Роберто улыбнулся. – Я как раз шел в ванную комнату, – сказал я. Это показалось мне самым простым объяснением, почему я нахожусь в спальне. Когда я вышел из ванной, Роберто ждал в кабинете, чтобы предложить мне чего-нибудь выпить или хотя бы чашку кофе. – Нет, спасибо, – отказался я. – Вы можете идти спать. Я позабочусь, чтобы с мистером Лайдекером все было в порядке. Он направился было к выходу, но я его окликнул: – Роберто, как вы думаете, что случилось с мистером Лайдекером? Похоже, он переволновался, верно? Роберто улыбнулся. Его улыбка начала действовать мне на нервы. Даже наш Род-айлендский Моллюск говорил больше, чем эта филиппинская устрица. – Вы знали Квентина Уако? – поинтересовался я. Мой вопрос его разбудил. В Нью-Йорке не так уж много филиппинцев, и они держатся друг друга как родные братья. Вся прислуга ставила деньги на Квентина Уако, который был чемпионом по боксу в легком весе, пока не связался с девицами из дансингов на Шестьдесят шестой улице. Стал тратить больше, чем зарабатывал, и когда молодой Кардански его победил, Квентина обвинили в том, что он слил бой. Один из бывших приятелей как-то раз встретил Квентина у входа в клуб «Шемрок» и ударил ножом. «Я защищал честь островов», – сказал он судье. Чуть позже выяснилось, что Квентин бой не сливал, и земляки сделали из него мученика. Верующие до сих пор ставят за него свечки в церкви на Девятой авеню. Так случилось, что именно я собрал улики, которые смыли позор с имени Квентина, и, сам того не зная, восстановил честь Филиппинских островов. Когда я рассказал об этом Роберто, он перестал улыбаться и повел себя как нормальный человек. Мы поговорили о здоровье мистера Лайдекера. Обсудили убийство и возвращение Лоры. Точка зрения Роберто совершенно противоречила тому, что писали бульварные газеты. Мисс Хант – приятная дама, всегда приветлива с Роберто, но вот ее отношение к мистеру Лайдекеру показывает, что она ничем не лучше девицы из дансинга. По словам Роберто, все женщины одинаковы. Всегда готовы бросить простого надежного парня ради мускулистого спортсмена, который умеет танцевать модные танцы. Я повернул разговор на тему ужина, который Роберто готовил в ночь убийства. Это было совсем нетрудно, и вскоре он уже во всех подробностях описывал детали меню. Еще Роберто сказал, что в тот день мистер Лайдекер каждые полчаса отрывался от сочинительства и приходил на кухню, чтобы попробовать, понюхать и задать вопросы. – У нас было шампанское по шесть долларов за бутылку! – хвастался Роберто. – Надо же! – подыгрывал ему я. Роберто сказал, что кроме еды и вина тем вечером мисс Хант ждало еще кое-что. Уолдо специально подобрал пластинки для автоматического фонографа, чтобы за едой Лора наслаждалась своей любимой музыкой. – Да уж, подготовился он на славу, – заметил я. – Представляю, какой для него был удар, когда мисс Хант передумала! И что же он сделал? – Ничего не ел. А нам Уолдо сказал, что поужинал в одиночестве и провел вечер, читая в ванне Гиббона. – Неужели он не ужинал? Даже не подходил к столу? – Подходил, – ответил Роберто. – Велел мне подать еду, наполнил тарелку, но ничего не съел. – Думаю, фонограф он тоже не включал. – Нет. – Полагаю, с тех пор он его больше не заводил. Фонограф был большим и дорогим. Он проигрывал десять пластинок подряд, затем переворачивал их и проигрывал с другой стороны. Я перебрал пластинки, чтобы проверить, нет ли среди них записей той музыки, о которой они упоминали. Там не было ничего похожего на эту токкату или фугу, зато обнаружилось много старых песенок из разных шоу. Последней была пластинка с песней «Дым застилает глаза». – Роберто, – сказал я, – наверное, я все-таки выпью виски. Я вспомнил о душном вечере в заднем саду ресторана Монтаньино. Надвигалась гроза, и женщина за соседним столиком напевала в такт музыке. Уолдо рассказывал, что слушал эту песню вместе с Лорой, но говорил так, словно речь шла о гораздо большем, чем просто прослушивание музыки с приятельницей. – Пожалуй, я выпью еще, Роберто. Мне требовалось не так виски, как время на обдумывание. Разрозненные части постепенно складывались в единое целое. Последний ужин перед ее замужеством. Шампанское и ее любимые песни. Воспоминания о шоу, которые они смотрели вместе, разговоры о прошлом. Пересказ старых историй. А после того как ужин закончится и они будут пить бренди, на фонограф ляжет последняя пластинка, и игла поймает на ней дорожку. Роберто ждал со стаканом в руке. Я выпил виски. Меня знобило, на лбу выступил холодный пот. С того воскресенья, когда я в первые переступил порог квартиры Уолдо Лайдекера, я прочитал все его работы. Нет лучшего ключа к характеру человека, чем то, что он излагает на письме. Прочитайте, что пишет любой человек, и вы узнаете его главный секрет. Я запомнил одно выражение из очерка Уолдо: «Высшая точка разочарования». Он так тщательно все спланировал, что даже музыка должна была зазвучать в нужный момент. А Лора не пришла. – Идите спать, Роберто, – сказал я. – Я дождусь мистера Лайдекера. Роберто исчез как тень. Я остался в комнате один. Меня окружали вещи Уолдо: вычурно декорированная мебель, полосатый шелк, книги, музыка и антиквариат. Где-то было спрятано ружье. Когда к убийству и самоубийству готовятся, как будто хотят соблазнить, оружие должно быть под рукой. Глава 2 Пока я ждал в кабинете, сам Уолдо стучал тростью по тротуарам. Он не осмеливался оглянуться. Его преследователи могли увидеть, как он оборачивается, и поняли бы, что он боится. Маззио обнаружил Уолдо на Лексингтон-авеню почти за квартал от себя. Уолдо не подал виду, что заметил Маззио, только ускорил шаг и у Шестьдесят четвертой улицы свернул на восток. В конце квартала он увидел Беренса, который поворачивал на север по Третьей авеню. Уолдо исчез. Оба полицейских прочесали все переулки и дворы в округе, но Уолдо, похоже, прошел через подвал жилого дома и попал на Семьдесят вторую улицу. Он бродил три часа. Проходил мимо множества людей, которые возвращались домой из театров, кино или баров. Сталкивался с прохожими в свете уличных фонарей и под козырьками над входами в кинотеатры. Мы узнали об этом позже, как это обычно происходит, когда громкое расследование закончено и граждане звонят в полицию, чтобы приобщиться к важному событию. Пятнадцатилетнюю Мэри Лу Симмонз, проживающую в восточной части Семьдесят шестой улицы, напугал мужчина, который выскочил из подъезда, когда она возвращалась с вечеринки у подружки. Грегори Финч и Энид Мерфи подумали, что это отец Энид перегнулся через балюстраду в темном павильоне, где они целовались. Миссис Леа Кантор увидела огромную тень за своим газетным киоском. Несколько водителей такси останавливались, надеясь взять пассажира; два таксиста узнали Уолдо Лайдекера. Он ходил до тех пор, пока улицы не затихли. Он выбирал самые темные улицы, прятался в подъездах, сидел, скорчившись, на ступенях подземки. Было почти два часа ночи, когда Уолдо Лайдекер вернулся на Шестьдесят вторую улицу. Лорину дверь не охраняли. Маззио все еще ждал на Шестьдесят четвертой улице, а у Беренса дежурство закончилось. Я не распорядился, чтобы прислали замену, так как, уходя от Лоры и посылая своих людей за Уолдо, еще не знал, что он вооружен. Он поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Лора решила, что вернулся я – чтобы произвести арест. На миг она вспомнила, что Шелби рассказывал о смерти Дайан, потом накинула белый халат и подошла к двери. К тому времени я уже знал секрет Уолдо. Ружья в квартире я не нашел, следовательно, Уолдо носил его с собой, зарядив оставшейся дробью. Зато я обнаружил груду незаконченных или неопубликованных рукописей. Я их прочитал, потому что хотел его дождаться, предъявить обвинение и посмотреть, что будет дальше. В рассказе «Ступени к нашему Отцу небесному» я натолкнулся на следующую фразу: «У рафинированного индивидуума злоба есть не что иное, как глубоко запрятанное оружие, которое облекается в одежды бесполезности, демонстрирует скрытое хитроумие или выставляет напоказ свою красоту». В рассказе говорилось о ядах в старинных кольцах, о скрытых в тростях шпагах и о пистолетах, умело спрятанных в старых молитвенниках. Мне потребовалось три минуты, чтобы понять: у Лайдекера с собой дульнозарядное ружье. Вчера вечером, когда мы выходили из ресторана «Золотая ящерица», я попытался взглянуть на его трость поближе. Уолдо ее выхватил и съязвил, что раздобудет для меня палку с резиновым наконечником. Он явно что-то скрывал, но обида помешала мне продолжить расспросы. Для Уолдо его вещи были как живые. Он хотел защитить свою драгоценную трость от лап профана, потому и выплеснул на меня откровенную злобу, не прикрытую ни хитроумием, ни красотой. Тогда я подумал, что Уолдо вновь выказывает свои причуды вроде той, когда он желал пить кофе непременно из чашки с изображением Наполеона. Только теперь я понял, почему Уолдо не дал мне рассмотреть трость. По его словам, он ходил с тростью, чтобы придать себе значительности. Вероятно, Уолдо улыбался, стоя у двери Лоры и готовясь применить свое секретное оружие. Во второй раз все было бы точно так же, как в первый. Его помрачившийся рассудок не мог придумать новое, оригинальное преступление. Ручка двери повернулась. Уолдо знал, какого роста Лора, и целился прямо туда, где в темноте должен был появиться овал ее лица. Как только дверь открылась, он выстрелил. Раздался ужасающий грохот. Лора обернулась и увидела тысячи лучиков света – пуля пролетела в доле дюйма от ее головы и разбила стеклянную вазу. На темном ковре засверкали осколки. Уолдо промазал потому, что из-за подсечки не смог удержаться на ногах. Я спешно покинул его квартиру, как только догадался, где он прячет ружье. Когда я входил в подъезд дома Лоры, Уолдо уже стоял на площадке третьего этажа и давил пальцем на кнопку звонка. В старомодном холле царил полумрак. На лестничных площадках горели тусклые лампочки. Уолдо боролся не на жизнь, а на смерть с врагом, чьего лица он не видел. Я моложе, в лучшей физической форме и умею драться, однако отчаяние придало Уолдо силы. А еще у него было ружье. Я сделал подсечку, и он всем телом рухнул на меня. Лора выбежала из квартиры, пытаясь разглядеть, что происходит. Мы с Уолдо скатились по лестнице. В тусклом свете лампочки на площадке второго этажа я увидел лицо Лайдекера. Он потерял очки, его блеклые глаза, казалось, смотрели куда-то вдаль. – Пока весь город преследовал убийцу, Уолдо Лайдекер, с присущей ему учтивостью, преследовал закон, – рассмеялся он. У меня по спине пробежал мороз. Я боролся с безумцем. Его лицо исказила гримаса, губы дрожали, остановившиеся глаза почти вылезли из орбит. Он высвободил руку, поднял ружье и взмахнул им как дубинкой. – Отойдите! Быстро в сторону! – крикнул я Лоре. Уолдо был довольно рыхлым, но весил больше двухсот пятидесяти фунтов, и, когда я заломил ему руку за спину, он навалился на меня всей тяжестью. Его глаза вспыхнули, он узнал меня, к нему вернулся разум, а вместе с ним и ненависть. С его губ стекала белая пена. Я изловчился, подвел колени под жирный живот и отпихнул противника к перилам. Он выстрелил наугад, никуда не целясь. Лора закричала. С этим выстрелом Лайдекер утратил последние силы, там не менее, не желая рисковать, я ударил его головой о балясину перил. Хруст костей донесся до площадки третьего этажа, где стояла Лора. В карете «скорой помощи» и в больнице он говорил без умолку. Говорил только о себе и только в третьем лице. Уолдо Лайдекер находился где-то далеко от этого умирающего толстяка на носилках, он был героем, которого боготворил мальчик, запертый в грузном теле. Он все время повторял одно и то же, путано и бессвязно, но эти обрывочные фразы рассказали больше, чем любое признание под присягой: «Как знаток, искусно совмещающий букет вина и повод им насладиться, Уолдо Лайдекер выбрал изысканное вино урожая тысяча девятьсот четырнадцатого года… Как Чезаре Борджиа развлекал себя в послеполуденное время тем, что пестовал замыслы о новых бесчестных деяниях, так и Уолдо Лайдекер посвятил волнительные часы ожидания цивилизованным развлечениям: чтению и сочинительству… Как человек, составляющий свое завещание, сидит ровно и прямо, будто обелиск, так и Уолдо Лайдекер сидел за письменным столом розового дерева и сочинял очерк, который должен был стать его завещанием… Женщина отвергла его. Один, таясь от всех, Уолдо Лайдекер отмечал бессилие смерти. Запах горьких трав смешивался с ароматом грибов. Суп приправили рутой… В тот вечер привычка привела Уолдо Лайдекера под окна, освещенные ее предательством…»