайся, просто не употребляю. Дед поставил графин, вернул на место стеклянную пробку. К своему стакану не прикоснулся. Смотрел на меня. Потом спросил. Не по-польски, по-русски.