Архив судов Зиганшин решил отдать на откуп Кнышу, рассудив, что Леша вредный и злой, только когда ему пытаются навесить лишнюю работу, а просто поделиться информацией он всегда готов. Мстислав Юрьевич с ужасом представлял себе гору разыскных дел, скопившуюся в архиве ГУВД с девяносто второго года. Время еще было такое лихое, люди пропадали часто и не только гибли, но и сбегали от следствия или конкурентов. Как среди всего этого вычленить хотя бы десяток, ну ладно, хотя бы пятьдесят женщин, с которыми целесообразно идентифицировать найденные останки? Пока что кроме пола и возраста есть только один поисковый признак – прямая или косвенная связь с медициной. И то не факт. Но отступать было некуда, и, купив здоровенный букет цветов, банку кофе и коробку конфет, Зиганшин отправился в архив. Тетки встретили его приветливо, он не стал особенно ничего темнить, почти честно рассказал про страшную находку поблизости от собственного дома, и искренность оказалась вознаграждена. Архивариусы лопатили вместе с ним старые дела, помогали разбирать каракули в документах, заполненных от руки, но при всем энтузиазме результата не было. После небольших колебаний Зиганшин отложил в сторону дело о розыске одной медсестры, которая давно уже не работала по специальности, а вела такой образ жизни, что ее исчезновение никого не удивило. На девяносто процентов это не то, но хоть какой-то результат… На второй день пребывания в архиве Зиганшин слегка запаниковал, почувствовав, как тупеет от бумажной работы, а чаепитие с тетками приобретает зловещую притягательность. «Лучше бы я в засаде сидел», – вздыхал Мстислав Юрьевич, стараясь не думать, что за сухими документами скрываются человеческие трагедии. Он был уже близок к отчаянию, когда позвонил приятель с добрыми вестями. Памятуя о том, что если не признать пропавшего человека умершим, разыскное дело не прекращается, Зиганшин, не особенно рассчитывая на успех, закинул удочку во все отделы на предмет «поскрести по сусекам», вдруг найдется давно заброшенное дело с подходящими характеристиками. Приятель раньше служил опером под его началом, показал себя чрезвычайно толковым работником, поэтому, когда освободилась вакансия начкрима в одном из отделов полиции, Зиганшин не поленился и пропихнул парня на должность. Что ж, редкий случай, когда добро возвращается добром. Приятель постарался для своего наставника и нашел-таки дело гражданки Верховской, пропавшей аккурат в ноябре девяносто второго года. На момент исчезновения она работала заведующей отделением в крупной питерской больнице. Услышав эту информацию, Зиганшин стремительно сорвался с места, даже не допив чай, и помчался в отдел к другу, провожаемый уверениями теток, что они ему все найдут и рассортируют. Опер, работавший с делом Верховской, давно вышел на пенсию, настолько давно, что ни у кого из нынешних сотрудников не нашлось его телефона, поэтому пришлось ориентироваться по документам. Пролистав дело, Зиганшин узнал, что Татьяна Николаевна Верховская, двадцати семи лет, заведующая отделением эндоваскулярной хирургии, пропала предположительно шестнадцатого ноября девяносто второго года. Ее муж, служивший терапевтом в той же больнице, в тот день находился на суточном дежурстве и ничего о передвижениях жены сказать не мог. В пятом часу вечера Верховская, уходя с работы, заглянула к нему, и больше живой он ее не видел. Утром муж спокойно сдал смену, поднялся в кабинет жены и, не найдя ее на рабочем месте, решил, что она просто опаздывает. Несмотря на молодой возраст, Верховские, поженившись девятнадцатилетними, имели солидный стаж супружества, поэтому муж не стал дожидаться Таню ради поцелуя в щечку, а спокойно поехал домой спать. Сотрудники Татьяны Николаевны тоже не встревожились, решив, что она, наверное, отправилась на какую-нибудь конференцию, к которым вообще питала слабость, и не предупредила. Или предупредила, да они забыли. Сотовые телефоны тогда были еще роскошью и имелись только у самых богатых и высокопоставленных людей. В общем, пока Верховский выспался, а сотрудники сообразили, что вроде бы нет сегодня никаких интересных конференций, а есть, наоборот, очередь пациентов, которые ждут ангиографии, прошел целый день. Дальше начались обычные в таких случаях мытарства: уговоры в милиции принять заявление, обзвон сначала родственников, потом подружек, потом справочных больниц. Зиганшин знал: когда начинают серьезно заниматься розыском, близкие уже так истощены, что воспоминания о каких-то значимых мелочах, могущих навести на след, сгорают у них в огне тревоги и отчаяния. Верховский утверждал, их жизнь до исчезновения Тани текла размеренно и обычно, жена нигде не бывала без него, и он не помнит, чтобы она собиралась куда-то шестнадцатого числа. Кроме мужа, у Татьяны была мать, высокопоставленная чиновница в Минздраве. Она жила в Москве и про сиюминутные планы дочери не знала. Имелся еще старший брат, подводник, служивший на Севере и почти утративший связь с семьей. Сотрудники все дали стандартные и бесполезные показания. Пока была жива мать, с ее чиновными возможностями, поиск велся довольно активно, во всяком случае, дело регулярно пополнялось бумажками, а потом активность сошла на нет. Приятель был действительно грамотным работником и пробил нынешние координаты Верховского и опера, возбудившего дело, не дожидаясь просьбы Зиганшина. Мстислав Юрьевич поблагодарил, но решил сначала съездить на работу, вдруг там что-нибудь вспомнят о Татьяне Николаевне, хоть и минуло четверть века. Ожидания его полностью оправдались. Немного поблуждав по больничным коридорам, он нашел большую двустворчатую дверь самого современного вида, толкнув которую оказался в красивом холле, с, кажется, мраморными стенами. Впрочем, он не успел разглядеть обстановку, потому что сразу налетели хорошенькие девушки в разноцветных хирургических пижамках и вытолкали его вон. Он еле успел попросить, чтобы позвали кого-нибудь, кто давно работает. Минут через десять вышла сухопарая женщина с мрачным лицом и привела его в крохотный кабинет с пронзительно-больничной мебелью и голым окном. Оробев под ее строгим взглядом, Зиганшин многословно извинился, что беспокоит занятых людей, и изложил суть дела. Женщина нахмурилась и подняла телефонную трубку с таким свирепым видом, что Зиганшин решил, будто она вызывает охрану вышвырнуть его вон. Но нет, она всего лишь попросила зайти какую-то Антонину Семеновну. Мстислав Юрьевич имел в голове устойчивый стереотип, что женщина-хирург – это обязательно суровая, слегка мужиковатая тетя, поэтому к виду Антонины Семеновны оказался не готов. В кабинет вошла такая сочная дама, что у Зиганшина захватило дух. Лет, ей, наверное, было около пятидесяти, но хирургический костюм цвета бордо облегал весьма волнующие формы, а полные чувственные губы заставили бы любого мужчину утратить хладнокровие. Антонина Семеновна бросила ему один из тех взглядов красивой женщины, которые говорят, что интерес его замечен, оценен и принят к сведению, и Зиганшин стал лихорадочно прикидывать, как бы сделать так, чтобы продолжить общение в неформальной обстановке. В каком-нибудь пафосном кафе, например, а там кто знает… – Так о чем вы хотели поговорить? – спросила Антонина Семеновна. Голос у нее оказался таким же сексуальным, как она сама, пришлось собрать всю волю, чтобы сосредоточиться на деле. Зиганшин, как джентльмен, уступил Антонине Семеновне единственный стул напротив письменного стола хозяйки и устроился на узкой кушетке для осмотра больных, но кабинет был очень мал, и как Мстислав Юрьевич ни отодвигался, все равно оказывался к своей собеседнице слишком близко, и мысли его путались. Только когда Антонина Семеновна сказала, что Верховская была очень тяжелым человеком, Зиганшин опомнился. – То есть? – Я чувствую себя немного подлой, – тонко улыбнулась доктор, – по идее, я должна говорить о Тане только хорошее, но вы же пришли не панегирики выслушивать, а за полезной информацией, верно? – Верно. – Поэтому я расскажу правду. Татьяна была замечательный врач и, наверное, хороший человек, но на роль руководителя она не подходила абсолютно. То есть трудно найти кого-нибудь, кто был бы способен командовать людьми меньше, чем она. Коллектив переживал, что она пропала, сочувствовал ее судьбе, но никто не тосковал по ней, а я вообще, стыдно сказать, испытала облегчение. – Вот как? – Очень тяжелый человек она была, просто невероятно. Буквально заставляла нас всех себя любить. – Все же она была вашей начальницей, – улыбнулся Зиганшин. – Знаете, когда руководитель просто требует, чтобы ему угождали, это понятно и нормально, а тут было совсем другое. Такое впечатление, будто у Тани была инструкция: «Как добиться всеобщей любви», и она выполняла ее строго по пунктам, а потом обижалась, что мы не поддаемся. Будто мы какая-то глина в ее руках, право слово. – Может быть, она просто растерялась? Все же стать завотделением в двадцать шесть лет – серьезное испытание. Антонина Семеновна рассмеялась: – Вы, наверное, думаете, что я сама хотела быть заведующей и завидую Тане до сих пор? Так вот, молодой человек, ничего подобного! Я в первую очередь мать семейства, а остальное мне ехало-болело! – Это точно, – вмешалась мрачная женщина, – Антонина Семеновна у нас ходит на службу, только чтоб развеяться от семейных забот. – Кому что нравится, – миролюбиво заметила Антонина Семеновна, – наше отделение было вновь созданным, как теперь говорят, инновационным, и я туда перешла только потому, что работа все же полегче, чем на неотложке. Но после месяца работы с Таней едва не запросилась обратно. Она сразу стала меня рядить в свои лучшие подружки, как-то резко прикипела. – Что ж плохого в приятельских отношениях? – Так просто и не объяснишь… Ну, например, она сразу начала меня баловать. Давай, мол, буду отпускать тебя пораньше. Ну, ок! Потом говорит, раз у тебя дети маленькие, можешь опаздывать. Я снова ок! Целую неделю расслаблялась, хотя и не наглела. А дальше смотрю, она чуть что ко мне с задушевными разговорами пристраивается. И любит-то она меня, и восхищается, какая я молодец, все успеваю. Если бы я была заведующей, а она моей подчиненной, вопросов нет. Но когда наоборот, то это, мягко говоря, странно. Как-то раз я сижу себе спокойно, пишу истории, вдруг Таня мне приносит чай с конфеткой, хотя я ничего не просила у нее. Говорит, ты, наверное, устала, на, подкрепись. А я как раз пыталась сидеть на очередной диете, поэтому чай взяла, а конфету не стала, мол, прости, Таня, но я сладкое не ем. Сказала и забыла, и через неделю на ее глазах съела шоколадку, просто надоело уже себе во всем отказывать. И пошло-поехало! А почему ты тогда не взяла, а сейчас ешь? Может, тебе из моих рук противно брать, поэтому ты солгала, что не употребляешь сладкое? Э, думаю, пора завязывать с этой дружбой. Ну на фиг, лучше буду вовремя приходить на работу, чем отчитываться за каждый вздох. Но было уже поздно! Главное, я готова была на хорошие приятельские отношения, но она буквально мне нож к горлу приставляла, вымогая страстную дружбу. Подарила шарфик, будто петлю на шею надела. А почему ты не носишь? Тебе неприятны мои подарки? У меня плохой вкус? Пришлось каждый день рассекать в этом чертовом шарфе, как дуре, лишь бы Таня не привязывалась. Но все равно она мне покоя не давала. «А почему ты грустная? Что случилось? Это я тебя обидела?» – только и слышно было от нее! Или вот еще: «А давай проговорим!» – То есть? – Таня начиталась каких-то психологических книжек, в которых утверждалось, что любые непонятки надо проговаривать. Бррр! Слово-то такое, будто полы вскрывать. Чуть не каждый день она меня мучила: «А почему ты так сказала? А что ты имела в виду? А какие были твои глубинные мотивы? А я вот почувствовала то-то и то-то, потому что в детстве была лишена материнской ласки и ощущаю все острее, чем другие люди». Ну ощущай на здоровье, я-то тут при чем! – в сердцах воскликнула Антонина Семеновна – Если знаешь, что у тебя проблемы, так решай их сама, а не заставляй людей обращаться с тобой бережно и осторожно, как с тухлым яйцом. – Может быть, она испытывала к вам… эээ… интерес определенного рода? – осторожно спросил Зиганшин, стараясь унять собственный интерес к сексапильной докторше. – Да нет! В том-то вся и глупость, что весь дикий накал страстей был только ради чистой дружбы, – вздохнула Антонина Семеновна, – причем она так ловко подвела, мол, вот, смотри, я стараюсь, все для тебя делаю, открываю тебе душу, и если ты посмеешь в ответ меня не полюбить, то ты бессердечная сволочь, и ничего больше. – Я понял, что Татьяна Николаевна была навязчивым и трудным в общении человеком. Но почему вы сказали, что она не годилась на должность заведующей? – Ну как? У руководителя в приоритете должно быть как заставить людей сделать дело, а не как заставить их себя любить. – Согласен. А еще что-нибудь можете рассказать о Верховской? Антонина Семеновна нахмурилась: – Для своих лет она была достаточно грамотным специалистом. Интересовалась новыми достижениями в нашей области и вообще много читала. И, знаете, ко мне она подлизывалась, но в работе совсем не была бессловесной и робкой, наоборот! Даже удивительно, боялась меня задеть неловким взглядом, а руководству высказывала свое мнение достаточно резко. Я-то сама не ходила на планерки, но многие мне говорили, что Таня слишком много на себя берет. Зиганшин напрягся: – Кто? – Да бог с вами! Откуда я помню через столько лет… – Конфликты были у нее на этой почве? – Что-то вертится в голове, вроде бы кто-то сетовал, что Таня дала публичную отповедь какому-то заслуженному доктору, но кто мне это говорил и что за доктор, хоть убейте, не вспомню. Я вообще никогда не увлекалась сплетнями. Мстислав Юрьевич внимательно посмотрел на собеседницу. – Антонина Семеновна, – строго сказал он, – пропадает молодая успешная женщина. Не думаю, что в вашем окружении такое случается каждый день, и как бы вы ни относились к Верховской, ее исчезновение наверняка стало серьезным потрясением для вас. Вы ведь наверняка вспоминали всю историю вашего знакомства, какие-то подробности и несообразности. Неужели ничего не показалось вам подозрительным?