– Ты выглядишь гораздо лучше. Хорошо спала? Я разбила яйца в миску. – Пожалуйста, спустись посмотреть, не принес ли молочник сливок. Я могу сделать омлет и на молоке, но со сливками вкуснее, да и для кофе они понадобятся. – Я хочу у тебя кое-что спросить. – После завтрака, милый. Не люблю говорить о серьезных вещах прежде, чем выпью утренний кофе. Я представляла собой воплощение счастливой и здоровой домохозяйки. Мой кофе был крепок, омлет и тосты готовы одновременно, грейпфрут охлажден и виртуозно нарезан. Джонни ел с удовольствием. Мы налили себе по второй чашке кофе, когда раздался звонок в дверь. Джонни резко поставил чашку на блюдце. – Жаль, что мы так и не успели поговорить. Но ты вчера так разнервничалась. – Мне уже лучше. Справлюсь. – Вот что, девочка, ты только говори всю правду, несмотря ни на что. Полуправда не годится. Полуправда – это все равно что ложь. И Джонни открыл входную дверь. С гордо расправленными плечами, высокий, уверенный и красивый, отец прошел мимо Джонни, источая свежесть декабрьского морозца, поцеловал меня в щеку и невозмутимо пожелал доброго утра – словно подобные ранние визиты у нас в порядке вещей. – Доброе утро, папа. Мы как раз завтракаем. Не желаешь ли кофе? – Девочка моя! – Отец посмотрел на меня так, словно я предложила ему нечто аморальное. – Молока? Он кивнул, пожал руку Джонни, снял пальто и сел на маленький двухместный диванчик. Я принесла ему молоко в высоком бокале для коктейлей. Он выпил его залпом и обратился к Джонни: – Капитан Риордан хотел поговорить с ней вчера, но я сказал ему, что у нее был обморок. Так что разговор перенесли на сегодня. Дрожащими руками я потянулась за сигаретой. – Ты слишком много куришь, – заметил отец. – Это дурно воздействует на твою нервную систему. Тебя, Джон, они тоже намерены допросить. Хотят узнать, было ли тебе известно местонахождение Манна, когда ты сюда позвонил. Я заверил их, что нет. Он обвел глазами комнату, заметил накрытый на двоих стол и простыни на диване. – Я остался ночевать. Элеанор сильно перенервничала, – пояснил Джонни. Отец покивал. – Хороший он парень, Элеанор. Женское счастье – в заботливом мужчине. Повезло тебе с ним. Только зря ты, Джон, позволяешь ей много курить. Ты же видишь, до чего у нее расшатаны нервы. – Мои нервы расшатаны не от курения. – Ты очень раздражительна. Мне совсем не нравятся истеричные нотки в твоем голосе. Такие же появились у твоей матери, перед тем как она… – Папа! – Истеричные нотки в моем голосе усилились. – Ты явно здесь не затем, чтобы обсуждать мое курение. Зачем ты пришел? Отец посмотрел на меня с упреком. – Сядь со мной, Элеанор. Нам нужно поговорить. Он притянул меня к себе и усадил рядом. Руки у него были холодные и сухие. – Вот что, сынок, мне нужно перемолвиться с дочерью словечком-другим наедине. Джонни взял шляпу и пальто. – Ладно. Схожу за газетами. Мне вернуться, Элеанор? – Вернись, пожалуйста. – Хороший парень, – произнес отец, когда дверь за Джонни закрылась. – Порядочный, честный мальчик, о лучшем для тебя я и мечтать не мог. – Зачем ты пришел? – Проведать свою девочку. Что тебя так возмущает? Боялась, что я не одобрю? – Он кивнул на простыни на диване. – Тебе следовало бы знать своего отца получше. В конце концов, я человек весьма либеральный… для родителя. – И он заразительно улыбнулся. Я отодвинулась от него как можно дальше, насколько это было возможно на маленьком двухместном диване. В моей обычно такой уютной гостиной было сейчас душно и тесно, мебель казалась слишком большой и громоздкой. У окна стояла ваза с фрезиями, которые я купила столетия назад, когда Джонни впервые пришел ко мне ужинать. – Что стало с Эдом, папа? Он скрылся? Отец уже не был красивым, он больше не лучился молодостью и здоровьем. В углах его рта залегли морщины, скулы проступили, как горные утесы под ввалившимися глазами. Передо мной снова возник крутой перевал, извилистая тропа, бездонная пропасть и лицо человека из моего кошмара. – Что ты сказал полиции? Наверняка же, что Эд был у нас – иначе они не спросили бы, знал ли об этом Джонни. Да и слишком много людей в курсе – Глория, Харди, швейцары в подъезде… – Элеанор… – Что ты им сказал? – Моя родная дочь, моя старшая, любимая. – А как он скрылся? Когда я шла открывать дверь, он был почти без сознания. Он тоже спустился в служебном лифте или ты спрятал его на террасе? Я обратила внимание, что она не заперта… я боялась… Отец вздохнул. Комната продолжала сжиматься, стены точно хотели схлопнуться вокруг нас. Лепестки фрезии увяли и сделались бурыми по краям. Так и мой отец увял, съежился и захлопнул раковину. – У меня спросят, как все случилось. Что мне им ответить? – Ты ничего не знаешь. – Он тщательно выговаривал слова, как человек, только что вернувший себе дар речи после тяжелой болезни. – Ты вышла из кабинета, Эд оставался со мной. Ты была в коридоре с Джоном, ты с ним болтала, может, целовалась… – Я упала в обморок. – Вот про это не надо, будет много дурацких вопросов. От меня им известно, что вы с Джоном там миловались минут пять. Я вышел узнать, что вас так задержало, и в это время Эд пропал. Такую версию я им изложил. В моем кошмаре ночь была темнее смерти. Я хотела кричать, но лишилась голоса. Он принес меня к краю пропасти, я знала, что он сейчас сделает, однако не могла позвать на помощь – ведь этот человек был моим отцом. Немного помолчав, я спросила: – А рукопись ты так и не нашел? – Откуда ты знаешь? – Знаю, – спокойно произнесла я, одарив его холодным взглядом и издевательской улыбкой. – Ты? Так она у тебя? Я расхохоталась. – Где она? Он ждал ответа, но я молчала. Тогда он сжал мне запястья, дернул к себе. – Элеанор! Дочь! Я пыталась вырваться, но он усилил хватку, и руки у него были такие большие и сильные, что у меня чуть не трещали кости. Я испугалась, что они сейчас просто сломаются. Зажмурившись, чтобы спрятаться от жестокого блеска его глаз, я снова увидела крутые скалы, горную тропу и бездонную пропасть. Часть V Прекрасной даме Джон Майлз Анселл Я узнаю самого себя. Я выясню и признаю правду о себе, как бы горька и постыдна она ни была, ибо я знаю – не будет ни стыда, ни вины, ни слабости, если я посмотрю в глаза Правде и объявлю свой стыд, вину и слабость во всеуслышание. «Моя жизнь – правда». Нобл Барклай