— Придётся ехать, вызывать «Скорую помощь», — решил Сергей и начал собираться. Татьяна поспешила приготовить ему кофе. Ни он, ни она не предполагали, что на этот раз мама не притворялась, не сочиняла, не капризничала, а действительно серьёзно заболела. Они так привыкли к её капризам и истерикам, что уже не придавали жалобам особого значения. Татьяна очень бы удивилась, если бы в этот момент ей сказали, что совсем скоро они с мужем не только перестанут в чём-либо упрекать мамашу, но и начнут активно жалеть бедную старушку, на долю которой выпали такие страдания. Она бы этому просто не поверила. Татьяну раздражали капризы свекрови. Они её раздражали всегда. Сколько она себя ни уговаривала, что старому человеку многое прощается, раздражение то и дело выходило наружу. Мужа собственная мать раздражала тоже. Её постоянное нытьё и занудливость выбивали его из колеи. И если Татьяна не позволяла себе грубо разговаривать с Риммой Степановной, то Сергей нередко срывался на крик. Он много раз пытался объяснить матери, что он и сам уже немолодой человек, что он устаёт на работе, и у него тоже повышается артериальное давление, болит голова. Но властная и эгоистичная женщина ничего не хотела слышать и всегда думала только о себе. Все годы совместной жизни с Сергеем Татьяна наблюдала, как свекровь «болеет и умирает». Особенно часто это стало проявляться после смерти её мужа. Но если человек чуть ли не каждый день умирает, окружающие начинают к этому привыкать. Ничего с ней не случится, думают они, оживёт в очередной раз. И Римма Степановна оживала. Особенно быстро она поправлялась, если намечалось какое-нибудь мероприятие, например, праздничное застолье. Сын же не может не пригласить свою мать, а мать ни за что не откажется прийти, если даже только вчера умирала. Татьяна старалась поменьше бывать в её обществе, потому что приятно побеседовать с ней было невозможно. Римма Степановна или делала замечания, или же давала никому не нужные советы. Всё, что делали окружающие, казалось ей неправильным. К тому же она считала, что у всех, кроме неё, должен быть склероз. Татьяне она постоянно о чём-нибудь напоминала. — Таня, у тебя чайник на плите, ты не забыла? Ты зачем оставила колбасу на столе, жара ведь! Надо положить её в холодильник. Она целыми днями бубнила, что где не так, а иногда сама начинала наводить порядок. Однажды Татьяна вынула из холодильника кефир и положила его на стол, чтобы погрелся — она собиралась печь блины. Свекровь, заметив непорядок, тут же засунула его обратно в холодильник, да ещё и прочитала снохе лекцию о недопустимости такой рассеянности. — Не лезьте вы не в свои дела! — ответила ей сноха, вынимая кефир из холодильника. Римма Степановна замечаний в свой адрес не воспринимала. Учить и наставлять — это была её привилегия. Да и дом своего сына она всегда считала своим, хотя имела собственные апартаменты. Вот и на этот раз она разразилась тирадой, что для неё в доме сына нет чужих дел. «Болея и умирая», Римма Степановна, видимо, пыталась добиться повышенного внимания к своей персоне. Ещё в былые времена, когда был жив её муж, Татьяна наблюдала сценки, когда она усиленно жаловалась ему: «Ах, ты не представляешь, как мне плохо… Я, наверно, скоро умру…» И муж вынужден был сам бегать по магазинам, мыть пол, выносить мусор, лишь бы женушка не умирала. В конце концов умер он, хотя едва достиг пятидесятилетнего возраста. Римма Степановна жила одна долгих десять лет, и одиночество её, конечно, угнетало. Потребность в общении она компенсировала бесконечными телефонными звонками, при этом надоедала всем: как родственникам, так и просто знакомым. Женщина, которая привыкла повелевать, долго не могла смириться с несправедливостью, которая обрушилась на неё. Командовать ей стало некем, и первое время она даже впала в транс. Когда же в достаточно пожилом возрасте ей вдруг улыбнулось счастье, она не смогла его удержать. Милый старичок, который был влюблён в ещё молодую Римму, сохранил свои чувства на всю жизнь. Но и он не вынес её властного характера и отправился в мир иной уже через три года после свадьбы. Римма Степановна опять осталась одна, и мишенью для её постоянных жалоб стал сын. Татьяна и на этот раз не поверила, что со свекровью случилось что-то серьёзное, до того привычными стали её жалобы. Когда муж уехал, она стала спокойно собираться на работу в своё конструкторское бюро. Уже на рабочем месте узнала, что больную увезли в стационар с предварительным диагнозом «непроходимость кишечника». Ещё не успев осмыслить происходящее, Татьяна вдруг вспомнила, что последние три года свекровь очень увлекалась лекарствами со слабительным эффектом. Долечилась, подумала сноха. Сама бывшая медсестра, а в медицине ничего не понимает. После обеда Татьяне опять позвонил муж. «Маму прооперировали, — сообщил он, — непроходимость устранили, вставили специальную трубку — костому. Говорят, что еле успели. Ещё бы чуть-чуть, и всё. Я после работы заеду в больницу.» Дома Татьяна старательно готовила ужин, собираясь накормить Сергея повкуснее и соответственно успокоить его. Всё-таки мать в больнице, да ещё после операции. Вот уж не думали и не гадали, что так получится. Может быть, не так уж Римма Степановна и притворялась, болезнь давно угнетала её, а наши врачи, как всегда, ничего вовремя не определили, довели до «Скорой помощи». Кому пожаловаться? Лариске, что ли, позвонить, всё-таки врач… Татьяна не успела набрать номер подруги, как снова позвонил муж. — Я вышел из больницы, сейчас приеду, — сообщил он, — врач, который оперировал, обнаружил у мамы раковую опухоль. — Что?! Да ты не волнуйся, может быть, это ошибка. Откуда ему это знать? Рак должен подтвердить специальный анализ, — постаралась разуверить мужа Татьяна. — Анализ будет готов через десять дней. Но врач на сто процентов уверен, что не ошибся. Это рак прямой кишки. И я тоже чувствую, что это правда. — Как же так? Откуда это? У неё в роду рака не было, — Татьяна не придумала, что ещё можно сказать. Она знала, что мама Риммы Степановны дожила до девяносто шести лет, а бабушка — до девяносто девяти. Так что и от свекрови она ждала такого же долгожительства. — Это ещё не приговор. Рак сейчас лучше лечат, чем двадцать лет назад. Когда муж отключился от сотовой сети, жена бессильно опустилась на стул. Глава 11 Помощь подоспела вовремя. Бандиты с удивлением, но без испуга смотрели на вновь прибывших. Они не заметили, как Илья Нагаткин спрятал найденный в багажнике машины треугольник в карман. — Вы арестованы и должны проехать с нами в отделение милиции, — сказал он громко твёрдым голосом. Трое мужчин опешили и не сразу нашли, что сказать. — Прошу пройти в машину. Наконец вперёд выступил мужчина с колоритной внешностью бандита. — На каком основании? — возмутился он, — мы не преступники, чтобы ехать в отделение. Что вы себе позволяете! Нагаткин, почувствовав свою правоту и возлагая большие надежды на треугольник в кармане, как на спасательный круг, опять пошёл в наступление. — Преступники вы или не преступники, установит суд. А пока вы подозреваетесь в краже икон у жителей деревни Карпеевки. В отделении разберёмся, так это или не так. Презумпция невиновности у вас пока есть, её никто не отменял, — участковый решил не злить подозреваемых, а дать им надежду на возможное освобождение. И это произвело на задержанных должное впечатление. — Ладно, чего нам бояться — то, — заявили они, — только мы поедем на своей машине. И водитель направился было к «Ауди». — Нет, — остановил его милиционер, — ваша машина останется пока на штрафной стоянке. Подозреваемые в очередной раз возмутились и начали одновременно кричать, пытаясь донести до работников милиции одну простую мысль: если они решили арестовать невиновных, да ещё и завладеть их машиной, то у них могут быть большие неприятности. Просто огромные неприятности. — Неприятности так неприятности, — ответил им один из вновь прибывших милиционеров, — не у вас же! Садитесь, господа, и побыстрее, пока я на вас наручники не надел. — Машина ваша никуда не денется, — добавил Нагаткин, — останется в целости и сохранности. Если, конечно, она действительно ваша, подумал он. Мужчины стояли в нерешительности, глядя на него, но уже не кричали. — Быстро садитесь, говорю! Иначе придётся применить оружие. — Ну вы даёте! Тюрьма по вам плачет! — водитель «Ауди» зло сплюнул и первым направился к милицейскому УАЗику. До отделения доехали молча. Нагаткин, располагая несомненными уликами, думал, как начать допрос, чтобы у подозреваемых не было шансов отвертеться. Иногда бросая взгляд на задержанных, он уже достаточно хорошо изучил их внешность. Бандитский вид имел только водитель, двое других действительно косили под дэнди. На одном был серый костюм, на другом светло — бежевый. Оба при галстуках, вот только элегантные туфли немного потеряли свой лоск, соприкоснувшись с сельской действительностью. «Если бы я был женщиной, то дэнди в бежевом костюме понравился бы мне больше, — думал Нагаткин, — русоволосый, стройный, лицо чисто русское, приветливое. И костюм на нём сидит так, как и должен сидеть. На втором он болтается, как на вешалке. Видно, что сей господин привык к джинсам, а костюмы никогда не носил. Принарядился для дела». Смотреть на водителя Илье Григорьевичу не хотелось. Как ни уговаривал он себя, что нельзя испытывать неприязнь к подследственным, эта неприязнь была, и избавиться от неё он не мог. В отделении милиции районного центра в присутствии следователя и вооружённой охраны, он начал допрос. — Я — Нагаткин Илья Григорьевич, капитан милиции, — представился он, — деревня Карпеевка, в которой вы гостили, находится на моём участке. Произнося свою вступительную речь, участковый заметил, что подозреваемые недоумённо переглянулись. Откуда стражу порядка знать, что они побывали именно в Карпеевке? Особенно удивились молодые — неужели местные жители сообщили в милицию только потому, что они задали им пару вопросов? Они ведь никого не грабили, не убивали. Рассказывая о краже икон в деревне, Нагаткин одновременно думал, какой же он лопух. Почему он сразу не спросил у Деревянкина, сколько пассажиров, не считая водителя, было в машине: один или два? — После того, как я ввёл вас в курс происшедшего, я хотел бы задать вам несколько вопросов, — продолжал он, внимательно глядя на подследственных. Последние смотрели на него пренебрежительно, как на досадную помеху, встретившуюся на пути. — Давай, начальник, спрашивай, только поскорей, мы спешим, — заявил лысый. — Зачем вы приезжали в деревню Карпеевку? Водитель глянул на милиционера вызывающе. Какое твоё дело, мент поганый, куда нам ездить и зачем — именно это хотелось ему сказать, но он воздержался. — Да мы там случайно оказались, заблудились в этих диких местах, — сказал молодой человек в бежевом костюме. — Какая Карпеевка? Я там не был, — заявил лысый. — Двое, значит, заблудились, а третий и вовсе не был, — повторил Нагаткин, — кто же тогда бабушкам обещал к зиме дров привезти? — Это не мы, откуда у нас дрова? — И куда же вы собирались ехать дальше? — Ну, ты даёшь! У тебя склероз, что ли? Мы уже говорили: в посёлок, к друзьям. Водитель даже покраснел, объясняя тупоголовому менту очевидные вещи. Мент не обиделся, он продолжал допрос. — И никаких икон у бабушек вы, конечно, не брали. — А на фик они нам? — на удивление искренне ответил второй дэнди, в сером костюме, — мы атеисты, считаем, что бога нет. Сказали уже, что ехали к друзьям. — Их имена помните?