Карл сел за стол. — Ха-а, пиво! — грубо бросил он. — Это жених Эммы, — пустилась в объяснения фрау Мёршель. — Они хотят пожениться. — Оторвала себе жениха, — продолжал Карл. — Еще и буржуя. Пролетарий для нее недостаточно хорош. — Вот-вот, — довольно кивнул отец. — Ты деньги в дом сначала принеси, а уж потом выступай, — огрызнулась мать. — Что значит твое «вот-вот»? — с издевкой спросил Карл отца. — Что до меня, так настоящий буржуй лучше, чем ваши социал-фашисты. — Социал-фашисты? — с гневом воскликнул отец. — Кто тут из нас фанатик, так это ты, советский прихвостень. — Ну понятно: вы у нас непрошибаемы… Пиннеберг слушал не без удовольствия — Карл вернул его, Пиннеберга, должок отцу. Только картофельные оладьи не выиграли от этого. Обед получился пренеприятным — иначе видел Пиннеберг свою помолвку. НОЧНАЯ БЕСЕДА. ЛЮБОВЬ И ДЕНЬГИ Пиннеберг опоздал на поезд и решил уехать утром, четырехчасовым. На работу он в любом случае успеет. Они с Эммой сидели в кухне, в кромешной темноте. В одной из комнат спал отец, в другой фрау Мёршель. Карл отправился на сходку КПГ. Они поставили рядом две табуретки и примостились спиной к остывшей уже плите. Через приоткрытую дверь балкона задувал ветерок, отчего шаль, завешивающая проем, слегка колыхалась. А за окном на темном ночном небе мерцали отдаленным светом звезды — а под ними, внизу, разрезали ночную тишину двора неразборчивые звуки, доносившиеся из многочисленных радиоприемников. — Как бы мне хотелось, чтобы у нас был уютный дом, — прошептал Пиннеберг и сжал руку Барашка. — Знаешь, — объяснил он, — чтобы светлые комнаты и белые занавески, и обязательно чтобы было чисто. — Ну да, — сказала Барашек. — Здесь тебе и правда плохо, ты к такому не привык. — Нет, я совсем не это имел в виду, мой милый Барашек. — Это, это. Почему ты не хочешь признаться? А у нас на самом деле плохо. Карл с отцом все время ссорятся — плохо. Отец с матерью спорят — тоже плохо. А еще они обманывают мать, чтобы дать ей денег на хозяйство поменьше, а она норовит вытянуть из них побольше… все это плохо. — Почему так происходит? Вы трое зарабатываете, вам вроде должно хватать. Барашек на это ничего не сказала. — Знаешь, мне здесь не место, — заговорила она после небольшой паузы. — Я для них что-то вроде Золушки. Когда отец и Карл приходят домой, они отдыхают. А я стираю, глажу, шью, чиню чулки. Да и не это важно, — в сердцах выпалила она. — Я не жалуюсь, делаю все это как само собой разумеющееся. Но при этом они все время чем-то недовольны, никогда от них слова доброго не услышишь. Карл упрекает в том, что меня содержит, потому что больше вносит в хозяйство… Я ведь немного зарабатываю — чего сегодня стоит простая продавщица? — Скоро этому придет конец, — пытался успокоить ее Пиннеберг. — Теперь уже точно скоро. — Эх, совсем не в этом дело, я говорю о другом, — отчаянно воскликнула она. — Понимаешь, дорогой, они презирают меня, все дурой считают. Я и правда не такая умная и многого не понимаю. И потом я некрасивая… — Да ты красавица! — Ты первый, кто мне это говорит. Всякий раз, что мы ходили на танцы, я сидела в сторонке. Когда мать отправляла Карла, чтоб он привел своих дружков, тот говорил: «Кто станет танцевать с этой коровой?» Так что ты и вправду первый… У Пиннеберга возникло неприятное чувство. «Не стоило ей этого говорить, — подумал он. — Я всегда считал ее красивой. Может, я ошибался…» Барашек тем временем продолжала: — Понимаешь, милый, я не то чтобы жалуюсь. Говорю только, чтобы ты знал. Они мне совсем чужие, и только ты не чужой. Ты один. И что я благодарна тебе — и не только за малыша, но и за то, что берешь за себя Золушку. — Ты… Да ты… — Только и мог вымолвить он. — Постой, не сейчас. Ты говоришь, что хорошо бы у нас все было светлым и чистым, но для этого тебе придется набраться терпения, а я и готовить-то толком не умею. Если я что-то буду делать не так, ты мне обязательно говори, и я тоже не хочу ничего от тебя скрывать. — Ну конечно, Барашек, так и будет. — И мы никогда не будем ссориться. Господи, милый мой, мы непременно будем счастливы с тобой. И с малышом. — А вдруг это будет девочка? — Что ты! Это будет мальчик — маленький, хорошенький мальчик. Посидев еще немного, они поднялись и вышли на балкон. Над крышами нависало звездное небо. Они стояли молча, положив руки на плечи друг друга. И все же пришлось возвращаться в свой привычный мир — в тесный двор с яркими квадратами окон, по которому разносились квакающие звуки джаза. — Мы же купим радио? — внезапно спросил он. — Ну разумеется. Мне будет не так одиноко, пока ты на работе. Но позже, у нас сейчас другие заботы. — Конечно, — согласился он. Повисло молчание… — Милый, — робко подала она голос. — Мне надо кое о чем тебя спросить. — Давай, — неуверенно откликнулся он. — Не будешь сердиться? — Конечно нет. — У тебя есть какие-нибудь сбережения? Молчание… — Совсем немного, — нерешительно ответил он. — А у тебя? — Тоже немного. — И тут же добавила: — Совсем чуть-чуть. — И сколько это чуть-чуть? — Сначала ты ответь, — не сдавалась она. — У меня… — начал было он. — Ну, говори. — На самом деле совсем мало, может, даже меньше, чем у тебя. — Да не может быть. И вновь молчание.… Длительное молчание. — А сама ты как думаешь? — спросил он. — Ну, — глубоко вздохнула она. — Наверное, больше, чем… — И задумалась. — Чем сколько? — допытывался он. — Да чего там. — И она расхохоталась: — Стеснительные какие. У меня, например, на счете сто тридцать марок. На что он важно, с расстановкой произнес: — Четыреста семьдесят. — Как здорово! — обрадовалась Барашек. — Это ровно шестьсот марок. Милый, это целое богатство! — Ну, я так не думаю. Холостяцкая жизнь обходится дорого. — А я трачу семьдесят на еду и жилье при зарплате в сто двадцать марок. — Долго же тебе пришлось копить, — сказал он. — Правда долго, — согласилась она. — А больше откладывать не получается.