Она робко кивнула. – Я вообще не знала, что думать, испугалась до полусмерти. Папа так странно отреагировал на мою дружбу с мистером Вильсоном, так сильно разозлился… Честное слово, Джонни, до минувшей пятницы я не знала, что это был Эд! – Почему Манн убил Вильсона? – Он посчитал, что этого хочет мой отец. Решил, что и пистолет я принесла по его просьбе. Уверяю тебя, папа ничего не знал, Манн действовал по собственной инициативе. Он был сумасшедший. – Это уж точно. – Ты даже не представляешь. Он был… как пес, который набрасывается на людей, не так посмотревших на хозяина. Отец говорит, в этом есть его вина – он дал Эду подняться слишком высоко, возложил на него слишком много для человека с такими умственными способностями. – Неплохая теория, – заметил я. – Он боялся всего и всех. Вот ты рассказал мне о попытке тебя отравить, и все начинает складываться. Эд наверняка решил, что ты его подозреваешь. Возможно, даже подумал, что ты из полиции. Ты ведь пришел к нам работать вскоре после убийства мистера Вильсона. Понимаешь? Я понимал, о чем она говорит, однако общая картина по-прежнему оставалась туманной. Последовательность событий была ясна, но она не имела смысла. Хотя теперь я знал, кто и как убил Вильсона, разгадка была слишком примитивна. За это я и не люблю детективы: в конце вам сообщают, кто убийца, и наспех сооружают ему мотив. Даже если я поверю, что семь миллионов долларов можно спрятать в полой ножке антикварного стула или что сиамские изумруды стоят жизни двенадцати человек, я должен знать, о чем думал убийца, окуная наконечник стрелы в редкий ост-индский яд. – Может, ты и права насчет Манна, – раздраженно бросил я. – Нечистая совесть может на многое толкнуть. Но если бы в тот вечер меня не успели спасти, если бы я умер? Дихлорид ртути обнаружили бы во время вскрытия, началось бы расследование, и рано или поздно кто-нибудь вспомнил бы, что я работал над статьей про Вильсона. Кого бы тогда твой отец пытался подкупить? И какое вообще он имеет ко всему этому отношение? Она отвернулась. Я смотрел на ее изящную узкую спину, на поникшие плечи. Отопление отключили, и в кабинете было жутко холодно. – Да, твой отец не убивает людей. За него это делают другие. Если бы я тогда умер, он так же бы выкрутился, придумав душещипательную историю гибельной страсти? Она вскинулась. Моя шуточка задела ее за живое. Так и было задумано. Вся эта ситуация уже сидела у меня в печенках, я устал от недомолвок. – И нечего на меня так смотреть! – выпалил я. – Да, я тебя задел, причем намеренно. И я буду продолжать в том же духе до тех пор, пока не пойму, на чьей ты стороне! – Я пришла к тебе просить о помощи. Голос у нее дрожал. Она никак не могла справиться с застежкой сумочки. Наконец она извлекла стопку желтых страниц. – Что это? Элеанор смахнула со лба выбившиеся кудряшки. – Прочитай. Она снова убрала волосы со лба, и в этом жесте было видно отчаяние. А потом вдруг встала и вышла, оставив меня наедине с рукописью. Часть VI Краткое жизнеописание Гомера Пека Лола Манфред К тридцати годам я был полуслеп, полуглух, полупарализован и полумертв. Со здоровьем и добрым именем я уже распрощался и единственную отраду находил в пьяном забвении. И вдруг произошло чудо – я увидел свет! Не божественное сияние Религии, не тепловое излучение Науки, но простой и уютный огонек свечи – свет Правды». «Моя жизнь – правда», глава «Введение». Нобл Барклай 1 Двадцать три года назад в захудалом аризонском санатории умирал молодой человек. Его обожали все вокруг, до того он был обходителен. В его присутствии каждая уборщица чувствовала себя герцогиней, каждый санитар – членом закрытого джентльменского клуба. Все дело в том, что у молодого человека было живейшее воображение и он любил дать волю фантазии – сам, однако же, никогда не терял из виду зыбкой грани между реальностью и вымыслом. Тридцать лет он радовался жизни и вот теперь с нескрываемым страхом смотрел в глаза смерти. Он так не хотел умирать не прославившись, ведь у него были грандиозные планы. Надо сказать, имя его мало подходило для всемирной славы, а больше годилось для дурной ярмарочной комедии. Звали молодого человека Гомер Пек. Жизнь его представляла собой классическую американскую историю успеха. Так могла бы начинаться биография миллионера или гангстера: деревенское детство, колледж в захолустье, в восемнадцать – работа журналистом в чикагской газете. В тысяча девятьсот семнадцатом году он буквально горел желанием сражаться за демократию, но армейский врач констатировал, что реальная температура его тела превышает его патриотическую лихорадку. Ему рекомендовали год соблюдать постельный режим. Гомер вытерпел четыре месяца и возобновил бурную деятельность – на этот раз в рекламном агентстве, и там для его фантазии раскрывался простор куда больший, чем в редакции ежедневной чикагской газеты. В первый год сухого закона именно Гомер Пек приписал бордовой жидкости для полоскания рта «терпкость выдержанного вина». Именно он первым назвал духи «увертюрой к роману» и для подтверждения этих слов призвал в свидетели таких корифеек, как Норма Толмадж и Теда Бара[51]. Именно он был первым (и в данном случае единственным), кто обнаружил недуг, поразивший пятьдесят шесть процентов населения Америки. Недуг этот именовался К.К. К.К. Весть об этой зловещей аббревиатуре прокатилась по стране. На фоне того, что приходилось терпеть несчастным с К.К., страдания людей с повышенной потливостью, запахом изо рта и пародонтозом выглядели сущими пустяками. Миллионы страдальцев приволокли свои зловонные туши в ближайшую аптеку и купили чудодейственное средство «Либерта», или «Жидкая свобода». И по сей день, двадцать семь лет спустя, Америка каждый вечер слушает очередной выпуск новостей, спонсируемый щедрыми производителями «Либерты», натурального экстракта, устраняющего муки, которые приносит человеку К.К. – «капризный кишечник». Открытие новой болезни не было главным достижением Пека, и лечил ее он не одним лишь травяным экстрактом. Вокруг каждой бутылочки «Либерты» была обернута тоненькая брошюра, которую написал сам Пек. Называлась она «Руководство по обретению свободы». Ни один классик философии и мечтать не мог о такой популярности, ни один политический манифест не принес освобождения стольким угнетенным. В рекламных компаниях на Мичиган-авеню имя Гомера Пека произносили с придыханием. Юному гению сулили жалованье в размере десяти тысяч в год. Но Пек и не думал останавливаться на достигнутом. Когда у него умерла какая-то неизвестная двоюродная бабушка, завещав ему неплохое состояние, он мог бы зажить неплохой жизнью, купаясь в праздности и лучах солнца – что и требовало его состояние здоровья. Вместо этого Пек решил начать собственное дело. В бутылочках «Либерты» он продавал свободу. Теперь он взялся продавать успех тысячам грустных мечтателей, воспитанным, как и он сам, на трудах Горацио Элджера[52] и грезящим о лимузинах и роскошных яхтах. Успех был товаром не менее ходовым, чем слабительное. Пек знал, что вовсе не содержимое бутылочек «Либерты» вызвало неиссякаемый поток писем от благодарных клиентов. Главным было именно «Руководство по обретению свободы», которое псевдонаучным языком учило преодолевать страх перед запором. Теперь Пек намеревался расширить маленькую брошюрку до целого курса дистанционного обучения: пять долларов в месяц, длительность – пятнадцать месяцев, один урок в две недели, вместо свободы от запора – свобода от неудач. Пек написал свой курс от первого лица в задушевной манере, создающей у аудитории впечатление, что учитель – их лучший друг. Только кто станет внимать гуру по имени Гомер Пек? Так в июле тысяча девятьсот двадцатого года был рожден Уоррен Дж. Вильсон, плод скрещения двух президентских кампаний. В своих уроках, сопроводительных письмах и даже в напоминаниях о задолженности по оплате Вильсон ухитрялся предстать не хладнокровным капиталистом с тусклыми глазами, а грубовато-добродушным наставником, никогда не скупящимся на советы. Он жестко требовал ежемесячной оплаты лишь для того, чтобы привить студентам уважение к принципам честного бизнеса. Несмотря на громкое имя и частые упоминания «преподавательского состава», Фонд Уоррена Вильсона состоял из одного человека. В лучшие дни в штате фонда, помимо его основателя, было шесть человек: четыре машинистки, один рассыльный и трепетная девятнадцатилетняя секретарша Пека. К двадцать второму уроку живописание технических тонкостей бизнеса Пеку наскучило. Он расширил спектр компетенции Вильсона, заявил студентам, что коммерческий успех – это еще не все, миллионеры зачастую самые несчастные люди на земле, а настоящий успех в том, чтобы «уметь жить». Уроки с двадцать третьего по двадцать восьмой содержали многословные эссе «О самообладании», «Свобода от запретов», «Эго – познание самого себя», «Фундаментальное значение правды», «Честность с собой» и «Очищении ума, сердца и души». В двух последних уроках он все же вернулся к интересам и идеалам делового человека и озаглавил заключительную главу курса: «Мерило бизнесмена: оцените себя беспристрастно». Когда все тридцать уроков были отпечатаны и переплетены в искусственную кожу, бедняга Гомер совсем исхудал от необходимости молоть всю эту чепуху с серьезным лицом. Это был неверный подход. Грамотный рекламщик искренне восхищается качеством своего кольдкрема, ржаного хлеба и системы автоматического полива. Но у Пека не хватало на это терпения, он не имел пиетета к работе, в которую вложил столько денег, времени и собственного здоровья. И когда типографские расходы должны были вот-вот начать окупаться, Гомер Пек все бросил. Арендная плата за офис была внесена, мебель продана, и карьера Уоррена Вильсона закончилась. Пек даже не попытался продать авторские права. Секретарша была в него влюблена. В минуты, свободные от литературного труда над рекламными буклетами и просьбами о погашении задолженности, тонкая, пылкая темноволосая девушка слагала нежные четверостишия, посвященные некоему Г.П. Они с Пеком лихо отплясывали в подпольных ночных клубах, пили коктейли из кофейных чашек, гуляли за ручку вдоль озера Мичиган, читая друг другу Эдну Сент-Винсент Миллей, Шекспира и Блейка. Девушка страстно предлагала стать его любовницей, но Пек был болен туберкулезом. Единственный поцелуй он запечатлел на ее правом ухе в день своего отъезда в аризонский санаторий. Она же, спрятав в сумочку полученные от него триста долларов, отправилась искать счастья в Гринвич-Виллидж. Санаторий Пек нашел унылым пристанищем малограмотных ипохондриков, которые неспособны поддержать разговор, отличный от перечисления своих симптомов. Он целыми днями читал. «Интересуюсь в основном философией, историей религий и психологией, – писал он в Гринвич-Виллидж. – Я прочитал все популярные интерпретации трудов австрийских основоположников психоанализа, но даже они для обывателя слишком высоколобы. Нашим людям нужна хорошая философия для бедных, щедро замешенная на старом добром мистицизме. Нельзя недооценивать силу внушения». Это было в тысяча девятьсот двадцать втором году – как раз когда страну охватили страсти по Куэ. «К нам поступила новая пациентка. Рассказала историю некой мадам Д. из Труа, у которой на момент знакомства с методом Куэ была чахотка в последней стадии. Восемь месяцев спустя месье Куэ получил от нее письмо, что она не только исцелилась от болезни, но еще и ждет ребенка. «Это ли не чудо, мистер Пек? – вопрошала вновь прибывшая, надеясь подарить мне, безнадежному больному, призрак надежды. – Отчего бы вам не попробовать самовнушение? Может, и вы вернете себе здоровье!» «Мадам, – ответил я, – вполне допускаю, что самовнушение избавит меня от туберкулеза. Но если при этом у меня наступит беременность – вот это действительно будет чудом»». Тем не менее метод Куэ Пека заинтересовал. По его просьбе девушка прислала ему «Сознательное самовнушение как путь к господству над собой». Пек был поражен простотой идеи и стиля изложения. Изучив тонкую книжицу, он пришел к выводу, что именно простота и является секретом ее популярности. Исцеление с помощью веры не должно требовать напряжения ума. Природа чудес опирается на природу человека, их ожидающего. Не священный амулет, не слова молитвы, не руки священнослужителя, знахаря или врача – именно сила веры позволяет человеку исцелить себя. Это не было научным открытием; Пек лишь усвоил для себя набор фактов, давно известных традиционной медицине. Вера исцеляла боли, которые проистекали исключительно из душевных процессов, но в восприятии пациента были настолько же реальны, как симптомы настоящих недугов. Скрытые причины таких внушенных себе же страданий изучали психоаналитики. Только, в отличие от мудрецов, исцеляющих верой, эту братию составляли сплошные педанты, которым надо было вечно проверять и перепроверять результаты. Они изучали страдающую душу как жидкость в пробирке и нередко мучили пациентов, извлекая на свет тщательно запрятанные воспоминания, для охраны которых подсознание и возводило стены из боли и физических недомоганий. Словом, такое лечение годилось лишь для обладателей недюжинного ума и бездонного кошелька. Но хуже всего было другое: психоаналитики так препарировали чудо, что оно теряло свою чудесную природу, и это отпугивало даже самых несчастных из страдальцев. Захудалая лечебница стала для Гомера Пека лучшей лабораторией для исследования своей новой идеи. Там принимали не только чахоточных – сюда мог устроиться кто угодно, лишь бы родственники исправно перечисляли ежемесячную плату. Были женщины, которые предпочли больничную койку супружескому ложу. Были мужчины, не выдержавшие конкурентной борьбы в мире, где самый страшный грех – это неумение делать деньги. Были те, кого тайно влекло к удовольствиям, не одобряемым семьей и окружающими. Чем больше Пек изучал всех этих людей, тем сильнее проникался к ним симпатией. От былого снобизма не осталось и следа. Он с интересом отмечал их предрассудки по поводу своих болезней, задавал вопросы и получал шокирующие ответы о родителях, женах, мужьях, начальниках и сексуальных партнерах. Результаты своих изысканий он аккуратно записывал. Будь его намерения благородны, он мог бы внести серьезный вклад в изучение природы неврозов. Но Пек был не медик, он был рекламщик и не менее адептов Уоррена Дж. Вильсона испытывал тягу к большим деньгам. Именно в таком духе он и начал писать свою книгу. «В какой-то мере, – писал он в Гринвич-Виллидж, – она объединит в себе достоинства инструкции к «Либерте» с динамикой уроков Вильсона, однако появится и кое-что новое: страждущим будет предложено отыскать корни своих недугов в глубинах собственной памяти. По сути, выйдет исповедь в форме дружеской беседы, только без каталога грехов и соответствующих им казней. Я назову книгу «Признание и внушение». В ней будет мантра, которую пациенты – или последователи – должны повторять для достижения эффекта самогипноза. Пока не знаю, сколько им назначить повторений – десять или двадцать. По-хорошему, надо бы выбрать какую-то мистически значимую цифру. Повторение мантры станет первым шагом. Второй будет интереснее – я намерен скрестить самовнушение с психоанализом. Пациент ложится на кушетку, гипнотизирует себя мантрой, закрывает глаза и начинает вслух говорить все, что приходит ему в голову, – без стыда, без стеснения, стараясь найти корень гнетущей его вины. Неважно, обнаружит ли он этот корень на самом деле – скорее всего, нет. Лишь бы он внушил себе, что исцелен. Вера – это магический амулет, волшебный камень, мерило всего. Вот только не решил, какой псевдоним себе взять. Кто пойдет за мессией по имени Гомер Пек? Есть у тебя предложения? Автор должен сохранять инкогнито, никто не должен знать, что себя он исцелить не смог». В декабре тысяча девятьсот двадцать третьего книга была закончена. Первой ее прочла девушка в Гринвич-Виллидж. Прочла и не поверила, что кто-то воспримет эту чушь всерьез. Все же перечить смертельно больному она не могла. Она послала рукопись в три издательства – и все три ее немедленно отвергли. Знакомая дама, литературный агент, отказалась даже пачкать руки о подобную дрянь. Пока девушка грызла ногти и кончик карандаша, придумывая, как бы помягче сообщить печальные вести, Гомер Пек прислал телеграмму примерно следующего содержания: «ХОРОШАЯ НОВОСТЬ ТЧК В АРИЗОНЕ СЛУЧИЛОСЬ ЧУДО ТЧК МЕТОД РАБОТАЕТ ТЧК СООБЩИ ИЗДАТЕЛЯМ ЧТО Я ТРЕБУЮ НЕ МЕНЬШЕ ПЯТНАДЦАТИ ПРОЦЕНТОВ ТЧК ПОЧЕМУ НЕ ПИШЕШЬ ТЧК СКОРО РАЗБОГАТЕЕМ ЛЮБОВЬ МОЯ ТЧК ГОМЕР» Девушка решила, что он сам пал жертвой своего воображения – внушил себе, что исцелился. У нее не хватило духу ответить на это восторженное послание правдой – что ни один уважающий себя издатель не пожелал мараться о его творение. В ее жизни появился человек, который хотел жениться на ней и увезти в Париж. Двенадцать часов спустя она вышла замуж, спустя еще шесть – отправилась через океан. На следующее утро в ее покинутое обиталище пришла квартирная хозяйка и обнаружила в камине горку черного пепла. Это было все, что осталось от мечты Гомера Пека – книги, которая могла бы сделать его новым мессией. 2 Девушка жестоко ошиблась, понадеявшись, что такой прожженный материалист, как Пек, может поправить здоровье самовнушением. Книга, призванная исцелить страждущих, отобрала у своего автора последние силы. Он горел в лихорадке и беспрестанно кашлял, от чего легкие у него превратились в один сплошной шрам. Это ничуть не пошатнуло его веру в собственный метод. Его силы угасали, возлюбленная его покинула, от нью-йоркских издателей не пришло ни слова – но Гомер Пек узрел чудо. В санаторий поступил двадцатисемилетний алкоголик, который твердо вознамерился постоянными возлияниями отправить себя на тот свет. Этот молодой человек обладал неотразимым обаянием – при желании он мог бы ввести в грех святого Антония и вернуть Люцифера в лоно Господа. Неумеренной тягой к спиртному он разбил сердце своей бедной матушке и поверг молодую жену в такое отчаяние, что она покончила с собой, выпив бутыль йодной настойки. Звали его Нобл Барклай.