По телефону Евгений Германович сказал, что похож на Луи де Фюнеса и больше ничего не прибавил к ориентировке собственной внешности, Зиганшин принял это за стариковскую причуду и только вынул мобильник, чтобы идентифицировать своего собеседника, как увидел за столиком у окна человека, так поразительно похожего на французского комика, что без колебаний шагнул к нему. В кафе играла какая-то невнятная музыка, и хоть народу в зале было прилично, соседние с ними столики пустовали. Можно было говорить о деле, не опасаясь, что кто-то подслушает. Как и ожидалось, Евгений Германович не рассказал ничего существенного, кроме, пожалуй, восторгов в адрес Антонины Семеновны, чья греховная красота не оставила его в свое время равнодушным. Припомнил он и Верховского, о котором отозвался с большим сочувствием, а вот Танину мать назвал злобной диктаторшей. Он добросовестно опросил всех знакомых пропавшей молодой женщины, провел тщательный осмотр ее жилища и рабочего места, но с нулевым результатом. Что ж, Евгений Германович разослал запросы во все полагающиеся места и стал ждать, когда обнаружится труп, а вместе с ним и новые улики. В то, что Таня исчезла добровольно, он не верил ни секунды. «Да, – подумал Зиганшин разочарованно, – вполне можно было пообщаться по телефону». – А почему вдруг такой интерес к старому делу? – спросил Евгений Германович. Мстислав Юрьевич замялся. С одной стороны, существует такое понятие, как тайна следствия, а он и так последнее время только тем и занимается, что выбалтывает ее всем, кому не лень слушать, но с другой… Старый оперативник потратил свое время, и надо быть последней свиньей, чтобы не удовлетворить его любопытство. Оглядевшись и понизив голос, Мстислав Юрьевич рассказал все. – Надо же, – усмехнулся Евгений Германович, – теперь моя совесть стала немножко чище, а то я думал, вдруг что-то упустил. Зиганшин покачал головой и заметил, что маньяк, он и есть маньяк, его вообще труднее всего искать, особенно когда даже трупа нет и серия неочевидна. – С другой стороны, я мог бы обратить внимание на то обстоятельство, что Верховская хотела купить участок. – Ну, знаете! Это сейчас легко говорить, когда знаешь ответ. Но можно ли себе представить, что уравновешенная женщина вдруг сорвется смотреть участок непонятно с кем и даже не скажет мужу, куда поехала? Верховский сказал, покупка земли у них была только в теории, они даже газету объявлений еще не покупали. – Не забывайте, что тогда не было мобильников и люди не могли каждые десять минут сообщать близким о своих передвижениях. Она по дороге домой увидела объявление на столбе и сорвала номер. А тут как раз телефонный автомат на пути попался, она и думает, дай позвоню, а то вдруг участок уплывет, больно он дешевый. Если бы она из дома набрала, то мы бы вычислили номер по распечатке, а из автомата как угадаешь… – Ну да, а бумажку сунула в карман, поэтому вы ее не нашли. – В общем, позвонила, маньяк начинает нагнетать, мол, давай прямо сегодня, а то другие покупатели есть за эту мизерную цену. Ну и все. – Многовато совпадений. С другой стороны, никто ж не мешает нашему серийнику быть настоящим риелтором. Кстати, это объясняет его хорошее знание местности. Если он четверть века колесит по области, продавая участки, то знает места, где можно сжечь машину и сбросить труп, не привлекая к себе лишнего внимания. Евгений Германович вздохнул, и Зиганшин поспешил уверить его, что тогда вычислить серийника было просто нереально. – Новогодняя гирлянда? – вдруг спросил старый оперативник, нахмурясь. – Слушайте, а было такое убийство, только очень давно, в начале восьмидесятых. Но там с раскрытием. – Как? – Зиганшин едва не подскочил. – Девчонки убили свою одноклассницу и поглумились над ней. Вы человек молодой и, конечно, не помните, что в те годы все прямо носились с трудными подростками. И фильмы-то про них снимали, и книги писали, и науку всякую двигали. Прямо как с ума посходили! Сегодня я в банде малолеток еле жив остался, а завтра иду с женой в кино, и мне показывают, какие это на самом деле тонкие и ранимые личности. Зиганшин подумал, что в строгие советские времена интерес к трудным подросткам был для общества единственным способом заглянуть в темные глубины человеческой природы. Первый робкий шаг на пути в бездну. А потом быстро началась перестройка, вместе с ней гласность, и трудные подростки, конечно же, не выдержали конкуренции с матерыми серийными убийцами. – В общем, – продолжал Евгений Германович, – был такой известный журналист Божко, любитель посмаковать социальные проблемы, так он прямо вцепился в ту несчастную гирлянду и хотел писать очерк о циничности современных детей, но у одной девчонки оказались высокопоставленные родители, и ему быстро заткнули рот. – Вы лично занимались этим делом? Евгений Германович картинно развел руками: – Оно даже не на нашей земле было. Товарищ в курилке рассказывал, а я почему-то запомнил. * * * Вечера становились уже по-осеннему темными и промозглыми, наступало время домашнего уюта, мягкого света настольных ламп и шелеста книжных страниц, время, когда в душе просыпаются древние воспоминания о беспомощности перед стихиями и о том, что иногда тепло другого человека – единственный шанс остаться в живых. Руслан сидел в своем кабинете и смотрел в большое арочное окно, за которым ничего не было видно, кроме черноты. Не хотелось выходить на улицу, будто там его действительно подстерегали мрачные осенние демоны. Все разошлись по домам, и стук его костылей станет гулко отдаваться в пустом высоком коридоре, а если он вдруг поскользнется и упадет, некому будет помочь ему подняться. Волчеткин вздохнул, достал визитку колдуновского друга, занимающегося протезированием, положил в центре стола, чтобы завтра прямо с утра позвонить и записаться на прием, и отправился в путь. Он привык, что жена всегда ласкова с ним, поэтому, когда она сухо сказала: «Мой руки и иди ужинать», даже не поцеловав его, Руслан встревожился, но, увидев в кухне празднично накрытый стол, решил, что забыл про какую-нибудь значимую дату и Лиза имеет полное право сердиться. Однако, садясь, и восхищенно оглядывая блюдо со своей любимой сельдью «под шубой» и переведя взгляд на горку румяных пирожков, выглядевших как персонажи русской народной сказки, Руслан так и не смог сообразить, что за повод послужил всему этому великолепию. Теперь, став калекой, он вынужденно пренебрегал хорошими манерами и садился за стол первым. Дождавшись, когда он устроится в своем уголке, мама села с таким напряженным лицом, что Руслан понял – она тоже ничего не понимает. Лиза обнесла их блюдом с канапе (!) и заняла место в торце стола. Некоторое время семья поглощала пищу в гробовом молчании. Наконец, когда Руслан почувствовал, что сейчас вскипит от напряжения, Лиза отложила прибор и сказала: – У меня к вам серьезный разговор. Обычно такие вещи женщины обсуждают сначала наедине со своим мужем, но я не хочу, чтобы потом вы, Анна Спиридоновна, могли предъявить мне какие-то претензии, поэтому говорю сразу вам обоим. – Лиза, я могу уйти. – Нет, ни в коем случае! Хорошо это или плохо, но родители воспитали меня в убеждении, что ни при каких обстоятельствах нельзя быть эгоисткой, и всю сознательную жизнь я считала, что заботиться о себе просто стыдно, – продолжала жена спокойно и даже немного насмешливо, – всегда хотела помочь и услужить, и сделать так, чтобы людям рядом со мной было если не приятно и интересно, то, по крайней мере, комфортно находиться. Никто не может меня упрекнуть, что я когда-либо ставила свои интересы выше интересов близких, и, войдя в вашу семью, я очень старалась вести себя так, чтобы ваша жизнь если и не стала лучше, то уж во всяком случае нисколько не изменилась к худшему. – Лиза, к чему ты это говоришь? Мы видим и ценим твое отношение… – Спасибо, Анна Спиридоновна, – сказала Лиза строго, – но дело в том, что скоро все изменится. Появится человек, который действительно не сможет обойтись без моей заботы, и я уже не смогу угождать вам так, как до сегодняшнего дня. Это не значит, что я перестану вести дом. Наоборот, я буду это делать еще лучше, чем раньше, потому что раньше я не хотела похваляться перед вами, Анна Спиридоновна, своими умениями, чтобы вы не чувствовали себя плохой хозяйкой. Но я больше не хочу и не буду и просто не имею права тратить силы и энергию на размышления о том, почему мой муж такой хмурый, и как догадаться, чем ему помочь, когда он не изволит потратить тридцать секунд, чтобы объяснить причину своего плохого настроения. Я не смогу позволить себе роскошь перебирать и анализировать весь прошедший день, чтобы понять, чем провинилась перед ним и как могу загладить свою вину. И, простите, Анна Спиридоновна, с этого момента я больше не стану проявлять шпионскую сноровку, чтобы стараться как можно реже попадаться вам на глаза, потому что знаю, что сильно раздражаю вас одним только фактом своего существования. Все это я вычеркиваю с сегодняшнего дня. – Лиза, но мы… – начали Руслан с матерью одновременно, и оба осеклись под ее строгим взглядом. – Я знаю, что вы скажете, поэтому не трудитесь объяснять, как вы хорошо ко мне относитесь. Лучше подумайте, готовы ли вы дальше жить в новом режиме, или лучше нам сразу разойтись, не мотая себе нервов. – Ты, Лиза, с ума, что ли, сошла? – выпалил Руслан. – Я ни за что не хочу с тобой разводиться. – Ну так веди себя, как человек! А не как печальный демон, дух изгнанья, тоже мне еще! – фыркнула Лиза. – Анна Спиридоновна, вы меня простите за резкие слова, я прекрасно понимаю, что вы не обязаны меня любить, тем более когда видите, что рядом со мной ваш сын пребывает в состоянии полного упадка, но прошу вас, избавьте меня от ощущения, что я сижу на горячей сковородке! Конечно, родители прекрасно натренировали меня в этом виде спорта, но больше не могу я жить, каждую секунду ожидая, что меня обидят или оскорбят. Прежде чем начать этот разговор, я тщательно проанализировала свое поведение в вашем доме и могу поклясться, что не дала реального повода ни для чего такого, кроме того, что вышла замуж за вашего сына. – Но ведь и я тебя не оскорбляла, – попыталась оправдаться мама Руслана. – Анна Спиридоновна! – Все, все, Лиза! Ты права, – мама растерянно улыбнулась, – ты совершенно права, и я надеюсь, что вскоре мы с тобой прекрасно поладим. А сейчас положи мне, пожалуйста, на тарелку пирожков и налей чаю, чтобы я могла спокойно и с удовольствием посмотреть сериал у себя в комнате. От всей души поздравляю тебя, детка. – А что случилось? – рискнул спросить Руслан. Женщины вдруг обменялись грозным, каким-то доисторическим взглядом, так что Руслан немного испугался. Мама ободряюще погладила Лизу по плечу и вышла. Жена молча стала убирать со стола. – Лиза, прости мою невнимательность, но я никак не вспомню, какой сегодня праздник… Она фыркнула: – Ты не невнимательный, ты тупой. Мне казалось, я понятно выразилась, что жду ребенка. От потрясения Руслан не мог сказать ни слова. Непонятно почему, но он, взрослый человек с медицинским образованием, как-то упустил из виду, что от семейной жизни бывают дети. – Так что думай, – Лиза быстро сновала по кухне, – готов ли ты к этому, и если нет, давай разойдемся сразу, пока я еще на ходу. Эгоисткой мне уже не стать, но вдруг сегодня по дороге из женской консультации меня с большим опозданием озарила идея, что на всех не услужишь и заботиться нужно не обо всех подряд, а только о тех, кто сам не может о себе позаботиться. Ребенок нуждается во мне, ты – нет, так что выбор очевиден. – Но почему ты противопоставляешь? – спросил Руслан. – Да потому что! – Лиза резким движением поставила перед ним чашку, не пролив при этом ни капли. – Руслан, без обид, но я не могу допустить, чтобы ребенок рос в психопатической обстановке. Я сама в ней выросла и знаю, как это ужасно. Чтобы ребенок с младенчества приучался заглядывать папочке в глаза и думать, чем же таким он мог любимого папочку расстроить, я уже молчу о любимой бабушке, нет, не бывать этому, пока я жива! Мне даже наплевать, если скажут, что я струсила жить с инвалидом. Хорош инвалид, целый ректор. – Лиза! – Что? – Помолчи, пожалуйста, одну минуту. Жена вышла из кухни, и Руслан остался в одиночестве. Машинально глотнув чаю, он вдруг понял, что все в одночасье изменилось, даже воздух будто сделался другим. Он совершенно отчетливо почувствовал, как круг времени сдвинулся на одно деление, переместив его из центра в тень, на второй план, как бывает на старинных часах с фигурками. Горечь от утраты Инги и чувство вины остались при нем, но внезапно потеряли остроту, потому что он перестал быть главным героем, уступив это место своему ребенку. А у второстепенных персонажей и чувства, слава богу, второстепенные. Вся его предыдущая жизнь вдруг стала не просто чередой разнообразных поступков, а опытом, благодаря которому он сможет защитить свое дитя, понять его и предостеречь. Значит, неблаговидные поступки, которых он стыдился, тоже были нужны, ибо негативный опыт – тоже опыт. Перспектива становится простой и ясной: надо засунуть свои переживания куда подальше, вот и все.