Вопрос был задан спокойным беспристрастным тоном – так я мог бы уточнять какую-нибудь маловажную рабочую деталь. – Если бы вы знали то, что знаю я, молодой человек, вы бы не были так дерзки. Элеанор пришла ко мне с пистолетом. Она была на грани истерики… Барклай осекся и посмотрел мимо меня в окно, которое темнота снаружи превратила в зеркало. В нем отразился тусклый портрет Нобла Барклая. – Зачем ей понадобился пистолет? – Она пришла из фотостудии, пистолет был реквизитом. – Но при чем тут Вильсон?! – закричал я, теряя терпение. Все, что говорил Барклай, ничуть меня не проняло. Он нес какой-то бред, не имеющий отношения к делу. Меня взбесила его уверенность, что мне можно внушить страх этими туманными намеками. – Вы пытаетесь отпугнуть меня, намекая, что Элеанор убила Вильсона из реквизитного оружия? Барклай поморщился. – Вы любите ее, Джон. Мы с вами оба любим эту девочку. Я так обрадовался, увидев, что она в вас влюблена. Вы чистый, умный молодой человек, вы подаете большие надежды. Как думаете, почему я вас продвигаю? У вас великое будущее. – Креветки, мистер Барклай. Я не ем креветок. – Вы нужны Элеанор. Вы можете помочь ей, позаботиться о ней… Тут я понял, что это не уловка. Барклай был серьезен. На лбу у него вздулись жилы, пот выступил крупными каплями, взгляд затуманился. – Слушайте, мистер Барклай, давайте посмотрим на факты. Вы узнали, что Вильсон назначил Элеанор свидание, и вызвали ее к себе. Она пришла с пистолетом, который служил реквизитом на фотосъемке. Он не был заряжен, на студии не держат заряженного оружия. Даже если предположить, что она где-то добыла патроны, зачем ей это понадобилось? С чего вдруг ей могло прийти в голову убить его? – Она была очень зла. В иррациональной ярости. – Ну почему же иррациональной? Она взрослая женщина, и, хоть вы ей и отец, вряд ли она с пониманием относится к требованию отчитываться, где и с кем она ужинает. Что такого в этом Вильсоне? Вы явно что-то о нем знаете, раз так на него отреагировали. – А вам она ничего о нем не говорила? Тут меня прошиб пот. Я не ответил. – Так я и думал. Она и от вас скрыла… Тяга к секретности у нее от матери. Я никогда не знал, что у нее в голове. – Барклай прикрыл глаза ладонью, словно перед ним в тенях промелькнуло нечто жуткое. – Вы же знаете, ее мать покончила с собой. Я знал. Я читал вводную главу его книги. – Мать была из семьи выродившихся аристократов, – хрипло подолжал Барклай. – Чувствительные. Скрытные. С годами она становится все больше и больше на них похожей. Я беспокоюсь. Он утер пот со лба. Его голос выдавал затаенный страх яснее слов. Я подумал о жизненном кредо этого человека. Тайны – это гниющие язвы… – Вы пытаетесь сказать, что, по-вашему, Вильсона застрелила Элеанор? Углы его рта презрительно дернулись вниз, взгляд темных глаз стал жестким. Барклай содрогнулся от неприязни к Джону Майлзу Анселлу, бестактному кретину, задающему глупые вопросы. У меня повернулся язык прямо сказать то, к чему он пытался подвести тонкими намеками. Станет ли отец обвинять дочь в убийстве – если этого не потребует жестокая правда? Барклай походил туда-сюда по кабинету, расправил плечи и вернулся ко мне. Атмосфера немного разрядилась. Теперь он смотрел на меня уже не с презрением, а с сочувствием, как на товарища по несчастью. Его рука легла на мое плечо, глаза искали понимания. – Ей нужна любовь, Джон. Ее мать была бы сейчас жива, если бы я сумел помочь ей. Мы с вами вместе должны позаботиться о девочке… Я сбросил с плеча тяжелую ладонь. – Ваши доводы меня не убедили. Они бездоказательны. Элеанор слишком дорога мне, чтобы я поверил в ее причастность к чему-то подобному. Речь вышла благородной, но неубедительной. Я не смог обмануть даже себя. – Хорошо! – громыхнул Барклай. – Прекрасно, мой милый мальчик. Так держать. Именно это ей и необходимо – любовь, доверие и непоколебимая преданность. – Мне нужны доказательства, – выпалил я. – Очень серьезные доказательства, чтобы я в такое поверил. – Значит, вы не сделаете ничего, что могло бы ей повредить, – произнес Барклай с самой благодушной улыбкой. – Будете защищать ее всеми силами. Я могу доверить ее вам. Он протянул мне руку. Я пожал ее. Ладонь у него была жесткая, сильная и сухая. Для Барклая рукопожатие значило победу надо мной, было символом того, что мы теперь будем плечом к плечу защищать Элеанор. Я же видел в этом пустой жест вроде страшных клятв на крови, которыми балуются мальчишки. Я отдернул руку. Барклай уронил свою и некоторое время стоял молча. Вид у него был измученный. Он словно боялся обернуться. Я тоже с опаской прислушался. Кроме его тяжелого дыхания, никаких звуков не было. За окном совсем стемнело. В комнате пахло потом. В своей пишущей машинке я обнаружил желтый листок. На нем Элеанор напечатала: «Джонни, милый. Я не могу пойти на свидание с тобой в старой шляпке, я ведь так люблю тебя! На работу я сегодня уже не вернусь, так что заходи за мной в семь. Люблю. Е.» Глупая записка, но мне она понравилась. Было приятно переключиться с драмы на животрепещущий вопрос дамских шляпок. Разве можно подозревать в убийстве девушку с такой логикой? Обратите внимание на выбор слова: подозревать. Я снова и снова уверял себя, что Барклай приплел к этому делу свою дочь, просто чтобы сбить меня со следа, однако червячок сомнений не унимался. Я не предполагал, что Элеанор и правда застрелила Вильсона, но мог поклясться, что она что-то скрывает. Иначе почему она ни словом не обмолвилась мне о своей дружбе с Вильсоном? Зачем пыталась утаить ее от отца, причем вполне успешно, пока ошибка телефонистки не раскрыла эту игру? И было ли совпадением, что Вильсон погиб вечером того же дня? Почему, узнав о свидании Элеанор с этим человеком, Барклай так разволновался, что немедленно вызвал дочь на ковер прямо в разгар съемки в студии? Я зашел за Элеанор в половине восьмого, намеренно опоздав. Решил, что лучше выманить ее из квартиры на люди, где нам обоим придется следить за своими словами и тоном. Ничего конкретного я не планировал, просто хорошо понимал, как легко могу выйти из себя. Она нежно обняла меня. Мы поцеловались. – Что с тобой? – спросила она. – А что со мной? Не ответив, она пошла одеваться. Я снова взял Блейка и стал изучать дарственную надпись. Услышав шаги, я быстро поставил книгу на полку. Элеанор вышла ко мне в шубке, источающей слабый запах камфары. Распущенные волосы она уложила на одно плечо и подхватила коричневым бантом. – А где же новая шляпка? – Я ее не купила. – Почему? – Ничего не понравилось. – За все это время? Тебя же не было два часа. – Что-то мне не нравятся шляпки в этом сезоне. Какие-то они бесформенные. Мы свернули на Пятую авеню, Элеанор продолжала рассуждать о шляпках, пыталась шутить. По ее словам, шляпки в этом сезоне придумал либо женоненавистник, либо какая-нибудь уродина, мечтающая испортить чужую красоту. – Ты явно много думала о психологических аспектах шляпной индустрии, – заметил я. – Может, напишешь об этом статью для «Правды и любви»? – Если тебе скучно меня слушать, приношу извинения. – Где ты сегодня была? – Выбирала шляпку. – Почему же ты ничего не выбрала? Мы начали переходить улицу, но тут нарисовался автобус, и я резко дернул Элеанор обратно на тротуар. – Что случилось, Джонни? Почему ты так себя ведешь? – Если я веду себя как-то иначе, нежели обычно, я этого не замечаю. Почему ты так болезненно реагируешь? Я держал ее за плечо, он высвободилась. – Ты поцеловал меня так, будто у меня изо рта дурно пахнет. Ты разозлился из-за того, что я болтала про шляпки. Ты практически обвинил меня во лжи, потому что я не нашла ни одной красивой шляпки. А теперь чуть руку мне не вырвал. – Сожалею. Я просто тебе жизнь спасал. – А я думаю, что ты сожалеешь о вчерашней ночи. И хочешь взять назад и слова о любви и… – она запнулась, смутившись, – …о будущем. Я не стал ей возражать. Я провел ее мимо пяти ресторанов и остановился у «Жан-Пьера». – Может, здесь? – Нет, – отрезала Элеанор и, не дав мне шанса хоть что-то сказать, зашагала дальше. – Тогда, может, «Вревурт»?