Рысьев покраснел и тяжело дышал. Он понял, что проболтался. Трясущимися руками он расстегнул верхнюю пуговицу своей джинсовой рубашки. Милиционеры смотрели на него молча. Они чувствовали, что преступник скоро расколется. Но он ещё долго водил их за нос. — Чего вы добиваетесь, Рысьев? — говорил следователь, — в деревне Карпеевке вы были, иконы в вашей машине побывали. Все улики против вас. Так куда вы дели украденное, да ещё за такой короткий срок? Но Николай Павлович вновь принял независимый вид и продолжал всё отрицать, испытывая терпение слушателей. — Зачем вы заезжали в коттеджный посёлок? Наверно затем, чтобы передать иконы друзьям? Рысьев вздрогнул, но не признался. Подозрение участкового усилилось. Уж не Деревянкин ли занимается скупкой краденого? На преступника он, конечно, не похож. С другой стороны, на какие деньги он отгрохал себе коттедж? А, может быть, и не он, а кто-нибудь из соседей. Да и дом этот, недавно купленный, подозрительный какой-то. В посёлок надо наведаться ещё раз. — Ну что же, гражданин Рысьев, пока вы всё не вспомните, так и будете сидеть в КПЗ. Уведите его, — следователь встал и сам открыл дверь в коридор. А в это время в коттеджном посёлке садовник Тимофей испытывал большое душевное волнение. Он наконец-то дождался, что в долго пустовавший дом въехала хозяйка. Он, как и все соседи, ждал не хозяйку, а хозяина — Олега. Именно он распоряжался отделкой дома и сделал всё для того, чтобы его привели в порядок в короткие сроки. За это Тимофей его уважал, но никак не мог понять, зачем же Олег уезжает, оставляя женщину одну, да ещё такую женщину. Тимофею было под шестьдесят, возраст серьёзный, но старым он себя не считал. Садовник и в самом деле был ещё крепок и душой, и телом, но в силу своего специфического образа жизни в течение ряда лет он совсем не имел дела с женщинами. И даже не задавался вопросом, хорошо это или нет. Женщина — десерт, а он, будучи самым примитивным бомжем, радовался и куску хлеба. Тимофей был доволен своей нынешней жизнью и безмерно благодарен Деревянкину за то, что тот вытащил его из бомжей, дал работу. Он уважал и даже любил Наташу, относясь к ней, как к дочери. Ни о каких других чувствах он и не мечтал. А тут вдруг появилась хозяйка, которой он по просьбе Деревянкина должен был помочь. Его познакомили с женщиной из другого мира, которая не позволит ему даже пожать свой локоток. Он всё время думал о том, как она, безразлично скользнув взглядом по его лицу, так же безразлично сказала: «Я надеюсь, вы здесь всё сделаете, как следует. Я заплачу вам». Вот и всё. Она отвернулась, обратив свой взор на Владимира, к которому у неё накопились вопросы. А он всё смотрел и смотрел на неё, как на прекрасное произведение искусства. Конечно, она не для него, он и мечтать об этом не будет. Но в его жизни появился некий предмет, который её скрасит. У Тимофея потеплело на душе. У него теперь есть женщина, купившая дом. И вот уже пятый день он ходит сюда, чтобы оборудовать садовый участок. Сейчас на календаре осень, пышного цветения ждать не приходится, но можно перекопать землю, посадить кусты и деревья, определить будущие цветники — их даже можно обложить камешками. Можно сделать и альпинарий, где будущей весной цветы вырастут среди камней и будут радовать глаз. Дел много, а между дел он сколько угодно может смотреть на окна дома, где, может быть, мелькнёт её силуэт. Марина Станиславовна — а он называл её только так — редко выходила на улицу, а уж в его дела и вовсе не вникала. Однако всегда здоровалась и приветливо улыбалась. В такие минуты он буквально взлетал на седьмое небо. Вот и в этот день Тимофей, облокотясь на свою лопату, смотрел на дом, гадая, где сейчас может находиться хозяйка. А вдруг она мелькнёт за занавеской или закрытыми жалюзи, выглянет на улицу через какую-нибудь щель? За мечтами он и не заметил, как к дому подошли двое мужчин, услышал только знакомый голос, который окликнул его по имени. Перед ним стояли Деревянкин и милиционер, которого он однажды уже видел здесь. — Марина Станиславовна дома? — спросил Владимир, — вот представитель закона хочет попросить у неё разрешения осмотреть дом. Или ты нам разрешишь? — Зачем? — спросил садовник, недоброжелательно глядя на милиционера. — Есть подозрение, что здесь спрятан клад, — подмигнул ему Владимир. — Я не распоряжаюсь имуществом Марины Станиславовны, идите к ней. Встретившись с хозяйкой дома, участковый был вынужден ввести её в курс дела и рассказать о бесследно пропавших иконах. — В этом доме долго никто не жил, — сказал он в заключение, — не исключено, что преступники могли сделать здесь тайник. Мы точно знаем, что после похищения они заезжали в ваш посёлок. Других жителей мы уже опросили — пока безрезультатно. Марина, разгуливая по дому в бриджах и майке, почти без макияжа, никак не ожидала внезапного вторжения двух мужчин. Естественно, она была не в духе. — В моём доме какие-то ворованные иконы? Да вы с ума сошли! Нет, никакого обыска я вам не разрешаю. Я сама все углы обследовала, нет здесь ничего. — Привидения искали? — пошутил Деревянкин. Хозяйка посмотрела на него сердито и не удостоила ответом. Мужчинам пришлось уйти ни с чем. — Серьёзная дамочка, вредность вперёд её родилась, — заметил Нагаткин, — но что же поделаешь, ордера на обыск у нас нет, придётся оформлять. Владимир, выйдя на улицу, остановился. У него родилась гениальная, как он решил, мысль. Надо обследовать подвал, ведь вход туда всегда открыт. Попутчик согласился — пока не стемнело, там можно что-нибудь увидеть. — Тимофей, тебя хозяйка зовёт, — крикнул Деревянкин, чтобы устранить на время нежелательного свидетеля. Когда он ушёл, они пошли вдоль стен, почти касаясь их, а потому в окно никто не мог их увидеть. Двое мужчин не без опаски спустились в подвальное помещение. Через единственное небольшое окошко в подземелье проникал слабый свет. Когда глаза привыкли к полумраку, они увидели, что подвал очень хорошо просматривался. Обойдя подвал полностью, сыщики не нашли здесь ни битых кирпичей, ни мусорных свалок, ни даже каких-либо перегородок. Имелись только несущие конструкции — колонны и трубы горячей и холодной воды. Стены сплошные каменные, без штукатурки. А влажный тёплый воздух ударил им в нос сразу, как только они вошли. Здесь нельзя делать тайник для икон, они просто сгниют. — Получается, мы прокололись, или дамочка что-то не договаривает, — подал голос Нагаткин, — вы её хорошо знаете? — Да нет, откуда же. Только что поселилась. У неё личная драма. Любовник, который ей в сыновья годится, решил её бросить, а в качестве компенсации подарил дом. Теперь она в одиночестве раны зализывает. — Занимательная история, — отметил милиционер, — ей бы радоваться надо, а не грустить. Зачем любовник, когда есть такие хоромы? Так Нагаткин высказался вслух, а про себя подумал, что всё это очень подозрительно. Он знал, что иногда вот таким экзотическим способом скрываются от правосудия. Глава 14 Татьяна с Сергеем сидели в неуютной ординаторской большого онкологического центра и ждали врача-хирурга. Римма Степановна только что перенесла операцию по удалению раковой опухоли, и они, естественно, волновались. В помещении в это время никого не было, и Татьяна от нечего делать изучала обстановку. На окне стояли комнатные цветы, на стенах висели картины с пейзажами, а на столах лежали бумаги, как в любой конторе. Ничего необычного, всё, как везде. А ведь они находились в раковом корпусе, откуда никто не выписывается полностью здоровым. Кому повезёт, проживут от двух до пяти лет, остальные умрут в течение года. Раковых больных Татьяна не раз встречала в жизни, и у всех у них была невесёлая перспектива. Римме Степановне тоже ничего хорошего не обещали. Более того, ей не рекомендовали делать эту операцию. Возраст, говорили медики, больная может не выдержать наркоза, умереть на операционном столе или же от послеоперационных осложнений. А вот с трубкой, которую ей установили, можно жить. Римма Степановна, которая жила с трубкой-костомой больше месяца, возмутилась. Жить и дальше с этой противной трубкой она не намерена. И хотя врачи предупредили, что операция — это большой риск для её жизни, она решительно пошла в наступление и настояла на операции. — Мне терять нечего, — заявила она, — я не девочка молодая, умру так умру. Ни Татьяна, ни её сын Сергей не ожидали от неё таких заявлений. Логичнее было бы предположить, что она впадёт в панику, узнав о своей неизлечимой болезни. А скрыть, что у неё рак, в наше время невозможно. Это раньше все лечились в общих больницах, а теперь есть онкологические центры, предназначенные только для раковых больных. И вот операция позади, а врач всё не идёт, хотя они с ним созвонились и договорились о встрече. Сергей хмуро молчал, не зная, что думать, а Татьяна знала, что Римму Степановну нельзя сравнивать с другими старушками, она бабуся крепкая. Устав от затянувшегося ожидания, она встала и подошла к одной из картин, чтобы получше разглядеть её вблизи. Нарисованный пейзаж был весьма экзотическим: по дикому горному ущелью протекала речка; дикий горец поднимался по склону вверх; наверху красовалась дикая растительность. Дикость какая, подумала она, и пошла было изучать следующую картину, но не успела, появился хирург-онколог, специализирующийся на раковых заболеваниях кишечника. — Салихов Садит Гусамович, — представился он, — слушаю вас. Мужчина был крупный, темноволосый с явными восточными мотивами во внешности. Возраст немолодой, ближе к шестидесяти. Значит, врач опытный. Так оценила его Татьяна, и в общем он ей понравился. — Мы Поляковы, только что прооперировали нашу маму Римму Степановну, ей 85 лет, — начал говорить Сергей. — Помню, помню… Она у вас слегка приболела раком. Мы его убрали, и сейчас она, как новенькая, находится в реанимации. Туда поступают все больные после операции. — И долго она там будет? — спросила Татьяна. — Пока не помрёт! Однако странно разговаривает доктор с родственниками больной бабушки. Или дела совсем плохи, или у него стиль такой? — Вы же сказали, что всё благополучно. — А вы разве не знаете, что от рака умирают? У нас тут недавно молодой парень умер, а ей сколько лет? Сердечко еле- еле… — Знаем, — сказала Татьяна, — умирают, но не сразу. Она у нас из породы долгожителей. Она посмотрела на врача так, что он смутился. Ничего, пусть глупости не болтает. — Что от нас требуется? — спросил Сергей. А вдруг этот Садит Гусамович на взятку будет намекать или скажет, что лекарств дорогостоящих в больнице совсем нет — это надо знать. — Вы сами-то умеете рак лечить? — Садит Гусамович смотрел на них насмешливо, — нет? Значит, от вас ничего не требуется. Идите домой, звоните завтра утром. — Извините, что отнимаем у вас время. Спасибо вам. Ничего, ничего, мне всё равно делать нечего. Да, тот ещё субъект. Ему тут, наверное, до того всё осточертело, что без шуток не обойтись. Разве легко и приятно ли копаться в кишках, да ещё раковых. Татьяна всегда уважала медицину как науку, но практическая деятельность приводит её в ужас. Следующие два дня, субботу и воскресенье, супруги Поляковы сидели у постели больной. Вставать ей было нельзя, есть и пить тоже. Работала система жизнеобеспечения — капельница с глюкозой, через неё же вводились в вену антибиотики. Если бы Римма Степановна знала, что вен у неё практически нет, она бы ни за что не согласилась на эту операцию. Вот и ещё одна причина, почему старым людям не рекомендуется делать сложные операции. Медсёстры упорно не попадали иглой в вену, и уже на третий день руки бабушки представляли собой ужасное зрелище — сплошные синяки и кровоподтёки. Римма Степановна уже проклинала себя, дуру старую, за эту операцию. Сидела бы спокойно дома, без капельницы, с безобидной трубкой. Проблемы реабилитационного периода этим не ограничились. В понедельник утром Татьяне позвонили соседи по палате и сообщили, что её свекровь ведёт себя неадекватно. Несмотря на запрет, она встала ночью, сорвала с себя все бинты и вышла в коридор. Там её обнаружила медсестра — бабушка лежала на полу. Медсестра, с которой потом разговаривала Татьяна, сообщила, что она одна на весь этаж, за всеми ухаживать не успевает, поэтому бабушке надо нанимать сиделку. — Где её взять? — спросила Татьяна, которая ничего не понимала в этих делах.