Наутро Ролана перевели в комнату в гостевом секторе монастыря. Ролан был уверен, что никакие заверения французского посла не могли бы отменить дальнейшие пытки, и что к нему сотый раз было проявлено милосердие. Пришел знакомый доктор, но при одном его виде Ролан чуть не потерял сознание от подступившего ужаса. Он успел расслабиться и, хоть и не верилось, что все закончилось, но все же гостевая комната не располагала к общению с подобным человеком. С этого момента страже было строго настрого запрещено пускать к нему любого из докторов. Лучше он умрет от воспаления, чем снова встретится с ними. Послушник, приставленный к нему для услуг, доложил обо всем настоятелю, и за доктором послали в город. Но и этого мрачного мужчину в черном Ролан приказал проводить даже не дав осмотреть себя. Однажды он проснулся от того, что в комнате кто-то был. Солнечный свет заливал всю комнату сквозь раскрытое окно. Ролан научился наслаждаться солнечным светом и чистым воздухом. Но сейчас он вжался в кровать. У окна стоял человек в черном плаще. А рядом отец Хосе. Солнце ярко освещало этих двоих, и Ролан никак не мог понять, кто же этот человек – явно очень молодой, и явно расстроен. Голова его была низко опущена. И он слушал отца Хосе, хоть его слов Ролан разобрать никак не мог. И тут молодой человек повернулся. — Морис? Тот бросился к нему, упал на колени перед его ложем, схватил руку в свои. Ролан поморщился, но сдержал стон. А на лице Мориса он совершенно явно увидел слезы, которые текли ручьями из глаз. Морис отвернулся, явно стыдясь собственной слабости. — Что ты тут делаешь? — Ролан попытался приподняться, но тут же оставил эти попытки, — ты должен быть на пути в Париж. — Я не мог оставить вас, господин! – он вытер слезы тыльной стороной руки, — я не мог позволить вас убить! — Диана? — Она в безопасности… Не беспокойтесь за нее. Она будет в Париже очень скоро! — Тебе было приказано доставить ее в Париж! – Ролан все же сел, почувствовав, что раны на спине снова начинают кровоточить. Глаза его метали молнии, — как я мог рассчитывать на тебя? Ты же не в состоянии выполнить ни одного приказа! Тебе было приказано доставить Диану в Париж, а не бросать ее на полпути! — Простите меня, — Морис смотрел прямо на него, — но я не мог оставить вас. Я поехал в Мадрид и залез в окно господина посла. Приставил ему пистолет к уху и только тогда сумел изложить свою просьбу. Так просто никто не был готов принять простого слугу, да еще и цыгана. Ролан почувствовал, как губы сами собой раздвигаются в улыбке, и вскоре он смеялся вместе с Морисом, представив себе эту сцену. — Я очень недоволен тобой, Морис. Были бы силы, я бы тебе объяснил, что такое выполнение приказов. Но придется отложить на далекое будущее. — Как вам угодно, господин, — улыбнулся Морис, — отец Хосе говорит, что вам нужен доктор. Но вы не хотите видеть никого из них. А ведь у вас жар. Я мог бы советоваться с докторами и сам исполнять обязанности сиделки. Я хорошо умею ухаживать за ранеными, и кое-что смыслю в разных мазях. Господин, вы ведь позволите мне осмотреть вас? Ролан перевел глаза на отца Хосе, смотревшего через окно в сад. Потом медленно кивнул. Морис был достаточно безопасен. Хоть он и не выполнил приказа до конца, но он увел Диану за Пиренеи. Туда, откуда ее никогда не достанет длинная рука инквизиции. Диана в безопасности, и приезд Мориса этому лучшее свидетельство. Весь следующий день Морис провел у аптекарей, твердо решив не допускать врачей к своему господину. Накупил ингредиентов и всю ночь готовил необходимые мази. Купил успокоительного. В первую очередь для себя. Ролан был однозначно в лучшем моральном состоянии, чем он сам. Прошло две недели прежде чем Ролан смог спокойно садиться, не испытывая при этом сильной боли. Раны затянулись, рука стала срастаться. Пальцы постепенно приобретали нормальный вид. Разговаривал он мало, и чаще всего только с Морисом. На какие-то непонятные темы, после чего мог часами лежать и смотреть в потолок или в окно. Морис подбирал успокаивающие средства. За последнее время он стал просто ас в разных медикаментах. Изучил действие разных трав, даже купил огромную книгу с различными рецептами и записями, как какой из этих рецептов действовал на пациентов. Если до этого читал он медленно и с трудом, то теперь стал читать бегло, научился просматривать страницы, где не было ничего нужного, хватая «по головам», и выискивать нужное, отделяя от остального. Морис гордился собой и своими умениями, когда видел, что пациент его пошел на поправку. Прошло два месяца, и Ролан уже вполне оправился и стал похож на себя самого, и только между бровей его залегла складка, которой не было раньше. Если бы Морис знал, насколько он изменился за столь короткий срок, и что означала эта складка, он бы был безмерно удивлен. ... За прошедшее время Ролан очень много размышлял. Об ударах в спину, бессмысленной жестокости, о проклятиях. О проклятии мадам де Шамри. О безумном ланселотстве. Ему было нечего делать во время выздоровления, он лежал, глядя в потолок или в окно, читал Библию, потом попросил аббата принести ему книги, но читать их не стал, сосредоточившись на Евангелиях. Латынь он знал плохо, но слова были узнаваемы, да и строки сами собой всплывали в памяти. Христос напоминал ему его самого, когда он шагнул в камеру Дианы, чтобы остаться в аду вместо нее. Сейчас он не знал, поступил бы так же, будь ему известно то, что следовало за этим глупым шагом. Искал бы другой выход? Да и был ли другой выход? Диану он не мог оставить в аду, но был бы добровольно готов вернуться в него сам, он не знал. Мадам де Шамри прокляла де Мера, и де Мер принял все то, что причинял другим людям. Он размышлял о действенности проклятий, над которыми раньше смеялся, будучи уверенным в своей безнаказанности. Был ли он очищен от греха, приняв страдания, как Христос очистил своими страданиями человеческий род? Его впервые мучила совесть. И больше всего мучила совесть за светловолосых жительниц Виттории и за дона Диего. Убийства во время битвы не могли быть записаны на его счет, но, возможно, штурмы городов, в том числе и Виттории, как-то касались и его тоже, хотя сам он никогда не принимал в них участия, высаживаясь на берег тогда, когда все было уже кончено. — Я прошу об исповеди, — сказал Ролан однажды дону Хосе, когда тот зашел навестить его в один из вечеров, — вы говорили, что я могу в любой момент попросить вас. Он опустился на колени и заговорил. Про де Мера он рассказывать не стал. Потому что не очень верил в тайну исповеди. Рассказал только красивую историю про то, как молодого графа, неугодного при дворе, послали за герцогом не Бурбон, про дочь герцога, и про то, как она сбежала с доном Диего. Он был вполне искренен. Рассказал про искушение, перед которым не устоял. И про то, что Диана не сильно расстроилась исчезновению ее молодого мужа. Когда же отец Хосе, смотревший на него немного странно, отпустил ему грехи, он не почувствовал облегчения. Потому, что сам себя он не простил. Он сказал об этом отцу Хосе. Отец Хосе смотрел на него с еще большим интересом, чем прежде. — Раскаяние очищает само по себе, — проговорил он. — Не на этот раз. Отец Хосе жестом приказал ему подняться. Ролан встал, подошел к окну и стал смотреть в сад. Снова почувствовал, насколько приятно просто видеть солнце. — А что же дальше, дон Роландо? – отец Хосе усмехнулся, — теперь она свободна, ыы совершили нечто вроде подвига во славу дамы, и девушка, несомненно, падет в ваши объятья. Ролан обернулся к нему. Губы его сложились в презрительную усмешку. — Подвиг во славу дамы? – засмеялся он, но резко стал серьезным и помрачнел, — Она не для меня, падре. — А как же любовь? – удивился отец Хосе. Ролан посмотрел на него. Ему было тяжело говорить о любви просто потому, что он впервые признался в этом чувстве живому человеку, в чувстве, которое раньше презирал, в которое не верил, и благодаря которому оказался здесь. — Любовь – это поступки, а не слова. А жалость хуже, чем равнодушие, — ответил он. — И вы будете спокойно смотреть, как она выйдет замуж за другого?