– Но вам же я предложил на них взглянуть, не так ли? Вы относитесь к тому типу женщин, которые не могут пить чай с мужчиной и не знать, что он рисует. Эллен постаралась не выдать волнения, но Эбби храбро приняла вызов. – И какие же картины вы пишете? Только не говорите, что вы кубист! – Может быть, придете и посмотрите? В пятницу приезжает мой приятель с Запада, и Чарли с Беделией обедают у меня. Возможно, дамы, вы тоже пожелаете прийти. – С превеликой радостью, – сказала Эбби, прежде чем Эллен успела выдумать причину для отказа. После ужина все переместились в маленькую комнату, известную среди предыдущих поколений Хорстов как «кабинет отца твоего отца», но теперь переименованную Беделией в «логово Чарли». Беделия принесла пепельницы для мужчин. – Тебе, наверное, тоже нужна пепельница, – сказала она и принесла еще одну для Эбби. – Откуда ты узнала мой страшный секрет? – Ты курила в тот день в «Уолдорф-Астория». – Тебя это шокировало? – с надеждой вздохнула Эбби. Беделия покачала головой. – Когда поживешь среди художников, уже ничто не может шокировать. Но в «Уолдорфе» была такая респектабельная публика! Я побоялась, что ты привлекаешь к себе излишнее внимание. Чарли набил трубку и уже собирался ее раскурить, как вдруг вспомнил о подарке Бена. «Нужно выкурить сигару, – с раздражением подумал он, – показать, что я оценил его подарок». Он встал и направился за коробкой. Его неприятно задела невнимательность Бена. Ведь они часто курили вместе, и Бен не мог не заметить, что Чарли курит только трубку. Он предложил Бену сигару, и тот без колебаний взял ее. «Как странно, – сказал себе Чарли, – ведь обычно он их тоже не курит». Мужчины обрезали кончики и так уверенно зажгли сигары, словно это было их многолетней привычкой. Комнату наполнил душистый дым. – Восхищаюсь вашим вкусом, мистер Чейни, – сказала Эбби. – Это превосходные сигары. – Ты-то откуда знаешь? – колко спросила Эллен. – Если бы ты проводила с мужчинами столько времени, сколько я, дорогая, ты бы могла распознать запах хорошей сигары. Не правда ли, Беделия? – Я не знаю. Беделия сидела на краю обитого кожей кресла, вцепившись пальцами в подлокотники. Кровь отхлынула от ее лица, глаза сделались настороженными. Она словно хотела защититься от обращенных на нее пристальных взглядов гостей. Когда она отвечала на простой вопрос Эбби, в голосе послышались нотки едва скрываемого ужаса. Беделия вошла в спальню. Она распустила волосы и переоделась в ярко-синий, с узором из роз, домашний халат, подвязанный розовым поясом. Чарли заключил ее в объятия. – От тебя так сладко пахнет! Твоя кожа пахнет медом. Чарли говорил это каждую ночь, и каждую ночь Беделия отвечала, что причиной тому ее крем для кожи. Это однообразие не вызывало у них раздражения, ведь они все еще были влюблены друг в друга. Каждое незначительное происшествие имело очарование новизны, а всякое повторение привносило в их жизнь желанный покой. – Что ж, Рождество закончилось, – сказала она. – Для тебя это было счастливое Рождество? – Да, дорогой, конечно. Ее глаза снова стали пустыми, и Чарли гадал, не думает ли она о Рауле Кокране. Временами он испытывал жгучую ревность и ненавидел всю ее прошлую жизнь, каждый не разделенный с ним опыт, даже нищету и траур. – Лучше, чем в прошлом году? Беделия встретилась с ним взглядом и с упреком сказала: – Ах, дорогой… – На прошлое Рождество ты собрала букет роз. – Она молчала, и он укоризненно добавил: – Моя мать болела, – словно его злило, что Беделия наслаждалась солнцем, цветами и завтраком на балконе, в то время как его мать страдала в этой самой комнате. Жена развязала розовый пояс, сняла халат и осталась в корсете и панталонах из тонкого муслина, слегка накрахмаленных и прошитых розовыми лентами. Чарли с наслаждением наблюдал, как она развязывает бантики и извлекает крошечные жемчужные пуговички из миниатюрных петелек. Расслабив завязки корсета, Беделия подошла к трюмо. – Я полнею. – Тебе идет. – Через несколько недель станет заметно. Чарли пошел в ванную умыться и почистить зубы. Когда он вернулся, Беделия уже лежала в постели. Волосы разметались по подушке. Его мать на ночь всегда зачесывала волосы назад с выпуклого лба и заплетала их в косы. В распущенных волосах жены Чарли виделось некое распутное очарование. В спальне она надевала розовые атласные тапочки на французском каблуке. Ее красивое нижнее белье, ленты, вышивка, духи – все это приводило Чарли в восторг. До женитьбы он, разумеется, знавал распутных женщин. Однако, сравнивая теперь этих соблазнительниц со своей женой, он видел в них лишь унылых падших женщин. То головокружительное удовольствие, которое дарила ему Беделия, придавало брачному ложу легкий флер порочности, без которого ни один мужчина-пуританин не мог бы чувствовать себя удовлетворенным. Он был рад, что женился на вдове. – Чарли! – Она резко села, и покрывало упало у нее с плеч. Возглас прозвучал весьма драматично. – Твой порошок! Дорогой, ты принес воду? – Забыл. Но это неважно. Я хорошо себя чувствую. Она настаивала на том, что он непременно должен принять порошок. Ради его же блага, разумеется. Ведь он съел немало жирной пищи и выпил несколько яичных коктейлей. – Хорошо, – согласился он и, тяжко вздохнув, зашагал в ванную. Мученический вид был не более чем притворством. На самом деле Чарли доставляло удовольствие сознание того, что Беделия беспокоится о его здоровье и даже хранит его порошок в ящике своего прикроватного столика. Это было еще одно доказательство ее любви к нему. Порошок в синих пакетиках оказывал очень эффективное воздействие. Она узнала об этом лекарстве, когда служила компаньонкой у старушки, страдавшей нарушением пищеварения. – Выпей залпом, тогда не ощутишь неприятного вкуса, – как всегда, сказала она, разводя порошок в воде. Когда Чарли снял халат, Беделия окинула его восхищенным взглядом. – Ты такой высокий, – сказала она, и собственный рост показался ему верхом совершенства. – И у тебя такие широкие плечи. У тебя великолепное телосложение. Разве не так всегда говорила твоя мать: «Мой мальчик не красавец, но у него отличное телосложение»? Чарли не мог в полной мере насладиться лестью, не потревожив праха своих пуританских предков. Дабы задобрить несколько могильных плит на церковном кладбище и бронзовый памятник полковнику Натаниэлю Филбрику, сидящему верхом на бронзовой же лошади в небольшом парке в центре города, он сделал вид, что не разделяет высказанного женой восхищения. – Я слишком худой, – сказал он. Отдав таким образом дань памяти предкам, он рассмеялся и спросил: – Откуда ты знаешь, что говорила моя мать? Кто тебе рассказал? Эбби? – Эллен. – А-а, – протянул Чарли. – Бедняжка Эллен. – Почему ты ее жалеешь? – спросил Чарли, забираясь в постель. – Нет ничего постыдного в том, что женщина зарабатывает себе на жизнь. – Не в этом дело. Я и сама работала. Я не то имела в виду. – Должен признаться, Эллен меня восхищает. Дела у нее в газете идут прекрасно. На днях я виделся с Кларенсом Грином, и он сказал, что она очень сообразительна. – Я жалею Эллен, потому что она все еще по уши в тебя влюблена. Чарли попробовал возразить. Беделия настаивала. Самый облик Эллен говорил о том, что ее сердце разбито. – Но она замечательная девушка, Чарли. И делает все возможное, чтобы полюбить меня. Чарли лежал на боку, разглядывая носик жены и забавный изгиб ее щеки. Он чувствовал себя недостойным: его любили и эта мягкая обворожительная женщина, и Эллен, обладающая сильным характером. Что такого он совершил, чтобы заслужить подобную преданность? Казановой он не был. Будь у него рельефное, мускулистое, подтянутое тело, густые темные волосы и обаятельная улыбка, перед которой трудно устоять, возможно, он с бо́льшим самодовольством отнесся бы к обожанию со стороны женщин. Но ему было тридцать три года, он имел пресную невыразительную внешность и уже начал лысеть. Его банальные достоинства были достоинствами человека совсем не романтичного, а такого, к которому до конца жизни могло бы приклеиться прозвище Чарли-конь. – Как насчет света? – спросил он. – Может, опять попробуем выключить? Беделия ответила без колебаний: – Да, дорогой. Думаю, сегодня у нас все получится. Он протянул руку, и комната погрузилась во тьму. Мгновенно оживились звуки ночи. Казалось, река ускорила свой бег и с оглушительным грохотом помчалась по камням. Протяжно завыл ветер, черный орех стучал в окна голыми, точно кости скелета, ветвями, ходили ходуном ставни, подрагивали подоконники, а сверху доносился такой топот, будто чердак захватило целое крысиное войско. – Ах, Чарли! Он крепко обнял жену и прошептал: – Тебе нечего бояться, Бидди. Я ведь с тобой, милая моя, моя женушка, моя любимая, ты теперь не одна. Я здесь. Никто не причинит тебе зла. Щека его стала мокрой от ее слез. – Что тебя пугает? Скажи мне, чего ты боишься? – Я не знаю, – зарыдала она. Они прижались друг к другу. Беделия съежилась, чтобы дать ему почувствовать себя большим и сильным, так нужным ей, слабой женщине. С первой брачной ночи он пытался помочь ей преодолеть боязнь темноты, и она старалась столь искренне, что Чарли никогда не журил ее и не смеялся над ее детскими страхами. Постепенно, однако, ее необоснованный страх передался и ему. Днем он решительно противился этому чувству, но когда она, плача, прижималась к нему в темноте, в голове у него возникали причудливые видения, а плоть холодела под одеялом. При свете дня жена была земным созданием, женщиной, любящей свой дом, прекрасной хозяйкой. Ночью же она превращалась в совсем иное существо, женственное, но зловещее, в человека, лица которого Чарли никогда не видел. Глупо было мужчине с его интеллектом мириться с этими смутными, расплывчатыми фантазиями, и он пытался обосновать страх темноты, который испытывала жена, ее прежней нелегкой жизнью. Судя по обрывочным историям, которые Беделия рассказывала – всегда частями, в виде забавных случаев, – в девичестве на ее долю выпало столько горестей и разочарований, что было бы странно, если бы это не оказало на нее влияния.