– Хозяйка этого дома. Ее муж умер пару лет назад, и я иногда помогаю ей по дому. Интересно, много он народу тут знает? Он вырос в Техасе? Где учился? Почему решил поступать в Военно-воздушную академию? У меня примерно миллион вопросов. – Давно у вас здесь дома? – У меня здесь домов нет, – уточняет Самсон. – Это все принадлежит отцу. – Хорошо, давно у твоего отца здесь дома? Самсон с минуту думает. – Не хочу об этом говорить. Я прикусываю нижнюю губу. О чем его ни спроси, всюду натыкаешься на стену. Это раздражает – потому что будит любопытство. У меня не так уж много знакомых с кучей тайн (да, знаю, я сама такая). Люди в большинстве своем любят рассказывать о себе. Им нужен тот, кто выслушает. А Самсону слушатели не нужны. И мне тоже. Наверное, поэтому наши беседы так не похожи на мои разговоры с другими людьми. Самсон начинает убирать инструменты в ящик. Хотя на горизонте еще теплится свет, скоро стемнеет окончательно. Он встает, поднимается ко мне на верхний уровень крыши и садится рядом. Мы оказываемся так близко друг к другу, что я ощущаю жар его тела. Самсон ставит локти на колени. Он очень красив – трудно не пялиться на таких людей. И все же я думаю, что харизмой он больше обязан не столько своей внешности, сколько манере держать себя. В нем чувствуется творческая жилка. А за молчаливостью наверняка кроется склонность к вдумчивости и самоанализу. Или же он просто скрытничает? Что бы Самсон из себя ни представлял, я сознаю, что рассматриваю его как проект, к которому мне не терпится приступить. Интересное испытание. Я хочу раскусить его, заглянуть внутрь, понять, что же делает его единственным человеком на свете, будящим во мне искреннее любопытство. Самсон проводит пальцем по губам – еще и заговорить не успел, а я уже не могу оторвать глаз от его рта. – В эти края раньше частенько наведывался один рыбак, – начинает он. – Его звали Рейк. Он жил на своем баркасе и ходил на нем вдоль всего побережья, отсюда и до острова Саут-Падре. Иногда становился на якорь прямо вон там, вплавь добирался до берега и присоединялся к компаниям, которые что-то готовили на пляже. Я мало что о нем помню… Одно мне запало в душу: он писал стихи на клочках бумаги и раздавал их людям. Это бесконечно меня удивляло: бесстрашный рыбак, который пишет стихи. – Самсон улыбается. – Еще помню, что считал его эдаким неуязвимым героем из сказок. – Тут его улыбка меркнет. – В две тысячи восьмом налетел ураган «Айк». Разрушения были огромные. Я помогал расчищать завалы и на конце полуострова, в Гилкристе, нашел его лодку. Разбитую. – Самсон нащупывает шнурок на шее. – Из обломка одной доски я сделал себе эту штуку. Продолжая возить деревяшку туда-сюда по шнурку, Самсон оглядывается на океан. – Что стало с Рейком? Он смотрит мне в глаза. – Не знаю. Официально он здесь не числился и потому не попал в списки погибших или пропавших без вести местных. Но свою лодку он никогда бы не бросил, даже в ураган. Сдается, никто не заметил его исчезновения. – Ты заметил. Когда я так говорю, лицо Самсона меняется: будто часть его внутренней боли просачивается наружу. И это плохо, потому что внутренняя боль – как раз моя тема. Такое чувство, что он заглядывает мне прямо в душу. Самсон – явно не тот, за кого я его приняла при первой встрече. И что теперь с этим делать? Признать, что я в нем ошиблась, означает расписаться в собственной близорукости. Я всегда думала, что не склонна навешивать на людей ярлыки, но в последнее время только этим и занималась. Сперва на Самсона ярлык навесила, потом на Сару. Я отворачиваюсь, встаю, спускаюсь на нижний уровень и возле окна оборачиваюсь. Секунд пять мы молча смотрим друг на друга. – Я в тебе ошибалась. Самсон, не отводя глаз, кивает. – Все хорошо. Он говорит искренне, как будто совсем не держит на меня зла. Я нечасто встречаю людей, у которых могу чему-то поучиться, но Самсон, похоже, раскусил меня быстрее, чем я его. И меня это манит. Потому я ухожу с крыши и спускаюсь по лестнице с куда более тяжелым сердцем, чем поднималась. Пес сидит ровно на том месте, где я его оставила, и радостно помахивает хвостиком. – Что за послушная псина! Я нагибаюсь его погладить. У бедолаги грязная свалявшаяся шерсть. Как он похож на меня, этот бедный, никому не нужный пес… – Твоя собачка? Я оборачиваюсь на голос и замечаю под домом, между свай, пожилую женщину лет семидесяти. Она сидит за уличным столиком и что-то перебирает в лежащем на коленях пакете. Наверное, это и есть Марджори. – Даже не знаю, – говорю. – Мы только познакомились. Подхожу ближе к столику. Пес идет за мной по пятам. – Ты подруга Самсона? – спрашивает она. – Даже не знаю, – с улыбкой повторяю я. – Мы только познакомились! Она смеется. – Что ж, если сумеешь его раскусить – дай знать! Не парень, а ходячая загадка. Похоже, не у меня одной сложилось такое впечатление о Самсоне. – Он хотел показать мне вид с вашей крыши. Не вид, а чудо! Теперь, подойдя ближе, я замечаю, что в пакете у нее пеканы, и она их чистит. Прислоняюсь спиной к одной из свай, на которых держится дом. – Давно вы знакомы с Самсоном? Она задумчиво приподнимает голову. – С начала года. В феврале у меня случился сердечный приступ, и я уже не могу все делать сама, как прежде. Самсон иногда приходит, помогает мне по хозяйству. За любую работу берется, не жалуется. И денег не просит – уж и не знаю, зачем ему это надо. Я улыбаюсь. Здорово, что Самсон помогает ей просто так. Хотя Марджори явно могла бы платить ему за помощь, все же у нее самый высокий дом в одном из лучших кварталов полуострова. Пусть не самый современный, даже старенький, зато с характером. У него обжитой вид – в отличие от большинства здешних домов под сдачу. – Красивый у вас дом, – говорю я, осматриваясь. – Как называется этот уровень? – Мы так и говорим: «под домом», – отвечает Марджори и показывает пальцем наверх. – А там – первый этаж. Я разглядываю соседние дома. Некоторые хозяева зашили пространство между опор или превратили его в гараж. Мне же больше нравится идея Марджори: она поставила тут небольшую барную стойку в гавайском стиле и повесила пару гамаков. – Некоторые себе целые комнаты под домом обустраивают, – говорит она. – Мои новые соседи вообще гостевую спальню туда запихнули, идиоты. Не послушали меня. Ну да ничего, скоро жизнь их научит уму-разуму. С океаном не забалуешь, временами он наш сосед, а временами – сожитель. – Она жестом подзывает меня к себе. – Вот. Держи! И вручает целый пакет пеканов в скорлупе. – Ой, что вы, не надо! Я пытаюсь вернуть ей пакет. Она только отмахивается. – Бери! У меня полно. Понятия не имею, что мне делать с целым фунтом пеканов. Отдам Алане, наверное. – Спасибо большое. Марджори кивает на собаку. – Кличку уже придумала? – Пока нет. – Назови его Пеппер-Джек-Чиз. – Почему? – со смехом спрашиваю я. – Почему нет? Я смотрю на пса. Он совсем не похож на сыр. Да и есть ли на свете собаки, похожие на сыр? – Пеппер-Джек! – пробую я новую кличку. – Что скажешь, похож ты на Пеппер-Джека? – Пеппер-Джек-Чиз, – поправляет Марджори. – Он заслуживает полного имени. Марджори мне нравится. Такая милая чудачка. – Спасибо за пеканы! Опускаю глаза на собаку. – Ну, идем домой, Пеппер-Джек-Чиз.