– Послушайте, мистер Барклай! – взмолился я. – Мы же печатали дело Ротштейна – в пяти версиях! Он был игрок, его интересовали только деньги. Жестокий, грубый, алчный субъект, о котором мы больше ничего не знаем. И Элвелл тоже играл… – Они вели активную жизнь, пусть и беспутную. Томпсон же лежал на диване и тратил деньги на пыльные старые книги. У него не было друзей, его не любили женщины… – А как же дама в клетчатом плаще? Манн кашлянул. – Занятно, – продолжил я. – Вы убеждаете меня, что Вильсон был скучен, и все же, когда вы говорите о нем – все время будто случайно путая его фамилию, – я слышу в ваших словах гнев. Можно подумать, это лично знакомый вам человек, который вас чем-то раздражает. Барклай расхохотался. – Ну, что вы скажете о парне, Эд? Упрям, как прадедушкин осел. Вот это мне нравится в людях. Нежелание сдаваться. Собственно, с первого взгляда на вас, Джон, я понял, что вы как раз из нужного теста для «Правды и преступления». – Так вы допустите статью к печати? – Нет. – Вот и весь разговор, – вставил Манн, кривя клоунский рот в торжествующей улыбке. Я был в ярости. Барклай льстил мне, называл гением, человеком с несгибаемой волей и за это ожидал, что я, виляя хвостом, смиренно приму поражение. Не на того напал. Черт с ней, с работой, я желал знать истинную причину отказа. – Сдается мне, мистер Барклай, что вы с мистером Манном зарезали мою статью не просто так. Есть у вас какие-то скрытые мотивы. Манн уронил портсигар. Барклай наклонился к коммутатору на своем столе и проговорил: – Предупредите сенатора, что я задержусь на пять минут. И повернулся ко мне. Наши глаза встретились. Я ждал. – Давно вы работаете у нас, мистер Анселл? – Четыре с половиной месяца. – Четыре месяца, значит? А я занимаюсь своими журналами больше двадцати лет, и большую часть этого времени со мной работает мистер Манн. И вы считаете, что за свои три месяца успели разобраться в бизнесе лучше меня? – Знаете, – отпарировал я, – войну развязали как раз те люди, которые на любые предостережения отвечали, что, мол, мы занимаемся политикой очень давно и знаем, как это делается. Манн вскинулся на своем стуле, раскрыл рот, чтобы мне ответить, однако Барклай жестом его остановил. Он поднялся с места, подошел ко мне и посмотрел мне в глаза сверху вниз, прямо и решительно. – Вы требуете от меня ответа, почему я не хочу публиковать вашу статью, молодой человек. А позвольте-ка спрошу теперь я. Почему вы так хотите, чтобы она вышла? Вопрос застал меня врасплох. После такого нагнетания драматизма я не ожидал услышать нечто настолько простое. – Потому что это интересная история. Одна из лучших наших «Нераскрытых загадок». Вы сами так сказали, мистер Барклай. – Я сказал, что статья хороша, я не говорил, что она лучшая в своем роде. Когда людям чего-то очень хочется, они склонны приукрашивать и даже извращать правду. – Но вы сказали, что вам понравилось! – Ответьте мне на такой вопрос, Джон. Находясь в сложном положении, когда весь мир словно бы ополчился против вас, перестаете ли вы анализировать причины своих обид? Я сейчас не о том, что лежит на поверхности – какой-то человек расстраивает ваши планы. Я прошу вас покопаться в себе и отыскать глубинные причины собственного недовольства. – Я читал вашу книгу, мистер Барклай. Барклай лишь кивнул, не прекращая без запинки произносить заученные фразы: – Открыть правду в своей душе не так просто. Чтобы найти корень слабости, подчас нужно рыть очень глубоко. В чем истинная причина вашего упрямства, молодой человек? – Он сделал театральную паузу, окинул меня заинтересованным, почти дружелюбным взглядом и, не дождавшись ответа, продолжил вещать в том же духе: – Не бойтесь своей слабости. Она есть у всякого, идеальных людей нет. Гордыня не позволяет вам смириться с решением другого человека. Почему? Может, упрямая гордость – лишь покров, под которым прячется тайный стыд? Какую слабость вы пытаетесь скрыть под дерзким нежеланием подчиняться приказам? С мягкой улыбкой он пристально и настойчиво смотрел мне в лицо. Я почувствовал, что краснею, и это привело меня в ярость. Я стиснул зубы и сжал кулаки. Барклай отвернулся, как будто не желая усугублять мое смущение. Мы с Манном смотрели, как он пересекает кабинет и распахивает дверь в свою личную уборную. – Идите сюда, Джон. Я знал, что за этим последует. Манн тоже. Злорадно улыбаясь, он встал и потянулся с деланой безмятежностью. На другой стороне двери в уборную было зеркало. В нем отразились мы, все трое. Эффект был дешевый, но весьма результативный. У Манна с его ходулями роста было за метр восемьдесят, у Барклая – под метр девяносто. У меня – метр шестьдесят пять в ботинках. – Смиритесь, юноша, – тихо проговорил Барклай. – Вас раздражают те, кто выше вас, и вы набрасываетесь на них с ожесточением щенка, уверенного, что он сможет одолеть бойцовую собаку. Манн скалил зубы и что-то мурлыкал себе под нос. Рука Барклая легла на мое плечо. – Обиделись, да? Естественно. Все-таки со стороны старика Барклая это бестактность. Его ли это собачье дело? – Он поймал мой взгляд, горько улыбнулся. – Понимаете, Джон, я знаю, о чем вы сейчас думаете. И я на ваш счет не ошибся. Корень всех ваших конфликтов – твердое намерение никому не подчиняться. Вы никому не дадите спуску. Вы сровняете с землей всех здоровенных бойцовых псов, чтобы они смотрели на вас снизу вверх. И прямо сейчас вам очень хочется послать меня к черту. Правда, Джон? Это была правда, и я помотал головой. – А вы скажите это вслух, – подначивал Барклай. – Ну давайте! «Подите к черту, Барклай, не ваше дело, что я коротышка метр с кепкой». – Он говорил мягко и с таким искренним пылом, что у него даже глаза увлажнились. – Нельзя стыдиться того, что вы собой недовольны. Человеку свойственно стремление к совершенству. Мы все ненавидим собственные недостатки, пытаемся скрыть их, как позорные грехи. Никто не может укрыться от знания фундаментальной правды о себе, никто не сможет освободиться от стыда и недовольства собой, пока не найдет силы посмотреть правде в глаза и признать ее в открытую. Он поднял голову и отвел от меня взгляд, щурясь, словно вышел из темноты на яркий свет. Манн за всем этим наблюдал, не скрывая удовольствия. Барклай заметил в зеркале его ехидную улыбку и захлопнул дверь уборной. – Вы читали мою книгу, Джон, и знаете, что я за человек. Никто со времен Каина не питал к себе ненависти столь же сильной, как Нобл Барклай. А взгляните на меня теперь! Он улыбнулся так, словно лишь мы с ним вдвоем знали историю, напечатанную в шести с лишним миллионах экземпляров на шестнадцати языках. Я не произнес ожидаемого ответа, и Барклай спросил, понизив голос: – Вы ведь читали «Введение»? – «Введение» – величайшее описание человеческого отчаяния, когда-либо существовавшее в мировой литературе, – изрек Манн назидательно. – Эд, а не пора ли вам обедать? – спросил Барклай, облизнув губы. Ухмылка Мана погасла. Сам не зная чем, пес вызвал недовольство своего хозяина. Он тряхнул головой, промямлил что-то про важность соблюдения режима в питании, после чего понуро удалился. Я не понял, значит ли это, что и мне нужно уйти, но со мной Барклай еще не закончил. Он расположился на большом красном кожаном диване и жестом велел сесть рядом. – Злитесь? – Нет. – Ни к чему кривить душой. – Барклай расхохотался, запрокинув голову. – Если бы вы не обиделись, вы не были бы человеком. – Он подался вперед и положил большую квадратную ладонь мне на колено. – Но я ведь угадал? Признайте. Вас бесит, что вы коротышка. Дождь стучал по оконному стеклу. Небо затянули тучи, и в кабинете стало темно. Барклай зажег лампу. Все его движения были властными и точными. Он снова уронил руку мне на колено, взгляд его въедливых темных глаз блуждал по моему лицу. Под ярким светом лампы я чувствовал себя голым. – Ну давайте, скажите. Вам всегда хотелось одержать верх над теми, кто выше вас? – Пожалуй, что да. – Как только вы признаете это вслух, вам сделается легче. Вы больше не станете держать на меня обиды. Вы будете понимать, что я знаю истинную суть Джона Анселла – как я знаю, что Джон Анселл знает мою истинную суть. Хоть я и действительно читал величайшее в мировой литературе описание человеческого отчаяния, а также жизнеутверждающую историю того, как человек из этого отчаяния вышел, я не мог похвастаться тем, что мне известна истинная суть Нобла Барклая. Кто он – искренний пророк или умный шарлатан? За двадцать недель работы у него я ничуть не приблизился к разгадке. Решив не ждать, пока он расковыряет еще какую-нибудь из моих тайных язв, я поспешно сказал: – Хорошо, признаю, вы правы. – Молодец, Джон! Он протянул мне руку с видом самым бесхитростным, робким и счастливым и сжал мою ладонь в мощном кулаке. Его удовольствие от триумфа было таким простодушным, что я не только ничуть не злился, но даже был рад тому, что признал наличие у себя слабого места. И у него хватило рассудительности не злоупотреблять моим терпением. Он немедленно свернул разговор. – Хотел бы я с вами сегодня пообедать… увы, сенатор ждет. Надеюсь, как-нибудь в другой раз. Он надел верблюжье пальто, вынул из кармана кожаные перчатки, пригладил белоснежные волосы. Выходя из кабинета, он любезно придержал для меня дверь. Расстались мы в приемной. Входя в свой персональный лифт, Барклай сверкнул зубами и приложил пальцы ко лбу, изображая армейский салют. На душе у меня было хорошо. Когда я шел через опустевший общий зал, единственная стенографистка подняла голову от принесенного с собой бумажного пакетика с обедом и улыбнулась мне. Самооценка у меня подросла. Да, я коротышка метр с кепкой и не боюсь это признать. Я хороший человек и нравлюсь людям. Нобл Барклай сожалеет, что не может со мной сегодня пообедать. Рука у меня до сих пор ныла от пожатия его большой ладони. Я бодрым шагом, насвистывая, направился по туннелю, ведущего из фойе издательского дома в гриль-бар «Старый британец». В туннеле было влажно и холодно, как будто дождь и ветер проникли даже сквозь каменные стены. Я слышал женские голоса, видел впереди темные силуэты. Большое темное пятно преградило мне дорогу. Я узнал в нем мою дорогую миссис Кауфман, лишь когда она заговорила. Она велела товаркам идти без нее и остановилась узнать у меня судьбу истории Вильсона. – Статья не выйдет, – сообщил я. – Почему? – Так решил мистер Барклай. – Она ему не понравилась? – Очень понравилась. Она сказал, одна из лучших статей, когда-либо написанных для журнала.