Меня нередко переполняет меланхолия, когда я размышляю о цинизме и недоверии окружающих по отношению к его благородству. Думаю, он настолько велик, что мы, мелкие люди, не можем вывести его из душевного равновесия, – этой мыслью я себя и утешаю. Однажды все человечество примет философию правды, и тогда больше не будет ни войн, ни болезней, ни пьяного дурмана, ни бедности. Из-за моей близости к этому человеку мистер Джон Майлз Анселл попросил меня написать главу для его книги о великом Нобле Барклае. Я честно признаюсь, что эта просьба мне очень польстила, ведь у меня совсем мало опыта в литературных изысканиях. Кроме того, меня привел в некоторое замешательство предмет, которым интересовался мистер Анселл. Зачем ему мои воспоминания об «инциденте» с Уорреном Дж. Вильсоном? Впрочем, как верно подметил мистер Анселл, именно тот, кто знает правду, должен взять на себя борьбу со слухами. В тот злосчастный майский день, в пятницу, я вернулась с обеденного перерыва в обычное время. Не успела я войти в кабинет, как раздался звонок и телефонистка сообщила мне, что моему начальнику пришло сообщение. Некий мистер Уоррен Дж. Вильсон просил передать, что все в силе и он ждет мистера Барклая вечером у себя дома. Я пошла в кабинет мистера Барклая и вписала вечернюю встречу в его настольный календарь. Мистер Барклай в тот день обедал с сенатором и вернулся только в четыре часа. Несколько минут спустя он вызвал меня к себе. «Откуда это взялось?» – спросил он, указывая на запись в календаре. «Звонили, когда я была на обеде, – ответила я. – Сообщение записала телефонистка». «Спасибо, мисс Экклес», – коротко произнес мистер Барклай, выдернул листок из календаря, разорвал его на мельчайшие кусочки и отправил их в мусорную корзину. Очевидно, мистер Барклай в то же время вызвал и мистера Манна, потому что не успела я сесть за свой стол, как этот тип торопливо прошел мимо меня и скрылся в святая святых. Вскоре мне снова пришлось отвлечься от работы для того, чтобы по приказу мистера Барклая вызвать к нему его дочь. Элеанор не оказалось на месте, и мне было поручено немедленно ее найти. Проведя некоторое время в безуспешных поисках, я обнаружила ее в фотографической студии, где под ее руководством позировали модели для иллюстраций. Узнав, что с ней хочет говорить отец, она немедленно бросила все дела и поспешила в его кабинет. Их совещание не закончилось и к шести часам, так что больше я в тот день никого из них не видела. Я бы и вовсе забыла об этом инциденте, если бы не случившееся на другой день странное совпадение. По субботам мистера Барклая в офисе не бывает – человек, столь щедро раздающий свою энергию, имеет право на дополнительные полдня выходного в неделю. Обычно он уезжает за город с женой и малютками-сыновьями, а мы, верные слуги, присматриваем за его делами с девяти до часу. Элеанор тем субботним утром также отсутствовала – без официальной причины. Она просто не явилась на работу. Из-за этого у меня были проблемы с фотографической студией. В самом начале рабочего дня мне позвонила миссис Харден, ответственная за реквизит, и стала выяснять, куда делся пистолет. Да-да, пистолет. Звучит весьма мелодраматично, но такова уж комическая сторона работы в журнале с признаниями. Поскольку многие из них представляют собой исповеди о настоящих преступлениях, для фотографических иллюстраций нередко бывает необходимо огнестрельное оружие. В реквизиторской у нас хранится маленький арсенал. Хотя оружие не заряжено, оно все же считается смертельно опасным, и, чтобы получить его для съемки, редактор, заместитель редактора или ассистент должен предварительно написать запрос. В любовной истории, для которой Элеанор готовила иллюстрации, очевидно, фигурировал пистолет двадцать второго калибра – хотя, честно говоря, я в них особо не разбираюсь. Суть в том, что в кабинет к отцу Элеанор пошла с пистолетом. Миссис Лола Манфред, начальница Элеанор в редакции журнала «Правда и любовь», сообщила, что в их с Элеанор кабинете пистолета нет, и высказала предположение, что он мог остаться в кабинете мистера Барклая. Так мне пришлось подключиться к поискам. Безрезультатно. Я посмотрела везде, где было можно, но не нашла ничего похожего на пистолет. Прежде чем у читателя возникнут ненужные подозрения, спешу сообщить, что пистолет обнаружился к обеду на подоконнике фотографической студии. Ранее миссис Харден звонила мистеру Манну и спрашивала, был ли в руках у Элеанор пистолет. Мистер Манн ответил, что не было, и предложил свою помощь в поисках. Вскоре после этого злосчастный пистолет был найден, и мы все от души посмеялись над тем, какая из-за него вышла неразбериха. А в понедельник утром я узнала, что мистер Вильсон – да-да, тот самый мистер Уоррен Дж. Вильсон – стал жертвой убийства! В свое оправдание замечу, что мне показалось совершенно естественным упомянуть об этом в разговоре с мистером Барклаем. «Вы видели, что сегодня в газетах? – спросила я. – Вы, наверное, шокированы несчастьем с вашим другом мистером Вильсоном?» И мистер Барклай, обыкновенно такой вежливый с подчиненными, вдруг рявкнул на меня: «Не смейте больше никогда произносить его имя, мисс Экклес!» Мало того, он яростной поступью прошагал к своему кабинету и снова обернулся. «Ни при мне, ни при ком-либо другом! Вы меня поняли?» «Но, мистер Барклай…» – начала было я, желая оправдать свой совершенно естественный интерес к событию настолько из ряда вон выходящему. «Вы больше никогда не произнесете имя Вильсона ни при мне, ни при ком-либо другом. Я не был знаком с этим человеком. Он пытался меня разозлить. Я требую, чтобы вы забыли все, что о нем слышали, мисс Экклес». Пообещать это было проще, чем утихомирить мятущиеся мысли. Газеты ежедневно писали о мистере Вильсоне. От беспокойства я чуть не сходила с ума. То, что мистер Барклай от меня потребовал, явно противоречило самим основам его учения. Мне в голову приходило единственное объяснение: он защищает кого-то другого. Я повторяла и повторяла себе его мудрые слова о неприкосновенности чужих тайн и пришла к выводу, что должна молчать, оберегая неизвестного мне невинного человека. Мысль о том, что я страдаю ради другого, сделала бремя сокрытия правды менее тяжким. Прошли месяцы. Имя Уоррена Дж. Вильсона понемногу стиралось из моей памяти, уходя в глубины подсознания, как вдруг Джон Анселл – уверена, безо всякого злого умысла – выбрал это убийство для рубрики «Нераскрытая загадка месяца». Как и следовало ожидать, мистер Барклай статью не пропустил. Я думала, на этом все и закончится, но мистер Анселл оказался мятежной душой. У него хватило нахальства потребовать объяснений. Не получив ответов на свои дерзкие вопросы от мистера Барклая, он попытался вытянуть информацию из меня. Но не на ту напал – Грейс Экклес слишком умна. Прибегнув к женской хитрости, я тактично сослалась на важный телефонный звонок и так избавилась от этого настырного маленького джентльмена. Хотя я не дала ему повода заподозрить, что его вопросы действуют мне на нервы, у меня стало очень неспокойно на душе. Я понимала, что не смогу выполнять свои обязанности, пока – полностью или частично – не сниму с себя бремя этого знания, варящегося в собственном соку у меня внутри. Для моей хрупкой душевной организации это было слишком. Добавлю, что мне и в голову не приходило подозревать тут какую-то интригу. Я хотела лишь избавиться от тяжелого груза недоверия к самой себе. Какая подлая ложь вызывала мои подозрения в адрес других? Конечно, полезней всего было бы обсудить проблему с самим мистером Барклаем, но поскольку я обещала ему никогда не вспоминать имени мистера Вильсона, спрашивать его совета по данному конкретному вопросу было бы бестактно. Размышляя, как мне поступить, я смотрела на жизнь офиса сквозь стеклянную стену своего маленького гнездышка и тут заметила Элеанор Барклай. Вместе со стайкой девушек она направлялась в дамскую комнату. Я поняла, что это шанс, посланный свыше. Разве можно найти человека, в большей степени достойного доверия, чем родная дочь мистера Барклая? Конечно же, она будет заботиться исключительно о его благе! Поэтому, намереваясь разделить с ней гнетущую меня тайну, я не видела в этом действии ни намека на предательство интересов своего начальника. Я проследовала за ней в дамскую комнату. Как только я там появилась, все стенографистки, бесцельно тратящие рабочее время на курение и прихорашивание перед зеркалом, немедленно разошлись. «Элеанор, мне очень нужно с вами поговорить», – сказала я, запирая дверь изнутри. «Неужели для этого необходимо забаррикадироваться?» – ответила она легкомысленно. «Не стоит быть такой циничной, милая, – произнесла я с укором. – Когда вы будете знать об этой организации так же много, как я, вы поймете, сколько на свете двуличных людей. Это единственное место во всем офисе, где мы можем поговорить, не боясь, что нас подслушают». – «А если кому-то понадобится в туалет?» – «Мы быстро, – заверила ее я. – Просто мне совершенно необходим краткий сеанс излияния правды». Элеанор ответила весьма невежливо: «А никак нельзя без этого обойтись? Я хочу сегодня пораньше уйти, надо успеть в парикмахерскую. У меня свидание – особенное свидание, я мечтала о нем не один месяц». Как вам нравится такое пренебрежение к человеку, попросившему о поддержке и сочувствии? Тем не менее я великодушно пропустила это мимо ушей – в конце концов, надо проявлять снисхождение к юным душам. «Мне нужно обсудить с вами нечто более важное, чем свидание». – «Ладно, только давайте побыстрее». Начав свой рассказ, я сразу же подчеркнула, что никого не подозреваю в обмане и хочу лишь избавить себя от недостойных эмоций. Но едва я стала излагать свои действия после того самого телефонного звонка, как она перебила меня: «Это правда, что адресованное мне сообщение попало к мистеру Барклаю из-за ошибки телефонистки? Или все-таки вы, Грейс, тут руку приложили?» Стоит ли говорить, что я была шокирована. «Элеанор, я даже не подозревала, что вы были знакомы с мистером Вильсоном!» Она залилась румянцем, что ее совсем не красило, и нехотя призналась: «Он за мной ухаживал. С этого все и началось. Надеюсь, вы не думаете, что это как-то связано с убийством?!» – «Господи, Элеанор! – воскликнула я. – Мне бы такое в голову не пришло! Просто ваш отец так близко к сердцу принял это происшествие и так настойчиво потребовал, чтобы я забыла само имя мистера Вильсона…» – «Так отчего же вы его не послушались?» – перебила она резко. «С тех пор я ни разу ни в одном разговоре не упоминала о нем!» – «А что, по-вашему, вы сейчас делаете?» – «Сейчас я разделяю правду с ближним, а это совсем другое дело, – напомнила я назидательно. – Признания священны. Вам не хуже меня известно, что тайны чужого сердца, даже поверенные вам по доброй воле, разглашать нельзя». – «Как знаете, – огрызнулась она. – Что ж, выкладывайте остальное». Устное излияние правды всегда успокаивает мой беспокойный дух. Стоит мне очиститься от глупых секретов и тревожных фантазий, и я понимаю, что все они не более чем плод разыгравшегося воображения. Вот и в тот раз мне сразу же полегчало, и я бы радостно выпорхнула из дамской комнаты, как вдруг Элеанор схватила меня за плечо и до боли сжала его. «А вот теперь, когда вы со мной поделились, я требую, чтобы вы никогда, никогда в жизни не рассказывали этого ни одной живой душе!» Пребывая в большом волнении, она швырнула сигарету в раковину и прислонилась к стене. Лицо у нее сделалось белее кафельной плитки. Снаружи уже барабанили в дверь, требуя немедленно ее открыть. Я вытащила окурок из раковины – нельзя подавать дурной пример стенографисткам, они и без того неопрятны. В самых аккуратных выражениях я предложила Элеанор разделить с ней бремя темных секретов, которые, с очевидностью, и возымели такое действие на ее психику. Наградой за мои усилия был лишь гордый взгляд. Элеанор просто-напросто заперлась в кабинке и перестала отвечать на мои вопросы – которые я задавала с самой сердечной симпатией. В дверь стали долбить совсем уж беспардонно, да еще и выкрикивать всякие вульгарные замечания. Я осторожно позвала Элеанор, но никакого ответа из кабинки не последовало. Я наклонилась и тихо проговорила, глядя на ее ноги в тонких чулках и туфлях на вызывающе высоком каблуке: «Элеанор, милая, если на вашей совести лежит какая-то тяжесть, разделите ее со мной. Не дайте гордыне или стыду помешать вам. Вы же знаете, сокрытая правда подобна гниющей язве. Разделите ее со старым другом, и…» Но Элеанор грубо оборвала меня: «Подите к черту!» В этот момент уборщик отпер дверь. Я прошла сквозь толпу глазеющих на меня стенографисток и вернулась к себе. Элеанор я в тот день больше не видела; мне сообщили, что она ушла, не закончив назначенную ей работу – видимо, торопилась в парикмахерскую. Несмотря на отсутствие поддержки с ее стороны, этот маленький сеанс излияния правды все-таки очистил мою душу. И неприятности на этом закончились бы, если бы мистер Анселл не ворвался в мой кабинет во второй раз за день и не потребовал немедленно повторить, что именно я наговорила Элеанор в дамской комнате. Когда я отказалась, он грубо схватил меня за плечи и начал трясти. Если бы, по счастливому совпадению, не появился мистер Барклай, я могла бы стать жертвой рукоприкладства. Мистер Барклай словно почуял, что мне нужна помощь. Или я обязана своим спасением одной удаче? Я предпочитаю думать, что это нечто большее, чем простое совпадение, – не зря мистер Барклай взял с собой дипломат, а потом все-таки решил вернуться и его оставить. Мой дух беззвучно воззвал к его духу, и мистер Барклай, сам этого не осознавая, открыл двери лифта в самый нужный момент. Очевидно, мощная интуиция подсказала ему, что я в беде, и, оставив дипломат на моем столе, он предложил подвезти меня в своем лимузине – привилегия, которой я удостаиваюсь нечасто. Этот великодушный жест был предвестником еще одного проявления типичной для мистера Барклая щедрости, последовавшего на другой день, когда атмосферу в нашем офисе омрачило еще одно несчастье. Наутро вся редакция пребывала в крайнем волнении. Как выяснилось, накануне в десять вечера уборщица обнаружила мистера Анселла лежащим без сознания на полу кабинета. Если бы не ночной сторож, быстро вызвавший неотложку, и не врач, эффективно оказавший первую помощь, мы могли бы лишиться редактора «Правды и преступления». Мистер Барклай приехал в офис к полудню. Первыми же его словами, обращенными ко мне, были: «С ним все в порядке. Сообщите людям». «С кем все в порядке?» – уточнила я, не предполагая, что мистер Барклай в курсе ситуации. «С Анселлом», – коротко ответил он. «О, так вы слышали?» – воскликнула я. «Разумеется, слышал. А где, по-вашему, я был все утро?» И он скрылся в своем кабинете. Через несколько секунд он вызвал меня по селектору. «Мне нужны наличные, мисс Экклес, а то у меня ни пенни в кармане». – «Надо же, кто-то хорошо покутил, – заметила я шутливо. – Не далее как вчера вечером я снимала для вас пятьсот долларов». – «А что, я обязан перед вами отчитываться?» – ответил мистер Барклай неожиданно жестко. «Я такого не говорила. Просто подумала, что вы наверняка опять были излишне щедры. А я еще думала, что же стало с вашей привычкой жертвовать большие деньги с прошлого мая, когда мы перестали ежемесячно отправлять две тысячи долларов на благотворительность». Я не смогла расшифровать выражение его лица и поспешила за чековой книжкой. Когда я отправила подписанный чек в банк, мистер Барклай велел мне немедленно пригласить к нему мистера Смита. «Которого Смита?» – уточнила я, потому что среди его знакомых было несколько с такой фамилией. «Иногда вы можете очень сильно действовать на нервы! – воскликнул обычно такой великодушный мистер Барклай. – Смита из нашего гриль-бара, разумеется!» Ничего само собой разумеющегося в этом не было – мистер Смит из гриль-бара никогда не поднимался в редакцию. Все вопросы, связанные с его бизнесом, он решал с дочерней компанией, отвечающей за аренду помещений. Но я не стала напоминать об этом мистеру Барклаю, а смиренно продолжила выполнять свою работу. Десять минут спустя мистер Смит вошел в кабинет. «У меня для вас хорошие новости, Смит, – произнес мистер Барклай, пожав ему руку. – Анселл не будет обращаться в суд. Я убедил его, что не стоит предавать дело огласке. Никто не будет знать, кроме нескольких наших сотрудников, а от них я потребую не распространять информацию. Конечно, все это не ваша вина, но впредь я прошу вас быть осторожнее». Мистер Смит как будто не понимал, о чем идет речь, но мистер Барклай явно не принял это на веру. Что последовало дальше, я сообщить не могу – мистер Барклай дал мне понять, что мои услуги больше не потребуются. Двадцать минут спустя мистер Смит вышел от него с улыбкой, явно очень довольный его великодушием. У меня снова зажужжал интерком. На этот раз мистер Барклай надиктовал мне следующий текст: Служебная записка Отправитель: НОБЛ БАРКЛАЙ Получатель: все сотрудники Дата: 23.11.1945 В интересах наших арендаторов, гриль-бара «Старый британец» и лично нашего друга мистера И. Дж. Смита прошу не распространять слух о том, что мистер Анселл отравился креветками в его ресторане. Мистер Смит очень ответственно подходит к выбору продуктов и никогда бы не поставил еду перед клиентом, если бы у него были хоть малейшие сомнения в ее свежести. Однако не всегда возможно адекватно оценить качество морепродуктов. Креветки, которые были приготовлены в гриль-баре накануне, выглядели абсолютно свежими, и вряд ли кто-либо был поражен более самого мистера Смита, когда выяснилось, что мистер Анселл ими отравился. Поскольку мистер Смит не просто наш арендатор, но и хороший друг всех, кто каждый день у него обедает, я надеюсь на вашу порядочность и прошу не распространять эту информацию. «Сделайте десять копий и пустите по офису, – распорядился мистер Барклай. – Пусть каждый поставит свою подпись. Потом верните все копии мне». «Хорошо, мистер Барклай», – ответила его покорная слуга. Когда я печатала очередной экземпляр записки, в кабинет влетела Элеанор. Она приветствовала меня так, словно вчерашний разговор не закончился на тяжелой ноте. «С ним все в порядке, Грейс! – воскликнула она, как будто я задавала ей вопрос о чьем-то здоровье. – Теперь ему надо просто немного отдохнуть, и он к нам вернется. Вы не представляете, как я счастлива!» «Вы, наверное, о мистере Анселле?» – уточнила я. Она с жаром закивала. «Я думала, умру, когда услышала, что он отравился. Пожалуй, у меня склонность к мелодраме, потому что… – Она осеклась и не стала заканчивать мысль. – Какое счастье, что это всего лишь плохие креветки! Правда же, папа необыкновенный?» «Разумеется, Нобл Барклай необыкновенный», – ответила я. «Ему позвонили рано утром и сообщили, что один из редакторов найден без сознания на полу кабинета. Папа тут же примчался в больницу и велел им сделать все возможное. Он такой чудесный, никогда его таким не видела!» «Я рада, что вы цените своего отца», – отметила я и сказала бы еще что-нибудь, но Элеанор, со свойственной ей бестактностью, наверняка унаследованной от матери, уже унеслась прочь. Поскольку завтрак у меня обычно легкий, обедаю я рано. Напечатав служебные записки и разослав их по отделам с подробными инструкциями, я спустилась в гриль-бар. Сев за свой привычный столик, я заглянула в меню. Подошла официантка, которая всегда меня обслуживает. «Не желаете ли креветки под креольским соусом, мисс Экклес? Они сегодня превосходны». «Да как вы смеете?! – вскричала я в крайнем возмущении. – Вы находите это хорошим поводом для шуток?! У вас вчера клиент чуть не погиб, отравившись креветками!» Официантка как будто опешила. «Креветками? Вчера?» Я с негодованием поняла, что мистер Смит не потрудился оповестить персонал о неприятном происшествии с мистером Анселлом. Хоть я и только что самолично напечатала требование не распространять эту информацию, я сочла необходимым поставить официантку в известность. Лучше пусть узнает из первых рук, чем до нее дойдут какие-нибудь лживые слухи. «Вчера мы не подавали креветок! – возразила официантка. – Тут до сегодняшнего дня неделю ни одной креветки вообще не было!» Я попыталась спокойно переубедить это упрямое создание, но безуспешно. Она даже позвала других официанток, чтобы они подтвердили ее слова. Естественно, подружки приняли ее сторону. И все же это меня озадачило. Хотя, конечно же, я верила мистеру Барклаю, а не каким-то там глупым рабочим девчонкам, ситуация не могла не раздразнить мое любопытство. Меня отягощали такие вопросы, которые не имели права возникать в священном храме моего сознания. Разумеется, я сама была этому виной. Где-то в коварных глубинах моей психики скрывалась неправда, которую мне не хватало смелости извлечь на свет. Если бы мать-природа наделила меня большей храбростью, я бы очистила душу излиянием правды лучшему из исповедников. Так и не набравшись духу раскрыть гниющие язвы своих сомнений перед Ноблом Барклаем, я утешала себя мыслью, что все-таки он занятой человек, он думает о вопросах международного масштаба, ему не до моих глупых маленьких проблем. Но это было слабое утешение. Часто в тиши ночной просыпалась я с мыслями о загадочной скрытности мистера Барклая и его дочери. Не было ли какой-то спрятанной правды, какой связи между смертью мистера Вильсона и той ошибкой телефонистки? Почему мистер Барклай так жестко потребовал от меня молчания и отказал Анселлу в публикации той статьи? Какой бы ни была эта темная тайна, я знала, что не мне ею распоряжаться. И конечно, не было у меня и малейшей тени сомнения в чистоте намерений Нобла Барклая. Мистер Барклай – образец честности, его вера в человечество вообще и своих друзей в частности крепка и непоколебима. Наверняка его жестоко подставили. Даже сейчас я дрожу от волнения за него. Трагедия – неминуемое следствие обмана. На корнях лжи распускаются цветы зла. Таков закон Природы, а она – жестокий учитель. Часть III Хозяйка клетчатого плаща Джон Майлз Анселл Циники, которым часто приписывают живой и пытливый ум, на самом деле представляют собой наиболее косное и безразличное племя на свете. Их умы – скованные льдом реки, их сердца – твердый гранит. Когда Иисус шел на Голгофу, циники глумились над ним. Сыздетства уяснив, что трава зеленая, они считают, что бывает только так и никак иначе – и если лужайка у них перед домом вдруг сделается вишневой, они будут смотреть на красную траву в упор и утверждать, что она зеленее изумруда.