– Он теперь без чипа, его в больнице не примут, да и нельзя там светиться ни ему,ни мне. Помоги, Гаев, ведь ты же врач. Старик качнул головой. – Это правда, только я все больше не живых лечил, а мертвых. Бери его за плечи, я за ноги возьму и понесем. В доме, уложив Громова на широкий топчан, покрытый латаным матрасом, Сорокопут спросил: – Ему какие лекарства нужны? Ты скажи. Я прямо сейчас в город слетаю и все привезу. Старик, уже успевший нацепить очки, помыть руки и при свете все той же керосиновой лампы осмотреть Громова, задумчиво произнес: – Ну и отделали, но кости вроде целы. Значит так, цефтриаксон купи, анальгин, лидокаин, шприцы, бинтов побольше. За стеной на веранде вдруг раздалось какое-то сопение и приглушенная возня. Приоткрывшись, скрипнула дверь, и в образовавшуюся щель просунулась поросячья башка с отвисшими розовыми ушами. Сорокопут с удивлением посмотрел на нее, а старик Гаев, не оборачиваясь, крикнул: – Васька, место! Поросячья башка исчезла. – Кордиамина еще прихвати. Уже за околицей Сорокопут сказал вышедшему проводить его старику: – Этот человек может быть опасен, имей в виду. Гаев бросил на Сорокопута недовольный взгляд: – Ты кого ко мне привез? – Я быстро вернусь, еще солнце взойти не успеет, – только и ответил Сорокопут, вскочил в машину и укатил. Старик Гаев что-то пробурчал и побрел выхаживать опасного человека. Сознание к Громову возвращалось медленно. Из черной сажи забытья проявилась бревенчатая стена, уходившая в такую расплывчатую даль, что не хватало никакой силы, чтобы обозреть ее от начала до конца. В той же дали, где терялась стена, мерцал тусклый желтый огонек. Он притягивал взор, на него хотелось смотреть долго и неотрывно. Но глаза уставали и закрывались сами собой. Возникла огромная, лохматая голова чудовища. Чудовище высунуло длинный язык и шумно задышало. Короткий окрик «пшел» ударил по ушам. Голова чудовища растаяла во мраке, а вместо нее появилось человеческое лицо. Невидимые руки что-то поправили на груди Громова. И все пропало. То ли сон, то ли слепое беспамятство вновь обуяло его и уволокло на дно глубокой бочки. Так повторялось несколько раз: светлые промежутки чередовались с тяжелым сном, сон с бредом. Окончательно мир, окружавший Громова, прояснился лишь на четвертые сутки. Открыв глаза, он обнаружил себя в небольшой комнатке, залитой солнечным светом, проникавшим сюда сквозь настежь открытые окна. Угол комнаты занимала печь. Из-за нее выглядывала спина человека. Второй человек был полностью скрыт печью. Присутствие его определялось лишь по голосу. – Вот и я о том же, – продолжая ранее начатый разговор, произнес один из говоривших, – нельзя сейчас скотину держать. Нас во всей деревне я да три бабки осталось, а кругом же ворье так и шныряет целыми бандами. И что, они нас, стариков, бояться будут? – Но ты-то пока справляешься? Вслед за словами из-за печи вылетело густое облако табачного дыма. – Ружье у меня, Мальчик, забор высокий поставил. Картошку с капустой охранить сил хватает. За Ваську своего боюсь. Каждый божий день жду, что стянут его у меня. – Не жди, а сам его хлопни и на сковородку. – А вот, поверишь ли, не могу. Сорок лет я трупы вскрывал, такого насмотрелся, что не приведи господи. Думал, ко всему привык. А вот как взял я Ваську, растил, кормил его, думал: ужо поросятиной полакомлюсь. Время резать пришло, а я не могу, не поднимается рука на живое. Вот и бегает теперь у меня вроде собаки. Громов попытался подняться. Он оперся локтями о матрас, в груди что-то хрустнуло, и боль уже не острая, но тягучая и холодная повисла на ребрах. Громов медленно опустил ноги на пол и сел на край топчана. – Очухался, – поворачиваясь к Громову, произнес старик. Тут же из-за печи появился Сорокопут, быстро подошел к Громову и присел напротив него на широкий подоконник: – Как чувствуешь себя? – Нормально, – проговорил Громов. Боль в груди почти утихла, но великая слабость сидела даже в самой крохотной клеточке организма. – Поговорим, – предложил Сорокопут. – Поговорим, – согласился Громов. – Пойду-ка я с сорняками повоюю, – послышался голос Гаева. Не желавший вникать в чужие дела и тайны, старик встал из-за стола и пошел заниматься своим огородным хозяйством. – Громов, я думаю, твоя память прояснилась, – начал Сорокопут, – три года назад я многое рассказал тебе, в ответ ты загнал мне под ребра нож. Три дня назад я спас жизнь своему убийце, то есть тебе. Если бы не я, твое тело до сих пор валялось бы там, на обочине дороги. Заметь, тело отнюдь не живое. Теперь я не прошу, я требую рассказать мне все о событиях последних лет, начиная с убийства твоей жены и дочери. И предупреждаю: не надо лгать, работать с людьми я умею не хуже твоих новых приятелей из районного отделения. Громов вздохнул: – Сейчас все расскажу. Только с самого начала сказать хочу: не я тебя убивал. Все это чертовски невероятно, во все это очень трудно поверить, но я знаю, что это правда, потому что сам прошел через все это. И Громов без утайки рассказал Сорокопуту о двух визитах к Рукоблудскому, о переселении душ, о тайной организации бесов-паразитов, о Макаре и его машине времени, о своем пребывании в Америке и знакомстве с Андреасом, о своем возвращении на родину и визите к следователю. Короче, обо всех своих злоключениях, за исключением недолгого пребывания в загробном мире. Говорил Громов много, быстро уставал и часто отдыхал. Поэтому рассказ его длился добрых два часа, в продолжение которых Сорокопут внимательно слушал рассказчика и лишь изредка задавал уточняющие вопросы. Окончив рассказ, Громов закрыл глаза. Его собеседник молчал, обдумывая и переваривая фантастическую информацию. По выражению лица Сорокопута было видно, что в его голове происходит напряженная мозговая работа. – Действительно, невероятно, – наконец произнес он, – но в то же время все это как нельзя лучше подходит к имеющимся у меня данным, буквально как ключ к замку подходит. Но это же мистика какая-то! Надо анализировать. Сорокопут задумчиво покачал головой и бодро продолжил: – Хорошо, пока будем считать, что ты сказал мне правду. Я тебе сейчас тоже кое-что откровенное расскажу. Во-первых, у следователя ты утверждал, что не клейменый, так вот, ты был заклеймен, я имею в виду, что электронный чип был в твоем теле. Судя по твоему рассказу, ты получил свое тело уже с чипом. С момента твоего бегства от Андреаса все твои перемещения были под контролем и в любой момент тебя могли легко найти и вернуть, но почему-то не нашли и не вернули. Там, на дороге, я отсек от тебя этот хвост, чип удален. Взгляни на свою руку. Громов с удивлением посмотрел на перетянутое бинтами предплечье. – А во вторых, дело в том, что тебя, как бы это выразиться, вроде бы и нет. Ты умер три года назад, точнее был убит и похоронен на кладбище под деревней Мохово, рядом с могилой своего отца. – Как это убит? – с волнением спросил Громов. – Очень просто, из пистолета. На твоих похоронах присутствовал твой тесть и несколько твоих бывших коллег по работе. Все они подтвердили, что в гробу лежал именно ты, хотя и с помятым лицом. Я, к сожалению, в то время в больнице был, но потом и сам на твоей могилке побывал. Только уж извини, цветы для тебя прихватить позабыл. – Нет, не может быть, это другой человек, – отгоняя от себя народившийся страх, промолвил Громов, – вот же я, живой. – Ладно, разговор наш на сегодня окончен. Я пока думать буду, а ты лечись, сил набирайся. Завтра к вечеру съездим с тобой в одно место. После долгой беседы с Сорокопутом уставший Громов погрузился в глубокий сон и проспал до следующего утра. Днем, почувствовав себя значительно лучше, он уже начал прохаживаться по комнате и даже выходить во двор. Дело уверенно шло на поправку. – Вот и хорошо, – говорил про себя Сорокопут, – своими ножками пойдешь, а то тушу такую таскать тяжеловато. Вечером, когда солнце спряталось за шапкой холма, и воздух посинел в предчувствии ночи, Сорокопут позвал Громова и старика в машину. Гаев, очевидно, уже знавший о цели предстоящей поездки, угрюмо молчал. Было видно, что ехать ему не хочется, и он едет только из-за настойчивых просьб своего давнего друга. Громов, садясь в машину, спросил с подозрением: – Куда это мы на ночь глядя? – Потерпи, все узнаешь, – уклончиво ответил Сорокопут. Почти целый час колесили по сети пригородных дорог. Наконец, Сорокопут остановил машину. – Прибыли, господа. Пойдем, свежим воздухом подышим. Место, в которое Сорокопут доставил свою компанию, мало чем отличалось от тысячи подобных мест средней полосы. Возле дороги виднелось болотце, заросшее камышом, дальше луг, за ним до самого горизонта полоса высокоствольного леса. – Куда идти-то? – недовольно каркнул Гаев. – Громов покажет, – ответил Сорокопут, – идите, я инструменты достану и догоню. – Я свои инструменты сам возьму, – все так же недовольно отрезал Гаев и, достав из машины маленький саквояж, добавил, – показывайте дорогу. Несмотря на уже опустившуюся ночь, Громов узнал это место. В прошлом он нередко бывал здесь. Там, где стояла машина, раньше была автобусная остановка. От нее, огибая болотце, в сторону деревни вела хорошо наезженная дорога. За самым болотцем находилось деревенское кладбище, на котором когда-то завещал похоронить себя отец и на котором, по словам Сорокопута, вот уже три года лежал и сам Громов-младший. От остановки теперь не осталось и следа, дорога к деревне едва угадывалась в высокой траве. – Зачем мы здесь? – хмуро спросил Громов. – Правду знать хочу, – доставая из багажника лопаты, свернутые мешки и моток веревки, отозвался Сорокопут. – Могилу он раскопать хочет, эксгумацию провести. За тем и меня позвал, – не выдержалстарик Гаев. – Ладно, – нарочито развязано произнес Громов, а внутренне содрогнулся от какого-то нехорошего и гадкого предчувствия, – пошли. Кладбище почти вплотную прилегало к болоту, и крайние могилы во время весеннего половодья затоплялись поднявшейся водой. Большинство могил выглядело брошенными и неухоженными. Холмики заросли осокой, а плиты и кресты наклонились и осели в мягкую, напитанную водой землю. Громов подошел к могиле отца. Из овального блюдца, прикрепленного к камню, на него глядело выцветшее изображение знакомого лица. Опустив голову и потупив взор, Громов в молчании застыл над могилой. – Ты сюда погляди, пожалуйста, – раздался за спиной голос нетерпеливого Сорокопута. Громов обернулся. Рядом с отцовской была еще одна могила. Ни ограды, ни надгробия, ни даже заметного холмика не было над ней. Лишь невысокий покосившийся крест указывал, что здесь в земле тоже лежит человек. Сорокопут включил фонарик. На кресте было начертано имя Громова, годы его рождения и смерти.