– Мистер Анселл, я вас прошу! – Да, да, я знаю, нас слышат. Надеюсь, тут поблизости нет ни одного мусорщика, все-таки мне не стоило бросаться незаслуженными оскорблениями. Мусорщики – честные и работящие люди, едва ли они приняли бы мистера Манна в свой профсоюз. Хотите еще одну нераскрытую загадку, миссис Кауфман? Как он получил должность контрольного редактора и до сих пор на ней держится! Вот уж действительно, тайна за семью печатями! Разгадайте ее – и заслужите любовь и обожание всех, кто горбатится на этой галере! Наши «личные» кабинеты были таковыми лишь на бумаге – друг от друга и от общего зала они отделялись перегородками из матового оргстекла, не доходящими до потолка почти на метр. Лояльные сотрудники утверждали, что это сделано ради нашего комфорта – так, мол, воздух свободно циркулирует. Циники же намекали, что мера направлена скорее на комфорт подслушивающих. Старую гвардию редакционного штата составляли довольно едкие персонажи. – Может, прежде чем распинаться о чужих недостатках, стоит выяснить, что не так с вашей драгоценной статьей? – Миссис Кауфман вручила мне сделанный под копирку оттиск служебной записки, которую Манн отправил Барклаю. От злости строчки расплывались перед глазами. Я снял очки и стал искать, чем бы протереть стекла. Носовой платок, как всегда, куда-то запропастился. Миссис Кауфман извлекла квадратик розового хлопка и протерла очки за меня. – Спасибо, – буркнул я. – Читайте, – приказала мне секретарша. Служебная записка Отправитель: ЭДВАРД ЭВЕРЕТТ МАНН Получатель: Нобл Барклай Дата: 22.11.1945 Дабы зафиксировать наши возражения по поводу «Нераскрытой загадки» от февраля сорок шестого года, привожу аргументы против ее публикации: 1. Преступление не на слуху. Разве не было решено коллегиально, что главным критерием для выбора «Нераскрытой загадки» должна быть известность дела широкой публике? 2. Сатирический тон статьи. Издательский дом «Правда от Барклая» не ставит своей задачей поиск иронии в трагических событиях. Мы не позволяем себе уничижительным тоном говорить о вещах, на которые наши читатели смотрят иначе, нежели так называемые снобы. Мы не какой-нибудь «Нью-Йоркер». Нашу аудиторию составляют серьезные, думающие люди. 3. Фривольное отношение к алкогольным напиткам. Все редакторы должны строго следовать нашей политике в этом вопросе. 4. Неуместные шутки в адрес курсов дистанционного обучения. Автор текста явно забывает, что многие из наших прекрасных друзей и старейших рекламодателей – как раз организации, предоставляющие подобные услуги. Критика большой группы рекламодателей – дурной тон и неразумное с финансовой точки зрения действие. Поскольку все эти замечания можно считать деструктивной критикой, мы сделали и конструктивные предложения, направленные редактору отдельной запиской. Копию записки вы найдете в приложении. Э. Э. Манн Приложение: служебная записка Джону Майлзу Анселлу. Я смял листок и прицельно запустил в мусорную корзину. Миссис Кауфман немедленно его выудила. – Пойдет в архив, – сказала она. – Вы же не ожидаете, что я восприму этот бред всерьез? – А что вы можете сделать? – Знаете, миссис Кауфман, хоть раз в истории «Правды от Барклая» редактор поборется за свой журнал. – Но как же ваша работа, мистер Анселл? – Думаете, я боюсь ее потерять? – Как же сорок долларов, которые вы посылаете матери каждую неделю? – Миссис Кауфман улыбнулась. – Только причешитесь, мистер Анселл. И галстук поправьте. Я резко повернулся и заключил ее в объятия. Она уже разменяла пятый десяток, и груди у нее были как огромные тыквы. – Кауфман, старушка, вы у меня лучше всех! – Я от души поцеловал ее в губы. – А ну прекратите эти глупости! Я все-таки порядочная замужняя дама. Я причесался, поправил галстук, снял очки. Моя статья – хороша она или плоха – пойдет в февральский выпуск. Я намерен драться до конца. Миссис Кауфман сунула мне мятую служебку. – Вот это прихватите. И никогда не полагайтесь на собственную память, особенно здесь. Ладно, удачи вам, маленький Давид. – Не волнуйтесь. Моя праща всегда со мной. Едва я вышел в общий зал, как пишущие машинки перестали стучать. Все, разумеется, слышали мои высказывания о Манне и теперь затаив дыхание следили, как я открываю дверь в его кабинет. Я поднял голову, вскинул подбородок, расправил плечи, чтобы казаться выше. Велел себе: «Соберись, ты одержишь победу! Со щитом или на щите. Ты всегда умел завоевывать симпатии, Джон Майлз Анселл. Тебе для этого не нужно играть на пианино и говорить по-французски. А вот Эдварда Эверетта Манна все на дух не переносят – все, кто молод, здоров, умен и прав». – Доброе утро, мистер Анселл, – приветствовала меня секретарша. – Вы к мистеру Манну? – Нет, милая, я к вам. Пришел просить вашей руки. Согласны ли вы меня осчастливить? Девица поджала бледные губы. Она никогда не смеялась моим шуткам. Анемичная, не особенно умная. Говорили, она приходится Барклаю четвероюродной сестрой. Все-таки наша редакция – рассадник кумовства, куда ни плюнь, везде чьи-то бедные родственники. – Мистер Манн сейчас занят, но скоро освободится. Не желаете присесть? Я совершенно не желал торчать в замкнутом пространстве в компании этой жертвы злокачественного малокровия, так что попросил ее послать за мной, когда мистер Манн будет готов меня принять. И напустив на себя самый безмятежный вид, вышел вон. Обитатели общего зала по-прежнему смотрели на меня во все глаза. Я не стал возвращаться к себе. Неспешной походкой прошагал по линолеуму мимо отделов «Правда и здоровье», «Правда и красота» и задержался под табличкой «Правда и любовь». Дверь была открыта. – Привет, Анселл, – донесся оттуда хриплый женский голос. Я еще раз поправил галстук, пригладил волосы и с деланой небрежностью вошел. Зря старался. За маленьким столом никого не было, только Лола Манфред сидела одна над рукописями. Поймав мой блуждающий взгляд, она сообщила: – Элеанор внизу, в студии. Расставляет моделей в позы страсти и томления, чтобы у читательниц и сомнений не возникло – все наши материалы основаны на реальных событиях и написаны кровью сердца. Всегда препоручаю эту увлекательную задачу ей. А вы как? До меня дошли слухи, что вы бросили перчатку самому грозному Манну? – Слухи здесь расходятся быстро. – Есть такое дело. – Лола запустила пальцы в свою шевелюру, крашенную в мандариновый цвет. – Так что случилось-то? Не умеете смиряться с отказом? – Пока я был писателем на вольных хлебах, письма с отказами я регулярно вкушал на завтрак. – Тогда из-за чего столько шума? – Из-за принципа. – Какого еще принципа? – Я редактор этого журнала. По крайней мере, так мне сказали, нанимая на работу. И едва я успел наладить рабочий процесс, как мне задерживают рукопись на три недели и сообщают об отказе в день отправки в печать! Вот как вам это понравится? – Ну что ж, не первый подобный случай в истории нашей помойки, – устало заметила Лола. Она развернулась в своем крутящемся кресле и полезла в нижний ящик стола. Обычно ее голос так и гремел над перегородками из оргстекла, но сейчас прозвучал непривычно тихо: – Дверь прикройте. – Зачем? Лола молча указала на дверь большим пальцем – жест совершенно не характерный для ее изящных рук. Я прикрыл дверь, а когда вернулся к столу, с удивлением обнаружил на нем бутылку молока. Пожалуй, сильнее я бы удивился, только если бы она достала у Барклая из стола бутылку виски. Молоко как-то плохо вязалось с репутацией главного редактора журнала «Правда и любовь» Лолы Манфред. Лола сняла картонную крышечку, поднесла бутылку к губам, сделала хороший глоток и поморщилась, словно вкус молока был ей омерзителен и пила она его только по предписанию врача. Затем вручила мне бутылку. Я отметил, что молока в ней ничуть не убавилось. Я понюхал жидкость, и Лола расхохоталась: – Умно, правда? Мне ее разрисовал один мальчик из наших художников. Даже желтоватую кайму сделал, как будто сливки выступили. Я вернул ей бутылку.