– Подождите снаружи, пожалуйста. – Что случилось? – вопрошает отец. – За что их арестовали? – Ваша дочь не арестована. Насколько мы понимаем, она вообще в этом не замешана. – В чем? – недоумеваю я. Сотрудница полиции медленно выдыхает – ей явно не хочется объяснять, но ничего не поделаешь, надо. – Дом принадлежит этой семье. – Она указывает рукой на мужчину, женщину и ребенка. – Ваш друг находился здесь без их ведома и разрешения. Его обвиняют во взломе и проникновении. – Сукин сын! – цедит отец сквозь зубы. К горлу подкатывают слезы. – Не может быть, – шепчу я. Этот дом принадлежит отцу Самсона. Он ведь даже код от сигнализации знает! Какой еще взлом?! – Произошла ошибка. – Ошибки нет, – говорит сотрудница полиции, убирая блокнот в карман. – Вы ведь не против проехать с нами в участок? Вам нужно подать заявление и ответить на несколько вопросов. Я киваю и встаю. Вопросы-то у них есть, только вряд ли я смогу на них ответить. Отец вскакивает. – Да она понятия не имела, что это чужой дом! Я сам разрешил ей здесь переночевать… – Это просто формальность. Вы тоже можете подъехать в участок. Если наши догадки подтвердятся, мы сразу ее отпустим, и вы поедете домой. Отец кивает. – Не волнуйся, Бейя. Я с тобой. Не волнуйся?! Да я просто в ужасе, черт подери! Прежде чем выйти из дома, я подбираю с пола оба рюкзака – Самсона и мой – и отдаю их отцу. – Закинешь домой мои вещи? Я не говорю ему, что один из рюкзаков принадлежит Самсону. Он забирает их и смотрит мне прямо в глаза. – Пока я не подъеду, ни на какие вопросы не отвечай. 24 Комнатка так мала, что кажется, на четверых не хватит воздуха. Отец сидит рядом за крохотным столиком, и я чуть подалась в сторону, чтобы сохранить хотя бы подобие личного пространства. Локтями уперлась в стол, лицо спрятала в ладонях. Сама не своя от волнения. Отец – просто зол. – Вы знаете, как давно он поселился в этом доме? Я выяснила, что женщину зовут офицер Феррел. Как зовут мужчину – понятия не имею. Он молча строчит что-то в блокноте, не поднимая головы. – Нет. – Бейя только в июне приехала. Самсон там жил как минимум с весенних каникул. По крайней мере, тогда я с ним познакомился. – Вы не знакомы с хозяевами дома? – спрашивает офицер Феррел. – Нет. Я раньше видел там каких-то людей, но принимал их за съемщиков. Большую часть года мы живем в Хьюстоне и еще не успели познакомиться с соседями. – Вам известно, как Самсону удалось обойти сигнализацию? – Этот вопрос обращен ко мне. – Он знает код. Я видела, как он его вводил. – Вам известно, откуда у него код? – Нет. – Вам известны адреса других домов, где он мог селиться? – Нет. – Вам известно, где он живет, когда в дом возвращаются хозяева? – Нет. Сколько раз еще придется на разный манер повторить «Нет»? Мне действительно больше нечего им сказать, я не знаю ответов на их вопросы. Я не знаю, откуда Самсон приехал. Не знаю имени его отца. Не знаю дату и место его рождения, не знаю, где он вырос, жива его мать или действительно умерла. С каждым вопросом мне становится все больше не по себе. Разве возможно так хорошо знать человека, о котором ты совершенно ничего не знаешь? Может, я его и не знаю. От этой ужасной мысли прячу лицо в руках. Я устала и сама хочу получить ответы, но для этого надо поговорить с Самсоном. Впрочем, мне нужен ответ на единственный вопрос: в его сердце тоже выросла кость? Если да, сейчас она тоже трещит? Ведь мое сердце вот-вот разобьется вдребезги. – Она в самом деле ничего не знает, – обращается отец к полицейским. – Сейчас ночь. Давайте вы нам просто позвоните, если возникнут вопросы? – Конечно. Осталось одно маленькое дело – и мы вас отпустим. Минутку. Оба выходят из комнаты. Я наконец поднимаю голову и выпрямляю спину. – Все нормально? – спрашивает отец. Киваю. Если ответить иначе, он захочет поговорить. А говорить я сейчас не в силах. В открытую дверь хорошо видно, что происходит снаружи. В комнате напротив сидит человек. Он явно под кайфом и без конца издает какие-то нечленораздельные звуки. От каждого его возгласа я невольно морщусь. Вообще-то мне не привыкать к такому поведению: мать вечно что-то бормотала себе под нос, особенно в последний год. Разговаривала с несуществующими людьми. Но за лето я умудрилась забыть, каково жить рядом с наркоманом. Мне больно смотреть на этого человека. Тюрьма не поможет ему преодолеть зависимость, как не помогала и моей матери. Наоборот, только делала хуже. Арест, заключение, свобода – после каждого визита в следственный изолятор мать выходила на новый виток нисходящей спирали. Ее сажали несколько раз. За что именно не знаю, всегда в связи с наркотой: приобретение, хранение, перевозка. Помню, как среди ночи меня забирала соседка и уводила спать к себе. Наверное, мама была неплохим человеком, если бы не болезнь. Ведь зависимость – это болезнь, верно? И хотя у меня к ней врожденная склонность, я твердо намерена ее не подхватить. Порой я гадаю, какой бы могла быть моя мама, если бы не пристрастилась к наркотикам. Была бы она хоть немного, хоть чем-то похожа на меня? Смотрю на отца. – Когда вы с мамой познакомились, какая она была? Мой вопрос явно его коробит. Он качает головой. – Совсем не помню. Прости. Конечно, с чего ему помнить Жанин? Он тогда был немногим старше меня сейчас и на пару дней приехал в Кентукки по работе. Они с мамой встретились, возможно, напились в каком-нибудь баре, перепихнулись – и больше в глаза друг дружку не видели. Иногда меня подмывает спросить, как именно они познакомились. Впрочем, наверное, не стоит. Вряд ли там нашлось место романтике. Еще я иногда гадаю, почему отец живет более-менее нормальной жизнью, а мать с годами так опустилась. Дело в одной лишь зависимости? Или в дисбалансе наследственных и приобретенных качеств? – Как думаешь, зависимости бывают только у людей? – спрашиваю я отца. – В смысле? – Ну, алкоголь, наркотики. У животных бывают пагубные пристрастия? Отец вглядывается в мое лицо, словно не понимает, о чем я его спрашиваю.