Однако все эти рассуждения никак не помогали Чарли. В спальне поселились призраки – словно взяли ее в аренду. Он просыпался почти каждую ночь и снова зажигал свет. Сегодня он наконец твердо решил выразить свое неодобрение и таким образом доказать, что в темноте нет ничего особенного и что он не испытывает сочувствия к нерациональным, детским страхам Беделии. В темноте раздался нервный вскрик. По комнате пронесся холодный ветер. Чарли вздрогнул под одеялом. – В чем дело, дорогая? Беделия молчала. В наступившей пронзительной тишине не слышно было даже ее дыхания. Затем она слабо прошептала: – Ты тоже это видел? – Что видел? – Он говорил жестким от напряжения голосом. – Там что-то шевельнулось. – Послушай, Бидди… – холодно начал он. – Я это видела. – В комнате ничего нет. Ничего! С твоей стороны глупо… Она отодвинулась от него на край кровати. Подушка не могла приглушить ее всхлипываний, матрас не скрывал ее дрожи. Дом вдруг наполнился тихими страшными звуками, которые были куда более явственными и близкими, чем яростное журчание реки. За те десять секунд, что потребовались Чарли на то, чтобы протянуть руку к лампе, он понял, что стал слаб духом. Это было новое качество. Чарли Филбрик Хорст прошел школу, отрицающую пустые капризы и смеющуюся над потаканием неоправданным прихотям. Его теперешнее состояние мать охарактеризовала бы как моральную леность. – О, Чарли-конь, милый, как ты добр и заботлив, – пробормотала жена. При свете она перестала дрожать, успокоилась, вытерла слезы тыльной стороной ладони и улыбнулась так, что на щеках заиграли ямочки. Маленькая лампа с розовым абажуром проливала на ковер конусообразные лучи света. Мебель в спальне выглядела реальной и успокаивающей. И Чарли уверял себя, что включил лампу исключительно ради жены, вооружаясь тем самым против воспитанной в нем матерью насмешки над слабостью. – Ты такой добрый, такой внимательный, такой необыкновенный мужчина, – прошептала Беделия. – Тебе ведь наверняка трудно спать при свете. – О, я начинаю к этому привыкать, – ответил Чарли, рассматривая кремовую кожу, розовые губы и нежный овал лица жены и чувствуя, как холод постепенно покидает скованное страхом тело. 2 – Почему вы живете в лесу? Вы что, скрываетесь? Вопрос был вполне в духе Эбби. Эллен, всем своим видом выражая неодобрение дерзости подруги, отодвинулась в самый дальний угол холодного кожаного сиденья. Бен приехал в город на автомобиле, чтобы забрать женщин, и теперь вез их к себе домой. Они подняли воротники, спрятали руки в муфты и накрыли ноги одеялом, но ехать по проселочной дороге на скорости двадцать миль в час все равно было истинным мучением. В вопросе Эбби выразилось любопытство целого города. Почему человек, который мог себе позволить жилье со всеми удобствами, в окружении соседей, выбрал на зиму одинокий дом в лесу? – Прихоть, – сказал Бен. – Я хотел изобразить сельскую местность в самом мрачном ее состоянии. – Но зачем вам жить в глуши? Разве вы не могли бы точно так же писать, обитая в более комфортабельных условиях? – Условия здесь ничуть не хуже, чем в моей нью-йоркской квартире, – сказал Бен. Это было правдой. Хотя дом, который он арендовал у судьи Беннета, располагался далеко от города, это было современное строение, оборудованное работающей на горячем воздухе печью и водонагревателем. Семья Беннета проживала в нем с первого июня до следующего за Днем труда вторника, после чего они переезжали в каменный особняк напротив дома Уокеров в центре города. – Конечно, я живу далековато от дороги, – продолжал Бен, – но когда есть машина, это не имеет особого значения. Эйс Кили и его мальчишки колют для меня дрова и выполняют самые разные поручения. – К тому же, – вставила Эллен, – у него есть Чарли и Беделия – его ближайшие соседи. – И Ханна, – улыбнулся Бен. – От Ханны я узнаю больше городских новостей, чем из вашей газеты, мисс Уокер. – Охотно верю, – сказала Эллен. – И надеюсь, у вас нет скелетов в шкафу, ведь Ханна и ее сестры работают в половине домов нашего города. Ни одна тайна не остается тайной. Кстати, Ханна – кузина Мэри, что прислуживает у Хорстов. Вам это известно? – Известно ли мне? Да я уверен, что всякий раз, когда у меня на рубашке отрывается пуговица, Ханна звонит Мэри, чтобы сообщить об этом. Мэри тут же докладывает Беделии, и, когда мы в следующий раз встречаемся, я замечаю, как та пересчитывает мои пуговицы. – Бен помолчал, пока женщины смеялись. – Похоже, Беделия выбросила сигары, которые я подарил Чарли на Рождество. Она где-то услышала, что сигары вредят пищеварению, и не хочет, чтобы Чарли их курил. По словам Ханны, Беделия взяла с нее обещание не говорить мне об этом, чтобы не ранить мои чувства. – По-моему, Беделия замечательная женщина, – сказала Эллен. – Она так заботится о Чарли. Дом Хорстов стоял на пересечении шоссе и боковой дороги, ведущей к дому Беннетов. Поворачивая, они посмотрели на дом Хорстов и заметили, что в передней спальне горит свет. – Они подойдут попозже, – сообщил Бен женщинам. – Я пригласил их к половине седьмого. Хочу показать вам картины до ужина. – Разве Хорсты не захотят тоже на них взглянуть? – спросила Эбби. – Беделия, вне всякого сомнения, их уже видела, – язвительно сказала Эллен. Если бы не одеяло, сковывающее движения, Эбби пнула бы Эллен ногой. – Видела, и не один раз, – заметил Бен, очевидно не обративший внимания на намеки Эллен. – Беделия превосходный критик. Бену, похоже, не терпелось показать женщинам свои работы. Он дал им время только на то, чтобы снять пальто и шляпы, и тотчас же проводил в северную спальню, которую использовал как мастерскую. В комнате не было ничего, кроме мольберта, табурета и заляпанного краской стола. На стенах никаких полотен, правда, несколько картин лежали на полу. – Жаль, что вам придется смотреть мои работы при искусственном освещении, но я не стану выдумывать никаких оправданий, – сказал Бен, наклоняя абажур так, чтобы на мольберт падал прямой свет. Одну за другой он показывал им картины, терпеливо дожидаясь, пока гостьи как следует разглядят каждую. Его работы были грубыми, но не лишенными какого-то неистовства и выставляли напоказ то, что скрывалось за его приятными манерами. Судя по всему, он был человеком проницательным и безжалостным и видел то, что было скрыто глубоко внутри. – Вы фовист, не так ли? – спросила Эбби. – Не специально. Наверное, такова моя природа. – Теперь, когда я увидела ваши работы, я вас немножко побаиваюсь. Он повернулся к Эллен. – Вы тоже считаете меня опасным? Эллен отвела глаза, чтобы больше не видеть картину на мольберте, где был изображен красный амбар на реке Сильвермайн – излюбленное место художников, приезжавших в Южный Коннектикут. Эллен повидала немало вариантов на эту тему. Работу известного журнального иллюстратора страховая компания, в которой работал Уэллс Джонсон, даже поместила на рождественский календарь. На Эллен этот вид всегда действовал успокаивающе. Однако на картине Бена красный амбар, казалось, вот-вот рухнет, вода в реке сплошь заросла водорослями, а в пламенеющей осенней листве чувствовался привкус зимней горечи. – Довольно дерзко, – сказала Эбби, хотя знала, сейчас Бена интересует мнение Эллен. – Поначалу шокирует, но когда привыкнете, вам даже понравится, – пояснил он. – Это как музыка Стравинского. – Я уверена, что мне никогда не понравится. Эллен прямо, без обиняков, высказывала свое мнение. Если бы она хотела разозлить Бена, то не смогла бы выбрать более действенного способа. Эбби попыталась дать ей знак бровями. – Поначалу, – продолжала Эллен, не обращая внимания на яростные сигналы Эбби, – я подумала, что мне не нравятся ваши работы, поскольку вы намеренно выбираете нечто уродливое, как, например, трущобы или мусорные баки. Но теперь я вижу, что вы можете сделать отвратительной даже красоту. – Я стараюсь писать то, что вижу. И видеть вещи такими, какие они есть. – Значит, правда кажется вам уродливой, тогда как другие видят в ней красоту. Он пожал плечами. – Возможно, вы правы. Я не сентиментален. Они услышали, как «Окленд» Чарли с пыхтением поднимается на холм. – Что ж, думаю, на сегодня хватит, – сказал Бен и вывел девушек из студии. Эллен была рада вернуться к горящим искусственным поленьям. Придвинув стул поближе к огню, она дрожала, словно только что вошла с холода. Бен и Чарли пили яблочный ликер, а дамы потягивали шерри. Беделия была в платье из черного крепдешина с драпировкой на бедрах, зауженным подолом и низким лифом, обшитым белыми кружевными рюшами. Платье выглядело одновременно благопристойным и вызывающим. Ни одна женщина не нашла бы в нем повода для критики, ни один мужчина не смог бы пройти мимо, не обратив на него внимания. – К сожалению, сегодня нам не хватает еще одного гостя, – сказал Бен. – Мой приятель, с которым я хотел вас познакомить, так и не смог приехать. – Мэри нам сообщила, – сказала Беделия. – На Среднем Западе сейчас метели, – продолжал Бен. – Поезда не ходят. Я думал, он сегодня утром приедет в Нью-Йорк, а потом получил телеграмму, из которой узнал, что он даже не выехал из Сент-Пола. Беделия резко поставила бокал, пролив немного вина, и натянуто улыбнулась. – Что-то не так? – поинтересовался Бен. Сощурив глаза, она опустила голову. – Вам нехорошо? – настойчиво спросил Бен.