– Мне плевать. – Ну и почему не в «Жан-Пьер»? Там отлично готовят. – Я не хочу там есть. – Что, все напоминает о Вильсоне? Атака была незапланированной. Беспокойство заставило меня утратить самоконтроль. Я был слишком взвинчен, чтобы ходить вокруг да около, и недостаточно дисциплинирован, чтобы следовать какому-то плану. – Так ты поэтому меня сюда привел? – Почему ты не сказала мне, что знала его? Мы подошли к очередному перекрестку, и Элеанор ринулась через улицу прежде, чем я успел придержать ее за руку. Дождавшись меня на другой стороне, она пошла рядом и сообщила с прохладцей: – Я вообще знаю много людей, о которых тебе ничего не говорила. Я тебе рассказывала, как меня целовал Линдберг? Если интересно, могу и фотографии показать. – Тебе было известно, что я пишу статью о Вильсоне. – Я впервые об этом услышала, уже когда ты был в больнице. Элфи Уитцель писал статью о Томми Мэнвилле[48] для «Правды и любви», и мне пришлось дописывать за него, потому что ему срочно поручили доделывать твою «Нераскрытую загадку». Она говорила об этом как о совершенно заурядном рабочем моменте. – И все равно ты должна была мне сказать. – Почему? – Не всякий был в близости с жертвой убийства. – Не было у меня никакой близости с мистером Вильсоном. – Я не в этом смысле. Я про то, что ты его знала. Странно, что ты не сочла нужным о нем упомянуть. Я знаком с женщиной, которая выросла в том же районе Чикаго, что Лёб и Леопольд[49], так она сделала себе из этого факта карьеру. – Не так уж и близко я его знала. Элеанор посмотрела в сторону отеля, где жил и умер Вильсон, а потом отвернулась, словно это место было для нее не важнее, чем мавзолей Гранта. Дух противоречия в ней уступил место жутковатому равнодушию. – Ты его любила? – Не мели чепухи, Джонни. Ему было сорок семь. Давай не пойдем прямо сейчас в ресторан. Ты очень голоден? – А ты? – Я сейчас не смогу даже смотреть на еду. Давай посидим на Вашингтон-сквер. Было холодно. Полицейский смотрел, как мы усаживаемся на скамейку, и наверняка думал, что мы дураки. Или влюбленные, которым негде уединиться. Только сидели мы совсем не как влюбленные, между нами было сантиметров двадцать. – И давно ты с ним познакомилась? – С Вильсоном? – переспросила Элеанор. Мы сидели практически под окнами его номера. Достаточно было поднять глаза, чтобы увидеть его балкон. – В прошлом году. В сентябре. Тринадцатого сентября. – Говоришь, не так уж близко знала, а сама точно помнишь дату вашей встречи. Видимо, он был для тебя важен, раз ты это запомнила. Она рассмеялась. – Важен был не Вильсон, а этот день. Я тогда разорвала помолвку. Это сообщение вышибло из моей груди весь воздух. – А ты, я смотрю, о многом предпочла умолчать. – Я хотела об этом забыть. – Кто был жених? Она одернула платье на коленях, плотнее запахнула шубку. Мимо нас, борясь с пронизывающим западным ветром, прошли мужчина и женщина. Вечер был непогожий, а мы, как два дурака, ссорились на скамейке посреди Вашингтон-сквер. – Кто? Элеанор опять издала горький смешок, и женщина обернулась на нас. – Я терпеть не могла этого человека, – наконец произнесла Элеанор. – Хотя согласилась стать его невестой? Она кивнула. – Зачем? – Все ведь закончилось, почему же я так нервничаю… Просто папа тогда только женился на Глории. Не то чтобы мне не нравилась Глория… – Она состроила гримаску и быстро поправилась: – Глория очень хорошая. Папу обожает. А тот человек был меня старше, вроде добрый, хороший папин друг… – Так ты любила его или нет? – Господи… Она вдруг расхохоталась, и в этом хохоте не было никакого веселья. Такие звуки мог бы издавать тот, кто не смеялся много лет. Словно глухонемой вдруг обрел голос и принялся издеваться. В ее смехе слышался металл, он бил прямо под дых, и я не выдержал: – Замолчи! Полицейский стоял под фонарем и слушал, как она смеется. – Возьми себя в руки, – приказал я. Смех оборвался так же резко, как начался. – Извини, – пискнула Элеанор самым кротким голосом. – Оставим эту тему, раз она на тебя так действует. Может, выпьем чего-нибудь? – Нет, спасибо. Я хочу рассказать тебе, Джонни. Понимаешь, тогда я думала, что любовь к мужчине можно в себе развить. Я пыталась – но все равно с трудом выносила его поцелуи и прикосновения. Я думала, что фригидна. Я редактировала статьи для «Правды и любви», и там было много всего про женщин, которые не способны ответить на нормальную любовь. Я боялась, что я из таких, из ненормальных. Думала, что ненавижу мужчин. – Она смотрела мимо меня на фасад высокого многоквартирного дома, возвышающегося среди старых четырехэтажек. – Я еще никому в этом не признавалась. – Тебе не о чем волноваться, милая. С тобой все в полном порядке. Ты чудесная. Я наклонился к ней и взял за руку. От мысли о вчерашней ночи любви у меня вскипела кровь. Элеанор придвинулась ко мне, я ее обнял. К черту Уоррена Дж. Вильсона! Драма в кабинете Барклая начала меркнуть. Волосы Элеанор щекотали мне лицо. – Поверь, Джонни, ты первый, кого я полюбила. – Я верю. – Мистер Вильсон был мне просто другом. – Она сжала мою руку. – Я должна тебе рассказать, иначе ты бог весть что вообразишь. Мне скрывать нечего. Ее лицо было очень близко от моего, и в свете уличного фонаря я хорошо видел контрасты. Неудивительно, что Гюстав с Жан-Пьером так и не смогли сойтись во мнениях, какие у нее волосы и глаза. Она менялась с каждой переменой настроения и освещенности. – Я была помолвлена в течение почти целого года, – начала Элеанор. – А потом поняла, что больше так не могу. Тринадцатого сентября я пришла в кабинет к отцу и сообщила ему об этом. Я была перепугана до смерти. Тот человек был папиным другом. – И как твой отец воспринял новость? – Он был очень добр ко мне. Многие люди его не понимают. Они думают, он просто притворяется, потому что его философия приносит ему большие деньги. Но он на самом деле следует своим идеям. Он человек искренний, Джонни, самый искренний человек на свете, я это сердцем чую. – Она снова говорила с вызовом, как всегда реагировала на критику в адрес отца. – Папа похвалил меня. Сказал, это разумный подход. Что я смотрю правде в глаза. Порадовался, что научил меня быть честной. Согласился, что ни в коем случае нельзя выходить замуж за человека, которого не могу полюбить. Он был так добр ко мне… Она бы продолжила говорить о Барклае, защищая его от потенциальной критики, но я ее перебил: – При чем тут Вильсон? Ты встретила его вечером того же дня. Где? – В «Жан-Пьере». Сама с ним познакомилась. У тебя найдется сигарета, Джонни? Закурив, Элеанор придвинулась ко мне еще ближе, ткнулась плечом мне под мышку. В номер Вильсона, очевидно, уже въехали новые жильцы. В окнах за балконом на верхнем этаже вспыхнул свет. – Как же ты с ним познакомилась? И что делала в «Жан-Пьере»? Ужинала одна? – Я пошла туда с Лолой. Мы вроде как решили отпраздновать. Лола с самого начала не одобряла мою помолвку. – А, так она знала?