Душа выпорхнула из автомобиля, заметалась вокруг своего бывшего тела, пытаясь проникнуть в него. Ей не удалось это. Значит, маленький паразит все еще там, внутри. Но сейчас душа свободна, пока свободна. Она кинулась к дому Макара. Только бы он был у себя, только бы согласился помочь, как в прошлый раз! Макар снова сидел за столом. Теперь перед ним была не тарелка с похлебкой, а испещренные расчетами листы бумаги. Вооружившись карандашом и линейкой, Макар сосредоточенно колдовал над ними. – Макар! Макар! – ворвавшись в комнату, заголосила душа. Гений-самородок вздрогнул. – Ой, батюшки! Вчера вы так быстро убежали, что я не успел провести никаких замеров. Но сейчас, надеюсь, вы позволите… – Макар! – обрывая его, отчаянно крикнула душа. – Сейчас не время! Я прошу вас, помогите мне! – Хм, помочь я готов, – послушно согласился Макар. – Мне надо в будущее, как в прошлый раз. Можно сейчас это сделать? – Сделать можно, но зачем, ведь это большой расход ваших сил. – Умоляю! Пусть это будет еще один эксперимент, еще одна проба вашей машины. Иначе я погиб. Сейчас может очнуться мой хозяин и тогда я навеки раб. – Ничего не понимаю, – пробурчал Макар, – какой хозяин, какой раб? – Сейчас я не могу объяснить всего. Предостерегу только: вам тоже угрожает опасность. Помните того человека, который приходил к вам вчера? – Помню. Прутом железным махал и орал много. Но я ему показал… – Этот человек может вернуться и теперь не один. Остерегайтесь его, он опасен! – Хм, ладно. Но что я… – Хватит вопросов! – опять закричала душа. – Помогите мне! Макар кивнул и полез включать машину времени. Душа почувствовала сначала слабый, но с каждой секундой усиливающийся зов своего хозяина. Надо полагать, Громов приходил в себя. Превозмогая тягу, сковывающую движения и словно магнитом влекущую ее к хозяину, душа шагнула к машине. Макар включил мотор. Зеленая игла света соединила центр вращающейся центрифуги с потолком. Закрутились линзы, закружились зеркала. Макар внимательно следил за ними. И вдруг что-то странное произошло с его зрением. Отсветы линз и зеркал вспыхнули ослепительно и ярко и тут же рассыпались великой, многомиллионной стаей белых, монотонно жужжащих мух. Сильнейший припадок эпилепсии, застарелой болезни Макара, сшиб его с ног, бросил сначала на панель управления машины времени, а потом на пол. Цифра шесть, означающая количество дней, отпущенных на временной скачок, соскочила с узкого экрана панели. Вместо нее появилось четырехзначное число. Однако машина работала. Серебристая змейка взвилась по зеленому лучу к потолку и исчезла. Закатив глаза и прикусив язык, бедняга Макар бился на полу в приступе падучей, а душа все неслась и неслась куда-то по огненному туннелю, вкрученному кровавым, пульсирующим штопором в черную яму бесконечности… Глава 7 В отличие от своих погибших сотоварищей Громов отделался сотрясением головного мозга и переломом костей носа. Валяясь на обочине дороги, он еще как-то смутно ощущал мир, видел подъехавшую машину скорой помощи, врачей в белых комбинезонах. Он сделал вялую попытку собрать силы своей маленькой души для того, чтобы подозвать к себе бесплотного раба, но у него ничего не получилось. Тут все происходящее вдруг утратило для него смысл и перестало волновать. Он закрыл глаза, и вместе со светом дня в нем погасли и чувства, и желания, и последние проблески мыслей. Два дня он провел в беспамятстве. Сознание начало возвращаться лишь на третьи сутки. Он лежал на койке в большой светлой комнате с серыми стенами и потолком. Судя по всему, это была больничная палата. И вдруг Громова словно током ударило. «А где же мой раб?» – с тревогой подумал он, посылая мысленный приказ явиться. Никого! Он попробовал еще и еще раз. Безрезультатно. Осознание собственной обреченности нахлынуло так быстро, как будто в мозгах прорвало хрупкую плотину, отделяющую покой от отчаяния. «Убежал, – прошептал Громов, – жить мне осталось – кот наплакал». В этот момент в больничной палате появилось еще несколько человек. Хлопнула дверь, и густой бас гаркнул на всю палату: – Эй, который тут Громов!? – Этот, по-моему, – послышался испуганный голос с соседней койки, – только он без сознания. – А нам по колено, в сознании он или еще где. Эй, Леха, кликни там братву, пусть носилки заносят! Через минуту шумные гости подхватили Громова, быстро и аккуратно переложили его на носилки и понесли вон из больницы.Чем обернется для него это неожиданное похищение, Громов не знал, но решил пока открыто в сознание не приходить. На улице похитители закинули поклажу в поджидавший их микроавтобус и укатили. Громов, продолжая лежать на носилках и изображать из себя бесчувственное тело, изо всех сил напрягал слух, стараясь за шумом работающего двигателя разобрать разговор, который завели между собой разбойники. – Слушай, что за смута по городу началась? Всех пацанов на ноги подняли. Все команды шустрят: и Володины ребята, и Старого, и Акулы, и даже менты. – Ищут. – Кого, этого, что ли, с башкой пробитой? – Нет, не этого. Мужика одного, Макаром зовут. Наш о Макаре многое знает. Мы его из больнички и забрали, чтобы факты стрясти. Сейчас свезем его к одному, типа, академику. Он папин друг, по мозгам специалист. Он нашего в миг оживит. – А откуда на этого Макара малява пришла? – Папе звонок с самого верха был, приказали найти, но живым, только живым и чтоб без всякого мордобоя, нельзя, ни-ни. Папа сказал, что всем авторитетным приказ дали, поэтому все и ищут. – А этот Макар, кто он: шнырь или фраер? – Да не знаю я, мужик простой. Вот он о нем все знает, очухается, тогда и спросим. Помнишь, три дня назад Мерседес на Песчаной под тягач влетел? В нем трое были. Двое всмятку. А третий наш и есть. Они тогда, вроде, Макара и ехали брать, да не доехали. А на следующий день звонки начались. Гоша Череп со своими ребятами Макарову берлогу сразу нашел и, слышь, во дворе с ментами встретился. Так вместе его жилье и осматривали. Гоша говорил: нора норой и железом каким-то до потолка набита. Но Макара там уже не было, сбежал. – Ясно. Между тем, достигнув пункта назначения, машина остановилась. Один из ребят выпрыгнул из салона и ушел куда-то докладывать о доставке груза. Остальные утомленные непривычным и тягостным для них больничным запахом, исходящим от Громова, тоже вышли на свежий воздух, закурили и, ожидая возвращения товарища, уставились на работающую неподалеку снегоуборочную машину. Оставшийся в одиночестве Громов начал судорожно отрывать от себя присохшие к ранам бинты. Он накрепко сжал зубы, стараясь не издать ни звука. Через минуту окровавленные повязки неопрятной кучей валялись на полу автомобиля. Громов поднялся на ноги. Водитель впереди слушал какую-то музыку. Громов неслышно приоткрыл заднюю дверь, выглянул. Уже опустились вечерние сумерки, и скоро должно было совсем стемнеть. Его провожатые о чем-то толковали между собой, на него не смотрели. Не думая о холоде, он выскользнул из автомобиля и, пригнувшись, метнулся к ближайшему дому, забежал за угол и кинулся наутек. Да, в критические моменты своей жизни Котя всегда проявлял поразительное чутье. Вот и теперь, уже в новом своем обличии, подслушав разговор в машине, он с необыкновенной остротой осознал, что, не выполнив приказ Мастера, а главное, лишившись источника пищи, никому он теперь не нужен. И то, что пока еще проявляется к нему какой-то интерес, так это потому, что он поможет найти Макара, который из-за своей машины времени очень нужен Мастеру. Сознавал он также и то, что жить ему осталось два, от силы три дня, и если за это время он не сумеет позаботиться о себе сам, то уж, верно, никто не позаботится. Тратить драгоценные минуты на поиски Макара он не собирался, понимая, что никакой благодарности за это ни от кого не дождется. Однако в отношении того, как он сможет продлить свою жизнь, перед ним царила полнейшая неопределенность. Обманув похитителей, перебежками из тени в тень, из-за угла за угол пробирался он теперь поближе к своему новому жилью, благо что находилось оно недалеко от места, куда его привезли. Он старался никому не попадаться на глаза, для чего передвигался только самыми темными и безлюдными закоулками. Но вот заветный дом. Громов шмыгнул в подъезд. Как хорошо, что в прошлый раз он не закрыл дверь на ключ. Она и теперь не заперта. Тяжело ступая и придерживаясь рукой за стену, Громов побрел в спальню для того, чтобы отдохнуть и отдышаться. Но кто это там!? Около кровати, сгорбив спину, стоял человек. Появление Громова произвело на незнакомца сильное впечатление. При виде его человек вскрикнул и заслонил лицо руками. Однако его страх быстро прошел, а в глазах вспыхнула ярость затравленного, но еще полного сил хищника. Он нелепо выставил перед собой дрожащие кулаки и бросился на застывшего в дверном проеме Громова. …А в этот же самый день, на другом конце города, Иван Иванович Кедранюк находился в прескверном расположении духа. С утра, запершись в своем кабинете и приказав секретарше Жанне никого к нему не допускать, он сидел, хмуро сдвигая кустистые брови, морща лоб и даже изредка вставая и прохаживаясь. Подобное поведение означало у него высшую степень душевного беспокойства. И было отчего: никогда еще Ивану Ивановичу не приходилось влезать в столь грязную и откровенно уголовную историю, в какую с подачи одного своего столичного друга и покровителя он влез несколько недель назад. Конечно, за Иваном Ивановичем и раньше водились кое-какие грешки, предусмотренные административным, а некоторые и уголовным кодексом. Но такого!? Нет, нет, такого не было никогда. Все началось со звонка друга. После приветствий и взаимных уверений в дружбе и уважении друг как-то невзначай заметил, что со дня на день освободится кресло председателя управления, а оно, как известно, прямая дорога к креслу министра. Еще он заметил, что подходящей кандидатуры до сих пор не найдено. Кандидатуру ищут, но никак не могут найти. Потом друг перескочил на какие-то отвлеченные темы. И уже в самом конце разговора как будто вспомнил, что одному влиятельному человеку нужно оказать содействие по пустяковому вопросу. Этот человек позвонит Ивану Ивановичу в ближайшее время и сам изложит ему суть своего дела. Поговорив со столичным другом в подобном ключе, Иван Иванович Кедранюк крепко задумался. Какие мыслительные процессы происходили в сером веществе его головного мозга, надежно упрятанного в темной костяной коробке черепа, не ведомо. Достоверно известно лишь то, что подумав, он вызвал к себе секретаршу и приказал ей немедленно соединять его со всеми, кто бы ему ни звонил. Затем весь оставшийся рабочий день он безвылазно провел в своем кабинете. Звонок, которого так ждал многомудрый Иван Иванович, прозвучал лишь в самом конце дня. – Добрый день, – произнес голос в телефонной трубке, – мне рекомендовали вас как делового руководителя. У нас имеется одна проблема. Я думаю, что вы сумеете помочь нам в ее решении. Голос говорившего был негромким и спокойным. Это был голос уверенного в себе человека. Человек как будто бы и просил, но в его словах не было ни одной просящей нотки, а скорее скрытый приказ. – В вашем городе живет мой хороший приятель. Тут Иван Иванович услышал фамилию Рукоблудского и его адрес. – Он прекрасный специалист в области психоанализа, но, понимаете, в последнее время без практики и без средств опустился. Надо помочь ему. Ваша задача – найти ему хорошего пациента, а именно пациента, помышляющего о самоубийстве. Слышите, Иван Иванович, это важно. Лечение депрессий – это конек моего друга. – Где же я такого найду? – пораженный странной просьбой спросил директор. – Это ваша проблема, дорогой Иван Иванович. Не можете найти, так создайте сами. Возьмите какого-нибудь человека, смоделируйте ситуацию. В общем, не мне вас учить. – Хорошо, все сделаем в лучшем виде, – поспешил согласиться Кедранюк и тут же замялся, – а вот еще такой вопрос, э-э-э, как это… – Я полагал, что вопрос благодарности за услугу, которую вы окажете нам, уже решен с моим другом, рекомендовавшим вас, – сухо перебил Кедранюка голос в трубке. – Да, да, – опять быстро согласился Кедранюк. – Вот и прекрасно. Все решено. Но запомните: на все про все у вас десять дней, от силы две недели. – Да, понял. – Всего доброго, Иван Иванович. В прижатой к директорскому уху телефонной трубке раздались короткие гудки. В глубокой задумчивости просидел Иван Иванович в своем кресле два или три часа, потирая пальцами лоб и тупо поглядывая на свое мутное отражение в полированной поверхности стола. Телефонный собеседник не представился, но Иван Иванович узнал его. Около года тому назад в служебной столичной командировке ему уже довелось слушать этого человека, вещавшего тогда с высокой трибуны перед очень представительной аудиторией. О его могуществе ходили легенды. Он мог все. С ним можно было иметь дело. И вот, позарившись на туманные обещания своего покровителя, что-то вскользь упомянувшего о министерском кресле, Иван Иванович Кедранюк начал моделировать ситуацию. Он выбрал одного из своих подчиненных, человека мягкотелого и слабохарактерного, а потому как нельзя лучше подходящего для его затеи. Потом, по сути, заказал убийства жены и дочери этого человека. А его самого в момент убийства как бы случайно свел с еще одной своей подчиненной, обязанной ему многим и потому преданной ему. Иван Иванович выполнил все, о чем его просили. С тех пор прошло уже три недели, но никакой обещанной ему благодарности не было видно даже и на горизонте. Никаких приглашений в столицу не наблюдалось. Потому и волновался Иван Иванович Кедранюк, потому и вскакивал со своего директорского кресла, потому и расхаживал по кабинету. И вот посреди этих тягостных раздумий из приемной раздались громкие голоса. В кабинет вбежала секретарша. – Иван Иванович, там какой-то псих буйный. Я его едва сдержала, – затараторила Жанна. – Какой еще псих, что ты мелешь!? – зарычал Кедранюк. – Я приказал меня не беспокоить! – Простите, Иван Иванович, но он рвется, он ненормальный, – Жанна покрутила пальцем у виска, – бородища во, ручищи во, глаза дикие! Услышав последние слова секретарши, Кедранюк вдруг как-то обмяк. – Впустить, – тихо проговорил он. Секретарша вылетела из кабинета, как будто ей дали хорошего шлепка. И тут же в не успевшую закрыться дверь ворвался Макар Иванович – гений-самородок, создатель машины времени. Тут необходимо объяснить, каким это образом соотносится Макар Иванович с Иваном Ивановичем, какая именно между ними связь. Надо заметить, что связь эта самая прямая: Макар Иванович и Иван Иванович – родные братья. Иван – старший брат, а Макар – младший брат и значит тоже Кедранюк. Братья были отпрысками классической пролетарской семьи: папы – слесаря и мамы – посудомойки. Появление в семье второго ребеночка Макарки вызвало у семилетнего Вани чувство ревности и брезгливости к вечно воющему слизняку, на которого мгновенно переключилось все внимание родителей. Спустя два года, как гром среди ясного неба, на Макарку свалилась страшная беда – эпилепсия, что только усилило отвращение к нему старшего брата, но вместе с тем и вызвало из глубин Ваниной души, пожалуй, единственное светлое чувство к младшему – жалость. Первое публичное унижение и стыд за младшего Ваня перенес, учась в шестом классе, когда его одноклассникам стало известно, что его брат лечится в психиатрической больнице, а значит – дурак. С тех пор он никогда и нигде не упоминал не только о болезни брата, но и о его существовании вообще. Братья взрослели, с годами все более проявляя те наклонности и особенности характера, которые суждено им было пронести через всю взрослую жизнь. Все школьные науки давались Ивану с большим трудом, зато в бытовых, житейских делах он был расчетлив и сметлив. Еще учась в школе, он помышлял о карьере начальника, все равно какого, лишь бы было много подчиненных, а в его руках как можно больше власти над ними. Он обладал завидной силой воли и всю свою жизнь посвятил достижению этой цели. Младший, Макар, представлял собой полную противоположность брату. Он был порывист, эмоционален, впечатлителен. Эпилепсия еще более усиливала эти черты, доводя порой до уродливых, болезненных проявлений: навязчивых страхов, истерик и депрессий. В школе Макар учился хорошо, а по своим любимым предметам: физике и математике стабильно успевал на «отлично». Но после окончания школы он не сделал ни единой попытки поступить в институт или хотя бы техникум. После смерти родителей он так и остался жить в полном одиночестве в их комнатушке. Он нигде и никогда не работал и существовал только на свою маленькую пенсию. Удивительно, но полное отсутствие житейского честолюбия сочеталось в нем с фантастической мечтой изучить и покорить время. Лишь одной этой мечтой он жил, лишь ей одной служил в течение всей своей жизни. И в этой верности поставленной перед собой цели, пожалуй, и было единственное сходство между родными братьями. Иван видел бедственное материальное положение своего брата. Искра былой жалости еще теплилась в его сердце, и он начал помогать младшему. Крошечные подачки не были в тягость для него, а у Макара вызывали приступы радости и преданности к своему бескорыстному благодетелю. Но вместе с жалостью в Иване продолжала жить и былая брезгливость, и чувство щемящего позора от обладания таким родственником. Он строго-настрого запретил Макару появляться у себя на работе и дома, а потом даже упоминать, кому бы то ни было, что у него есть старший брат, а потом даже и называть свою фамилию, если об этом не просят специально. Но сегодня, нарушив многолетний запрет, Макар явился на работу к своему старшему брату. Было видно, что он чем-то сильно напуган: лицо его было бледным, в глазах блестел животный страх, ладони дрожали. Макар кинулся к креслу брата.