– И что? – опять спросил отец. – Я сразу его узнала, – всхлипнула мать, – это мой подарок Ване. Вышила на машинке первую букву его имени, вручила сыну. А он не пришел в восторг. – Мама, спасибо. Но эта фигня для девчонки. Цвет – белый, да еще с вышивкой. Надо мной ребята смеяться будут. Отдай его Насте. Наотрез им пользоваться отказался. Настя тоже заявила: – Зачем мне подарочек, который Ваньке предназначался? «Возьми, дочка, то, что брат забраковал»? Спасибки, очень благодарна за заботу. Ну я и подарила его Алёне на день рождения. Хороший платочек, жалко было выбрасывать, а вечно мрачной девчонке не хотелось что-то дорогое покупать. Носового платка ей за глаза хватит. – И что? – словно заевшая пластинка осведомился отец. – Милиция докопается, чей платок, – всхлипнула мать, – я чуть в обморок не рухнула, когда участковый снимок показал. Там же первая буква имени сына, догадаются, кто ее вышил! – Не блажи! – оборвал жену Михаил, – такой ерунды много. На «В» начинаются Владимир, Виктор, Василий, Валерий, Виталий. А мальчик у нас Иван. Его инициалы «И» и «М», если с отчеством. – Ванечка он, – пробормотала мама. – Хватит дурью маяться, – разозлился супруг. Глава тридцатая Софья замолчала, а я поинтересовалась: – И что было дальше? Софья сдула со лба упавшую прядь волос. – Алёна вместе со своей сестрой и родителями пропала из нашей жизни. Я много лет ничего о ней не знала. И не интересовалась жизнью дяди и тети. А потом позвонил врач из больницы, представился Виктором Сергеевичем и спросил: – Елизавета Петровна Козлёнок вам кем приходится? Вот уж я удивилась. – Двоюродной сестрой, но отношений у нас давно нет. Доктор попросил меня приехать. Софья Михайловна протяжно вздохнула. – Делать нечего, пришлось согласиться. И добиралась я до клиники с проблемами. Сначала машина не завелась. Я много лет за рулем, меняю тачки раз в три-четыре года, на металлоломе не катаюсь. ТО регулярно прохожу. И пожалуйста! Автомобиль не пожелал с места сдвинуться. Я вызвала такси, а оно по дороге сломалось. Села в автобус, он поехал по другому маршруту, я не заметила букву «А» у номера. Мне словно кто-то мешал до места добраться, определенно не хотел, чтобы я влипла в неприятности. Но я же упорная, не обратила внимания на то, как меня останавливало, я приехала! Софья закатила глаза. – Боже! Убогая клиника! В холле воняет хлоркой! В справочной сидит злая баба. Может, там сейчас все к лучшему изменилось, но тогда был просто ад. Доктор не стал времени терять, велел привезти Елизавету. Я ее помнила красивой стройной девушкой, всегда очень хорошо одетой. И с презрительным взглядом в мой адрес. Лиза никогда не скрывала своего отношения к окружающим смердам. Кто я? Всего-то какая-то двоюродная сестра без особых талантов. А она гениальная художница с мировой славой. И что получилось, когда годы прошли? Софья стала доктором наук, профессором, у нее толпа учеников. Студенты меня любят, коллеги уважают. Материально я не нуждаюсь, потому что хорошо зарабатываю составлением родословных, исследованиями фамилий. Плюс гонорары за выступления, выездные лекции. Часто летаю по разным странам, меня приглашают разные университеты. Да еще зовут на радио, я вела разные интеллектуальные программы. Конечно, каждая собака обо мне не слышала, я не ищу вселенской славы. Разве я актриса, модель? Я научный работник. А кто Елизавета? Понятия не имею. При взгляде на нее мне тогда плакать захотелось. Она выглядела лет на десять старше. Доктор нас вдвоем оставил. Лиза бросилась мне на шею. – Соня, спаси. И начала рассказывать. Когда родители узнали, что Алёна родила младенца, они отдали ее женщине, которая занималась воспитанием детей с криминальными наклонностями. Софья посмотрела на меня. – В стране тогда была советская власть. Вам понятно, что эта особа работала нелегально? – Конечно, – кивнула я. – Баба жила в области, брала в свой дом мальчиков-воров, хулиганов, девочек, которые рано начали сексуальную жизнь. Уж не знаю, как она исправляла дурные замашки, но, думаю, что она не Макаренко, – продолжала Софья. – Елизавета не знала, где живет сестра, да и не интересовалась ее судьбой. Алёна никогда домой не приезжала. Единственное, что слышала старшая, – разговоры отца и матери о том, что содержание младшей дочери им дорого обходится, но оставить развратницу без присмотра нельзя, она непременно еще в подоле принесет. И что люди скажут? Стыдно-то как перед соседями! Денег в семье стало меньше не только из-за оплаты пребывания Алёны у воспитательницы, но и потому, что интерес к творчеству Лизы стал угасать. Художница продолжала рисовать как в детстве, она не развивалась. Но полотна, которые создавал ребенок, вызывали удивление и восхищение. А такие же работы студентки уже не казались чудом. Надо было придумать нечто новое, оригинальное, но Елизавета жила со старым багажом. И постепенно интерес к ее творчеству угас. Газеты, журналы, телевидение нашли новых гениальных детей, Елизавета выросла, закончилась ее слава. Все попытки Петра устраивать выставки дочери, продавать, как раньше, ее картины окончились неудачей, Елизавета пристроилась в издательство, стала иллюстрировать детские книги. Работа ее коробила, приходилось делать то, что ей велели. Собственное мнение художницы не учитывалось. Елизавета плакала по ночам, чувствовала себя униженной. Вдобавок личная жизнь никак не складывалась, мужчины обходили ее стороной. После смерти родителей судьба дала Лизе новый пинок. Она узнала, что младшая сестра претендует на половину квартиры, и ничего с этим поделать нельзя. С Алёной Елизавета не встречалась с того момента, как младшую выдворили из семьи, все переговоры о жилье велись через юриста, который выступал от лица родственницы. После долгих споров он предложил Лизе: – Есть два варианта размена. Однокомнатная квартира неподалеку от дома, где вы жили с родителями. Или двушка в Медведкове. В Елизавете взыграла девочка – гениальная живописица. – Медведково, – поморщилась она, – край света! Там живут одни лимитчики! Естественно, я останусь в центре! Она перебралась на новое место и окончательно приуныла. Небольшая комната, крохотная кухня, первый этаж. На втором вечно орали пьяные соседи. В подъезде воняло кошками. Крохотная зарплата. Одиночество. Опостылевшая работа. И она больше не вундеркинд, не особенная девочка, которой все восхищаются. Теперь Лиза одна из толпы. Было от чего рыдать по ночам. А потом вдруг рядом с окончательно приунывшей художницей появился Павел, композитор из провинции. Наконец-то за Лизой стали ухаживать. Роман развивался стремительно. Паша переехал жить к возлюбленной. Их часто навещала Тоня, мать Павла, речь зашла о свадьбе. Будущая свекровь обожала Елизавету, обнимала, целовала ее, готовила для нее все самое вкусное. Павел договаривался о выставке картин невесты. Елизавета воспряла духом, она снова почувствовала себя особенной, стала капризничать. В начале лета Тоня отправила Елизавету в Пицунду к своей подруге Диане. Художницу встретили с абхазским гостеприимством, ей отвели просторную комнату, кормили, поили, возили на экскурсии. Денег никаких не брали. Лиза в благодарность написала хозяевам картину. Полотно восхитило всех, гостью захвалили. Елизавета расцвела как подсолнух под ласковыми лучами солнца. Единственное темное пятно – отсутствие Паши. Но жених никак не мог приехать, так как ему наконец удалось договориться о выставке картин Лизы в Манеже. Сейчас он занимался оформлением экспозиции. Через два месяца ласковые хозяева стали косо поглядывать на Лизу, потом Диана спросила: – Вы домой собираетесь? Художница удивилась: – Тоня сказала, что меня пригласили на все лето. Билет куплен на август. – Антонина оплатила июнь-июль, – хмыкнула Диана, – первого августа новый постоялец приедет. Елизавета растерялась, а хозяйка объяснила, что Тоня сняла у нее помещение, но сама приехать не смогла, прислала Лизу. – Нам все равно, кто живет, – бесхитростно объяснила хозяйка. – Заплатили? Имеете все условия и нашу любовь. Но за бесплатно только рыбы плавают. Уезжайте. Если откажетесь, я обращусь в милицию. – У меня билет на август, – повторила Лиза. – Комната снята до первого числа. Сегодня тридцатое. Послезавтра появится новый постоялец, – отрезала Диана, – ваш билет не моя забота. Глава тридцать первая Не стоит описывать, как Лиза добиралась до Москвы. В конце концов она очутилась около своей квартиры. Здесь ее ожидал новый сюрприз. В двери были новые замки, на звонок открыла незнакомая тетка. Услышав от испуганной Лизы: – Вы кто? Баба возмутилась: – Хозяйка! Чего надо? – Это моя квартира, – обомлела Елизавета. Разговор продлился некоторое время, потом Лиза помчалась в домоуправление, а там ей объяснили: – Вы разменяли жилье. Ваши родственники уехали в другой город, Елизавета Петровна Козлёнок теперь живет в Подмосковье в деревне Зорино, это сто четыре километра от столицы. В полном ужасе Елизавета кинулась в милицию и выяснила: Павел и Антонина были прописаны в ее квартире. Обмен они совершили с согласия Лизы, у них была нотариальная доверенность. Понятное дело, она стала жертвой мошенников, коих и в советские, и в последующие годы было немало. Ясно, что без помощи домоуправа и паспортистки такую аферу не провернуть. Любой здравомыслящий человек, пообщавшись с сотрудником районного отделения, отправился бы в вышестоящую организацию и стал бы добиваться правды. Но Лиза не умела самостоятельно решать проблемы, она запаниковала и решила покончить с собой, бросилась под машину. Шофер успел затормозить, автомобиль лишь слегка задел Лизу. Ее отправили сначала в обычную больницу, потом в психиатрическую. И вот теперь Елизавета умоляла Софью: – Помоги! Мне жить негде! Уехать в деревню я не могу. Погибну там! Софья Михайловна опять направилась к чайнику. – Поставьте себя на мое место. Лиза никогда у меня не вызывала симпатии. Но нельзя же ее бросить? В свое время я купила у соседки апартаменты. Квартира точь-в-точь как моя, только этажом ниже. На дворе были уже девяностые, не советские годы, стало можно покупать-продавать жилье. Приобрела я хоромы на старость. Если не смогу работать, заболею, ослабну, мне рассчитывать не на кого. Я одна. Нужно самой о себе позаботиться, подстелить соломку на случай падения. Квадратные метры всегда можно сдавать и жить на выручку. Но сейчас-то квартира просто заперта. Понимаете мои мучения?