Киваю. – Ага. Третьего августа заезжаю в общагу. Его лицо по-прежнему ничего не выражает. – Когда ты об этом узнала? Пытаюсь проглотить ком в горле – медленно отпиваю кофе и при этом лихорадочно соображаю, стоит ли говорить правду. Разозлится ведь… – В прошлом году, – тихо отвечаю я. От неожиданности он чуть не давится. Вот теперь лицо у него удивленное. Или обиженное. Так сразу не понять. Отец молча отталкивается от стойки и подходит к окнам. Отвернулся от меня, смотрит на океан. Помолчав с полминуты, оборачивается и снова заглядывает мне в глаза. – Почему ты не рассказала? – Не знаю. – Бейя, это очень важно. – Он идет ко мне. – Ты должна была мне рассказать! – На полпути он озадаченно замирает; прямо вижу, как у него появляются новые вопросы. – Если ты еще в прошлом году знала, что получила стипендию, почему мать просила оплатить твою учебу в местном техникуме? Я хватаюсь руками за шею, медленно выдыхаю. Упираюсь локтями в стойку и секунду-другую соображаю, как лучше ответить. – Бейя? Трясу головой, давая понять, что мне нужна тишина. – Она тебе солгала. – Я встаю и несу чашку в раковину. – Я понятия не имела, что ты переводил ей деньги. Про стипендию я ей не говорила, но уверяю: те деньги предназначались не мне. Она не собиралась платить за мою учебу, это точно. Я выливаю в раковину остатки кофе и споласкиваю чашку. Когда оборачиваюсь к отцу, вид у него растерянный. Подавленный. Он открывает рот, пытаясь что-то сказать, но тут же закрывает и качает головой. Конечно, ему непросто. Столько сразу свалилось. Мы никогда не обсуждали мою мать. Пожалуй, до этого дня я вообще ничего плохого отцу про Жанин не говорила. И хотя меня подмывает открыть ему глаза на то, какой она была матерью – вернее, не была, – сейчас шесть тридцать утра, и к такому разговору я не готова. – Пойду досыпать, – говорю я, направляясь к лестнице. – Бейя, подожди. Я замираю на второй ступеньке и медленно оборачиваюсь. Отец стоит, уперев руки в боки, и внимательно смотрит на меня. – Я горжусь тобой. Разумеется, я киваю. А потом отворачиваюсь – и в груди все сжимается от ярости. Он не имеет права. Не имеет права мной гордиться. Потому я и молчала про университет! И хотя сейчас он явно пытается наверстать упущенное, я ничего не могу с собой поделать: меня переполняет гнев и обида на отца за то, что его никогда не было рядом. Я не позволю себе радоваться его словам. И пусть не думает, что ими он сможет восполнить свое отсутствие в моей жизни. Конечно, ты мною гордишься, Брайан. Хотя на самом деле у тебя только один повод для гордости: то, что я чудом выжила в одиночку. 14 Уснуть после ухода Самсона я так и не смогла, сколько ни пыталась. Возможно, мне не давал покоя разговор с отцом. После обеда Сара расставила на песке шезлонги и зонт, и в какой-то момент я, видимо, случайно уснула. А сейчас проснулась. На плече под щекой мокрое пятно слюны. Открыв глаза, я соображаю, что лежу на животе, отвернувшись от шезлонга Сары. Вытираю руку, приподнимаюсь и переворачиваюсь на спину. Устроившись поудобней, я перевожу взгляд на Сару, но вижу вовсе не ее. На шезлонге напротив лежит Самсон. Тоже спит. Я сажусь и смотрю на воду. Сара и Маркус плавают на сапах довольно далеко от берега. Беру в руки телефон и смотрю на время. Уже четыре. Ничего себе, полтора часа проспала! Укладываюсь обратно и гляжу на спящего Самсона. Он тоже лежит на животе, положив голову на руки. На нем бейсболка задом наперед и очки от солнца. Футболки нет – вот и хорошо. Я перекатываюсь на бок, подкладываю руку под голову и какое-то время просто разглядываю Самсона. Мне очень мало известно о его прошлом, о том, что сформировало его личность, но, кажется, я примерно представляю себе его внутренний мир. Может быть, необязательно знать прошлое человека, чтобы хорошо его понимать. И то, что у Самсона внутри, делает его еще привлекательнее внешне. Он настолько привлекателен, что я думаю о нем почти каждую секунду. Сейчас все мое внимание сосредоточено на его губах. Не знаю, почему я вчера так психанула во время нашего поцелуя. Возможно, я до сих пор не могу осознать и принять тот факт, что все это происходит со мной на самом деле. Последняя неделя была богата на события, и вчера ночью все это будто взорвалось у меня в голове. Интересно, если сегодня вечером он поцелует меня еще раз, я отреагирую так же? Или наконец позволю себе насладиться поцелуем целиком – как наслаждалась первыми его секундами? Я не свожу глаз с губ Самсона, уговаривая себя на вторую попытку. А потом на третью и четвертую. Может, если я поцелую его много раз, то рано или поздно все получится идеально? – Ты ведь в курсе, что я лежу с открытыми глазами? Черт. Я думала, он спит! Закрываю лицо рукой. Впрочем, спрятать мои пылающие щеки невозможно. – Не волнуйся. – Голос у него хриплый и будто с трудом вырывается из груди. – Пока ты спала, я тоже на тебя глазел. – Он протягивает руку и трогает мой локоть. – Откуда шрам? Я поворачиваюсь на бок, лицом к нему. – Упала, когда играла в волейбол. Его шезлонг стоит всего в футе от моего, но, когда Самсон убирает руку, у меня такое чувство, что нас разделяет целая миля. – Хорошая у тебя была команда? – Дважды брали первенство штата. А ты в старших классах занимался каким-нибудь спортом? – Нет. Я учился в необычной школе. – Это в какой? Самсон качает головой, давая понять, что отвечать не намерен. Я закатываю глаза. – Вот что это такое? Почему ты можешь задавать мне вопросы, а сам отказываешься отвечать? – Я и так рассказал тебе больше, чем кому-либо. Серьезно, – говорит Самсон. – Не жадничай. – Тогда прекрати задавать вопросы, на которые не готов ответить сам. Он улыбается. – А ты не отвечай! – То есть рассказать девушке о своей школе – это слишком личное, а засунуть ей язык в рот – нормально? Пустяки? И мой рассказ про Дакоту тоже пустяк? И твой – про маму? – Я закидываю руки за голову и закрываю глаза. – Дурацкая у тебя логика, Самсон. В самом деле, что толку с ним разговаривать, если он будет танцевать вокруг каждого вопроса, как балерина? – Я учился в закрытой школе-пансионе в Нью-Йорке, – наконец говорит он. – И это было ужасно. Я победно улыбаюсь, но в глубине души мне грустно. Школа-пансион – звучит так себе. Неудивительно, что он не хочет об этом говорить. – Спасибо.