– Кроме того, мне нужна и своя доля славы. Я не требую от вас публичного признания в том, что вы украли мою книгу – цена будет слишком высока. Я всего лишь прошу вас упомянуть меня в качестве своего наставника и идейного вдохновителя – во всех будущих изданиях книги и в ее рекламе. Таково мое предложение. Детали еще обсудим. – Позвонить в полицию? – спросил Манн, с надеждой хватаясь за телефон. Барклай сделал еще один болезненный взмах рукой. Тогда Манн впервые обратился к Вильсону вежливым тоном: – Вы не могли бы дать мистеру Барклаю немного подумать? – Мне вы подумать не дали. – Миллион долларов – это большая сумма. Даже мистер Барклай недостаточно богат, чтобы просто взять и выписать на нее чек. Барклай слабо кивнул. Вильсон вспомнил, каким этот человек бывал по утрам с похмелья, как униженно смотрел глазами спаниеля, как заплетающимся языком бормотал клятвы, что больше никогда. Абсурдно было испытывать жалость к тому, кто совершил такой подлый обман, но Вильсон явно победил и мог позволить себе немного сочувствия. Он поставил оппонентов в известность, что в отеле у него полный чемодан свидетельских показаний, и великодушно дал сутки на размышления. Сам он считал, что держится жестко и строго. – Завтра утром ровно в одиннадцать я нанесу вам повторный визит. Если вы не согласитесь на мои требования, я передам все документы адвокату для обращения в суд. Это дорого обойдется нам обоим, но я найду способ компенсировать свои расходы – например, продам кому-нибудь историю вашего обмана. Думаю, издатели за ней в очередь выстроятся. – Он встал. – Ну что ж, до встречи завтра в одиннадцать. Манн едва не замурлыкал, как кот. Вид у Барклая сделался как у приговоренного к смерти, которому в последний момент объявили помилование. Вечером Вильсон с девушкой пили контрабандное шампанское и представляли, как будут жить на доходы от барклаевского миллиона где-нибудь на Капри, в Ментоне или в Сен-Тропе. Хотя девушка успела выйти замуж во второй раз и муж никак не давал ей развода, на Капри или в Ментоне это наверняка не имело бы никакого значения. Вильсон предвкушал жизнь, полную роскоши и высокой культуры, шампанского и поэзии, он уже видел себя и любимую женщину в шезлонгах на зеленой террасе у Средиземного моря. Улыбаясь своим мыслям, он вернулся в отель и обнаружил, что номер перевернут вверх дном. Сначала он даже подумал, что ему мерещится из-за выпитого. Кто-то перерыл шкафы, вытряхнул ящики и как следует покопался в чемоданах. Все документы были украдены – в том числе и рукопись, и свидетельские показания, добытые такой дорогой ценой. Вильсон вызвал управляющего, тот позвонил в полицию и частному детективу. Вильсону пообещали тщательное расследование, но первые шаги не принесли никаких результатов. Никто из персонала не видел, чтобы кто-то входил в номер, администратор в фойе никому не выдавал от него ключи. Это был страшный удар. Денег у Вильсона почти не осталось. Из-за Великой депрессии его собственный доход сократился до суммы, которую не хватило бы коту на консервы, а большая часть полученных от Барклая пяти тысяч пошла на сбор доказательств. Вор украл у Вильсона все – рукопись, миллион долларов, Французскую Ривьеру, мечту, поэзию и шампанское. На следующее утро ровно в одиннадцать из приемной Барклаю сообщили, что к нему пришел мистер Уоррен Вильсон. Вильсон прошествовал в кабинет, вальяжно помахивая тросточкой и держа в руке широкополую шляпу – словно был готов хоть сейчас отправляться на Ривьеру. Он сел на стул напротив Барклая и выжидающе посмотрел на него. – Ну что? Обдумали мое предложение? Барклай кашлянул и покосился на Манна. Тот стоял рядом, сунув большие пальцы под жилет. – Вы мошенник, – уверенно заявил Манн. – Утверждаете, что у вас есть какие-то материалы, компрометирующие мистера Барклая? Это ложь, ничего у вас нет. Если не откажетесь от своих притязаний, мы сдадим вас полиции. Барклай улыбался. Вчерашний его паралич как рукой сняло. – Боюсь, вы страдаете навязчивой идеей, мистер Вильсон. Да, я действительно был когда-то знаком с человеком, которого звали Гомер Пек. – Барклай произнес имя с тонким сарказмом в голосе. – Не отрицаю, пару раз я действительно обсуждал с ним свою теорию. Но заявлять, что вся моя философия является плодом вашего ума, это не просто мошенничество, это бред сумасшедшего. Мне бы не хотелось обращаться в суд, так что по-дружески рекомендую вам оставить свою глупую затею. У Вильсона дух захватило. Поразительно, этот человек умел так нагло врать с таким безыскусно искренним видом! От потрясения Вильсон начал запинаться и заикаться, как будто из них троих именно он был лжецом. Сознание своей правоты ему больше не помогало, эмоции выбили почву у него из-под ног. – Думаю, вам пора уходить, мистер Вильсон, – елейным голосом пропел Манн. – У мистера Барклая много дел поважнее, чем… Вильсон встал, чувствуя, как внутри его трясет мелкой дрожью. – Хорошо, джентльмены, если таково ваше желание. Я сейчас же распоряжусь, чтобы мой адвокат подавал иск. – Вы собирались продать историю какому-нибудь издательству, чтобы оно профинансировало ваш иск, – злорадно напомнил Манн. Вильсон помолчал, опираясь на трость. Ему потребовалось задействовать все свои силы, чтобы не сдаться и продолжить блеф. – Боюсь, мистер Манн, это дело и так вызовет крупный скандал, так что нет нужды искать дополнительной огласки. Вчера вечером у меня была возможность передать свою историю нескольким газетчикам, но я придержал ее. Из моего номера в отеле пропали некоторые ценные документы. – Он умолк, заметив, как переглянулись Манн с Барклаем, и продолжил с удвоенной храбростью: – Я предпочитаю решать проблемы законным путем, так что действовать буду через адвокатов. Очевидно, джентльмены, вам либо дали ошибочный юридический совет… – У нас лучшие адвокаты в Нью-Йорке, – гордо отрезал Манн. – Значит, вы предоставили им неполную информацию. Должны же они знать, что любой гражданин может обратиться в вашингтонское ведомство по авторскому праву и запросить поиск в реестре. Такой запрос обойдется всего в один доллар. – И какая вам от этого польза? – Манн облизнул пересохшие губы. – Упомянутому гражданину будет несложно получить копию глав из книги Вильсона, которые мистер Барклай, как я уже говорил вчера, перенес в свое сочинение с точностью до слова. – Погоди, Гомер, – приказал Барклай, когда Вильсон направился к двери. – Давай обсудим. – А что тут еще обсуждать? – ответил Вильсон, небрежно помахивая тростью. Барклай не мог рисковать. – Пусть ты наверняка блефуешь, но перспектива судебного разбирательства мне совсем не нравится. Даже если мы не будем намеренно предавать дело огласке, скандал все равно выйдет громкий. А поскольку вся моя карьера и репутация построена на вере в правду, такое обвинение нанесет мне вред, хотя дело я выиграю. Манн был недоволен. Он прошептал что-то Барклаю, но тот огрызнулся: – Сядь, Эд. Я разберусь. Вильсон тоже сел. – Ну? Что ты мне предложишь, Нобл? – Я благодарен тебе за помощь, – осторожно начал Барклай. – Хотя твой вклад в книгу меньше, чем ты заявляешь, я все равно хочу вознаградить тебя. Я отплачу тебе сполна, Гомер, а может, даже больше. Он откинулся в кресле с видом бог весть какого филантропа. От Вильсона не укрылось, что Барклай не на шутку встревожен, и это придало ему куража для торга. Договорились они на ежемесячных выплатах в размере тысячи двухсот долларов. Немалые деньги, особенно в те годы, – но лишь малая толика состояния Барклая. 6 Со временем Вильсону удалось поднять сумму выплат до двух тысяч долларов в месяц. Не то чтобы ему были сильно нужны деньги, он наслаждался самим процессом выжимания их из Барклая. В прежние дни, когда он занимался продажей курсов удаленного обучения, он также изобретал способы вытянуть из доверчивых подписчиков лишние пять долларов. Методы использовались те же, только ставки многократно выросли. Платежи всегда происходили тайно, с соблюдением величайших мер предосторожности. Раз в месяц Вильсон встречался с Манном в шумном фойе какого-нибудь отеля, на железнодорожном вокзале или в большом универмаге – там, где два человека в толпе не привлекут внимания. В номер к Вильсону Манн не приходил никогда. Несколько раз, когда здоровье не позволяло Вильсону прийти на встречу, деньги приносил ему посыльный в простом неподписанном свертке. Если же ему случалось уехать в Мэн или Флориду, их присылали заказным письмом. Вильсон пристрастился к дорогим удовольствиям, стал постоянным клиентом у лучших портных, наслаждался элитными винами и коллекционировал букинистические редкости. Но этого было ему мало для счастья. Игра в вытягивание денег ему наскучила, сладкая жизнь не стала чудодейственным бальзамом от зуда обиды. Он завидовал славе Барклая, возмущался розовому сиянию безгрешности, которое окружало его в глазах обывателей. С рвением настоящего мазохиста Вильсон мучил себя, читая сенсационные журналы Барклая о любви и преступлениях. – Мура, которую он издает, день ото дня становится хуже и хуже! – восклицал он с пеной у рта. – Я должен разоблачить его! – Да? И что же ты будешь делать, когда люди перестанут читать его журналы? – вопрошала подруга. – Откуда возьмутся твои прекрасные две тысячи в месяц? Великая депрессия вынудила ее стать литературной шлюхой – продавать свой талант и опыт издателям пошлых дамских журналов. В итоге произошло неизбежное – она попала в штат к Барклаю. Как любил повторять Вильсон, она работала там исключительно для того, чтобы его помучить. Он много раз предлагал разделить с ней свой злосчастный доход, но она неизменно отказывалась – не потому, что не одобряла его способа заработать на жизнь, а из соображений обостренного чувства независимости. Они с Вильсоном пробовали жить вместе, однако за годы она успела превратиться в форменную потаскуху, он – в чопорную старую деву, а от их прежней любви осталась лишь тень высохшего скелета. Они яростно ссорились, месяцами дулись друг на друга в одиночестве. Потом кто-то непременно делал шаг к примирению, они снова встречались, поднимали бокал за дружбу, напивались допьяна и ругались опять. На одной из таких дружеских попоек Вильсон объявил: – Я решился. Я напишу о Барклае книгу. Расскажу людям все без утайки. Пока я храню молчание, я такой же негодяй, как и он. – Не поздновато ли у тебя проснулась совесть, Гомер? – Тем более мне следует поторопиться, чтобы искупить свои грехи. – Ты сам вырыл себе эту яму, не жалуйся. – Я опубликую все доказательства, докажу все факты. В главе о краже я приведу главы из своей книги на левой стороне разворота, из его – на правой, и пусть читатели сами увидят. – Подумай о своем бренном теле, милый. О своем капризном, приученном к фуа-гра желудке. Подумай о рваном кружеве, которое представляет собой ткань твоих бедных легких. Долго ли ты протянешь в настоящей подзаборной яме? – Мне нужна твоя помощь. Узнай побольше о его частной жизни, о доме, жене, детях… – Знаешь, в чем твоя беда, Гомер? – Она всегда называла его только настоящим именем. – Ты слишком долго валяешься в постели по утрам. Часами лежишь, разглядывая свой пупок, – как тут не стать жертвой мрачных мыслей. Если бы ты вскакивал с кровати, делал пятьдесят отжиманий, выпивал большой стакан горячей воды с соком двух лимонов, всякая ерунда тебя бы не беспокоила. Ты посмотри на Барклая, вот человек – он не курит «корону», не пьет «Молоко любимой женщины» и уж точно не нарушает свой обмен веществ размышлениями. «Как сухой и злобный Кассий…»[53] – Хватит ерничать, я серьезно! – А что ты хочешь знать, Гомер? Про очаровательных близнецов, которых ему родила Глория, Золотая Мать? Или, может, правду о его втором браке? – Про это я уже знаю. – Откуда? – От Жанет. – О! Так ты уже познакомился со второй миссис Барклай? – Да, приложил к этому усилия. Жанет была с ним рядом в то время, когда он начал разъезжать с лекциями и убедил ее отца издать свой бессмертный труд. Она горит желанием посвятить меня во все подробности. – Ясно, значит, у Жанет на него зуб. А муж случаем не признавался ей под покровом темной ночи, что обязан всем своим состоянием интеллектуальной краже? Вильсон покачал головой. Он спрашивал об этом Жанет, но, по ее заверению, Барклай никогда не отступал от версии, что философия правды родилась у него в голове благодаря божественному вмешательству.