– Накануне вечером в квартире с ней находился мужчина. Соседи слышали, как они ругались. Отец вскинул брови. – Ну, полагаю, в этом нет ничего необычного. Ее образ жизни нельзя было назвать целомудренным. Жутко представить, всего несколько минут назад этот безукоризненно вежливый седовласый господин в этом самом кабинете избивал человека, обвиняя его в убийстве. Джонни пропустил комментарий насчет привычек Лолы мимо ушей. – Я сразу подумал, что ее убили, позвонил капитану Риордану и рекомендовал это дело расследовать. – Почему? У вас были какие-то личные причины вмешиваться? Джонни проигнорировал вопрос. – Капитан Риордан не только обнаружил свидетельства того, что накануне у Лолы был гость, но и смог установить его личность. – Это был Эд? – спросила я. Отец бросил на меня гневный взгляд. А Джонни продолжал: – К счастью, на место преступления с Риорданом поехал я. Хотя даже если бы меня там не было, я бы все равно опознал убийцу уже из того, что написали бы в газетах. Но так у нас появился шанс застать его врасплох. – И как же вы его опознали, Анселл? Джонни взял хрустальную пепельницу и поставил на стол перед отцом. Я тоже подошла взглянуть. В пепельнице лежали два окурка со следами моей губной помады. – Надеюсь, вы не пытаетесь втянуть в это дело Элеанор? – Элеанор уже втянута в это дело, и не по моей вине. Посмотрите внимательно, мистер Барклай. Действительно, кроме моих окурков, в изящной хрустальной чашечке был пепел, остатки недокуренного табака и два крошечных бумажных шарика. – Один ваш хороший друг считает, что нельзя просто бросать окурки в пепельницу – так они якобы загрязняют воздух и вредят здоровью. – Он взял несколько крупиц недокуренного табака и понюхал. – Турецкий. Такой же, как и в пепельнице у Лолы Манфред. Как только я увидел там эти маленькие бумажные шарики, я смог с уверенностью назвать Риордану имя вчерашнего посетителя. По всей видимости, он и здесь сегодня побывал. Внезапный порыв ветра распахнул дверь на террасу. Холодный воздух ворвался в комнату. На Пятой авеню под нами завыла сирена. Отец встал и захлопнул дверь. – Кстати, я предупредил капитана Риордана, что в присутствии этого любителя турецкого табака, если они его все же поймают, не стоит употреблять глагол «смотрите» в значении «послушайте». Эхо сирены смолкло, и я уже не была уверена, слышала ли я ее на самом деле или это была игра воображения. У меня уже ни в чем не осталось уверенности, даже в том, что Эд Манн только что был здесь и жалобно скулил о своей непричастности к убийству. Сквозь наполняющий мое сознание туман я услышала голос Джонни. – …а еще у меня не идет из головы вопрос – какая связь была у Лолы с Манном и с Вильсоном. Может, вы знаете, мистер Барклай? Отец покачал головой. В этом жесте была усталость и ни капли признания вины. – Почему вы не дали мне напечатать статью о Вильсоне, мистер Барклай? В дверь позвонили. – Наверное, полиция, – сказал Джонни. – За Манном. Он ведь был здесь, когда я звонил? Черт, как мне это сразу в голову не пришло! Отец встал. – Отведите ее домой, Джон. Уведите отсюда. Не надо ее в это втягивать. – А если полиции будет нужно ее допросить? – Я разберусь. Возьму на себя всю ответственность. Уведи ее, сынок. Джонни развернулся ко мне. – Элеанор? – Я устала. Пожалуйста, отвези меня домой. Я не могу сейчас с ними говорить. Отец явно приободрился. – Спуститесь на служебном лифте, он без швейцара. Прямо в подвал, там выход на Мэдисон-авеню. – Так вот как ушел Манн? – спросил Джонни. Звонок в дверь повторился. Отец пошел за моей шубкой, но я поспешила обогнать его и практически вырвала шубку у него из рук, не дав ему помочь мне надеть ее. Джонни я этого тоже не позволила – шарахнулась от обоих и поспешно застегнула шубку на все пуговицы. Даже в машине по пути домой я зябко ежилась, обхватив себя за плечи. Я не хотела, чтобы кто-нибудь – даже Джонни – заметил, что во внутреннем кармане у меня спрятана рукопись. Я убрала ее в запирающуюся шкатулку в запирающемся шкафу. Шкатулку мне подарила Жанет Барклай на тринадцатый день рожденья. Вещица была из инкрустированного дерева с серебряным замочком и содержала в себе всякие памятные мелочи. Когда я вытряхнула ее, оттуда выпала засахаренная фиалка. Замочек был одной видимостью, кто угодно мог взломать его с помощью шпильки, зато на дверце шкафа стоял замок фирмы «Йель», поскольку здесь я хранила свои драгоценности – бабушкины золотые браслеты, гранаты и жемчуга, которые отец подарил мне на восемнадцатилетие. В первые минуты паники после звонка Джонни, пока Эд сидел, бескровными руками вцепившись в подлокотники кресла, а отец соображал, как его спасать, я стащила рукопись с журнального столика. Потом, когда они дрались, я сидела с рукописью за спиной и смотрела, как отец наносит удар за ударом, а Эд скулит и корчится на ковре. А когда отец велел мне открыть входную дверь, я улучила момент и спрятала рукопись во внутренний карман шубки. Я еще не знала, что за тайну она раскрывает, однако видела и слышала достаточно, чтобы понять ее опасность. В тот вечер я узнала о предательстве и убийстве, пережила потрясение, боль и разрушение иллюзий и все же инстинктивно защищала отца. Верность – глубоко укоренившаяся привычка. Будь он мошенником, лицемером и соучастником в убийстве, я все-таки его дочь, и его тайная вина – как и его издательский бизнес, как и здание редакции, арендные и авторские платежи, загородное поместье, ценные бумаги – является семейной собственностью. – Он принес ей розы, – сказал Джонни в такси, когда полицейские сирены остались далеко позади. Я думала совсем о другом и, наверное, выглядела очень глупо, переспросив: – Какие розы? Кому? – Лоле. У нее в квартире была неоткрытая коробка. Двенадцать штук, сорт «Американская красавица». Из-за таких же она вчера устроила истерику в кабинете. – Нет, Джонни, не может такого быть. Она его презирала, он ее ненавидел. Надо же, из всех мужчин… У нее было столько любовников, наверняка кто-то из них прислал. – А ты не помнишь, от какого флориста приходили коробки в офис? Конечно, я помнила, они всегда были одинаковые – двенадцать штук, сорт «Американская красавица» на длинных стеблях, банальные и дорогие. Коробки украшала виньетка «Дж. Боттичелли, персональный флорист». Но Эд! В самых диких фантазиях я не смогла бы вообразить их роман. Разве не Лола тонкими намеками и завуалированными советами убедила меня расторгнуть помолвку? Джонни хотел поговорить. Я сказала, что не могу сейчас думать об убийстве, сослалась на утомление. Это была почти правда. Усталость, как приятный дурман, не позволяла мне даже чувствовать. Слишком много открытий, слишком много эмоций, слишком много развеянных иллюзий. Если бы Джонни начал задавать вопросы, мне пришлось бы ему лгать. А я не любила лгать Джонни. У двери квартиры я отдала ему сумочку, чтобы он сам нашел в ней ключ. Он отпер замок, включил свет, хотел помочь мне раздеться, но я отстранилась и с мрачным видом села на диван прямо в шубке. – Вот ведь капризная девчонка. Наверное, все потому, что устала. – Пожалуйста, не злись на меня, Джонни. Пожалуйста. – Ты спросила отца, почему он уверял меня в твоей причастности к убийству Вильсона? – Прошу тебя, давай не сегодня. У меня совсем нет сил. Ты не нальешь мне выпить? Полный высокий бокал, побольше льда и почти без содовой. Мне не нужен был виски, мне было нужно выпроводить Джонни на кухню. Едва заслышав, как он льет горячую воду на форму для льда, я улизнула в спальню, сунула рукопись под матрас и убрала шубку. Джонни остался ночевать – он решил, что кому-то нужно побыть со мной, на случай если придет полиция. Он подоткнул мне одеяло, поцеловал меня и отправился стелить себе неудобную постель на диване. Как только из гостиной послышалось его ровное дыхание, я встала, прикрыла дверь, завернулась в шаль из ангоры и, прикуривая одну сигарету за другой, стала читать рукопись. Закончив чтение, я аккуратно убрала желтые листы в инкрустированную шкатулку, заперла ее серебряным ключом, спрятала в шкафу среди белья, закрыла шкаф и убрала ключи в карман клетчатого плаща. Все эти предосторожности не имели оснований, вряд ли полиция станет устраивать здесь обыск, но пока я не решила, что делать с рукописью, мне было спокойней держать ее в укромном месте. Я распахнула окно, чтобы проветрить комнату от табачного дыма, выключила свет и забралась в постель. Под двумя шерстяными одеялами и стеганым покрывалом я дрожала от холода. Озноб пробирал меня до костей. Будь мистер Вильсон жив, мне следовало бы усомниться в истории о Гомере Пеке. Я вынырнула из сна, содрогнувшись всем телом. Окружавшую меня тьму прорезал яркий, обжигающий свет. Над моей постелью стоял Джонни, раздетый, в одной простыне, по-индейски обернутой вокруг бедер. – Что случилось, Элеанор? Что с тобой, милая? Меня трясло, по щекам бежали слезы. Во сне я сбросила с себя все одеяла и окоченела от холода. Джонни укрыл меня и обнял, присев на край кровати. – Ты чего так испугалась? Кошмар приснился? – Там был мужчина, – ответила я слабым голосом. – Он нес меня на руках через какой-то горный перевал. И там было что-то страшное, что-то… – Сон уже истирался из памяти. – В общем, он принес меня к обрыву и бросил в пропасть. На долю секунды пережитый во сне ужас вернулся, и, вздрогнув, я выскользнула из объятий Джонни. Он принес мне грелку и горячего молока, а когда я немного успокоилась, снова ушел к себе на диван. И опять я дождалась, пока он заснет, и включила у себя свет. Я боялась спать, боялась находиться в темноте, потому что во сне каждый одинок. Утром я встретила Джонни умытой и причесанной, с накрашенными губами, желтой лентой в волосах и в крахмальном переднике поверх лучшего домашнего платья. В кухне разливался аромат кофе и поджаренного бекона. Хлеб для тостов был уже нарезан, яйца и венчик для взбивания ожидали наготове рядом с керамической миской. Джонни поцеловал меня в основание шеи.