Женщина, вернувшись, коротко улыбнулась Алисе. – Поутру Асгар прислал сообщение. В полдень ты встретишься со старейшинами. У меня есть кое-какая одежда, которую я могу одолжить тебе, и я подумала, не захочешь ли ты помыться и постирать свои вещи. Я принесу корыто, только вот вода будет холодная. Какой тактичный способ сказать, что ты неимоверна грязна. Алиса сомневалась, что ей подойдет что-нибудь из одежды Бриньи, потому что женщина была куда ниже ее, но Бринья действовала из добрых побуждений, и Алиса с благодарностью приняла ее предложение. Однако она чувствовала тревогу, когда ела хлеб с маслом и пила молоко, поданные Бриньей на завтрак, и эти же беспокойные мысли преследовали ее и тогда, когда она принимала ледяную ванну. После того как Алиса помылась, Бринья принесла пару шерстяных штанов, домотканую рубаху и толстый серый свитер, и Алиса поняла, что женщина дала ей одежду своего мужа. – Спасибо, – сказала Алиса. Она понимала, что Бринья дарит ей куда больше, чем одежду, и хотела, чтобы женщина поняла, что она понимает. – Он уже не вернется и не наденет этих вещей. – Бринья погладила грубую шерсть. – Я связала этот свитер в первый год после нашей свадьбы, и хотя потом я научилась вязать куда лучше, он всегда предпочитал этот, потому что он был первым. Алиса оделась, и Бринья, оглядев ее с головы до ног, заметила: – Ты похожа на мальчика. – Полагаю, – пробормотала Алиса, пригладив волосы, выросшие где-то на три пальца. Конечно, из них не заплетешь косу, как из светлых локонов Бриньи. Алиса давно уже не думала о том, как она выглядит. Да и какая разница? Вечерние платья и расчесывание длинных-длинных волос остались далеко в прошлом. – Могу ли я спросить?.. Твое лицо… – Бринья умолкла, но взгляд ее задержался на уродливом шраме, рассекающем щеку Алисы. О шраме Алиса тоже почти не думала – теперь, когда Кролика не стало. Он поставил на ней метку, но теперь он мертв, и она ничего не значила. Ничего – кроме того, что Алису уже нельзя было назвать хорошенькой, и не только из-за шрама. Голову ее «украшали» порез, который зашила Бесс, и синяки, оставшиеся после щипков гусыни. Щеки – некогда налитые и румяные, словно яблочки, – после многих лет недоедания сделались впалыми. Нет, она не была хорошенькой, но красота не спасет ни ее жизнь, ни жизнь Тесака, ни жизнь еще кого-либо. Бринья неуютно поежилась, и Алиса поняла, что настолько погрузилась в свои мысли, что женщина, наверное, решила, что обидела ее, спросив про шрам. – Это случилось много лет назад, когда я сбежала от плохого человека, – сказала Алиса. Бринья кивнула и не стала задавать больше вопросов. Чему Алиса была очень рада, потому что, поведав небольшую часть истории, неизбежно пришлось бы рассказать и остальное, а там было столько всего, о чем она не хотела говорить, о чем хотела забыть навсегда… (Например, о телах девушек, сложенных друг на друга, девушек с обглоданными лицами.) Что бы ни делала Белая Королева с детьми – разве это может быть хуже того, что вытворял Морж? Нет, хуже Моржа быть ничего не может. – Бринья, – сказала Алиса, подумав о том, что видела нынче ночью. – Черный Король – твой родственник? Бринья потупилась: – С чего ты взяла? «Потому что я видела тебя с ним», – подумала Алиса, но вслух лишь повторила: – Вы с ним родственники? Бринья кивнула, коротко и резко. – Он мой… был моим братом. Кто он сейчас – не знаю. – А ты… – Алиса осеклась, не зная, как спросить повежливее. Бринья могла обидеться. – Ведьма? – закончила за нее женщина. – Я собиралась сказать – волшебница. Потому что Черный Король определенно волшебник, а это ведь вроде как передается по наследству. Она решительно отогнала мысль о собственной матери, которая тоже была волшебницей, но скрывала свою силу и от себя, и от Алисы. – Во мне нет магии, – ответила Бринья. – Среди нас есть те, кто способен иногда видеть будущее или творить мелкие чудеса, но ничего похожего на то, что умеет Белая Королева. И никого похожего на то, кем стал мой брат. Нет, среди нас нет настоящих волшебников. – Как же он обрел такую силу? – спросила Алиса. – Украл, полагаю, – ответила Бринья. – Хотя сам он рассказывал несколько иную историю, выставляя себя в лучшем свете. Моего брата звали Бьярке, это имя на нашем языке означает «маленький медведь», и именно таким он и был для нас – пухленьким медвежонком, которого все обожали. Он был младше меня на много лет – единственный братик, отрада очей наших родителей, да и моих тоже. Он мог очаровать любого, даже птиц на ветвях, если бы захотел. Все мы баловали его, потому что ничего не могли с этим поделать, потому что видеть его загрустившим хоть на мгновенье было для нас невыносимо. Так что вполне вероятно, мы сами виноваты в том, что случилось потом, ведь он не знал страданий и не умел ждать. Когда Бьярке исполнилось шестнадцать, он впервые отправился в лес на охоту один. Наш отец слег тогда от болезни легких и не мог сопровождать его. Мать беспокоилась, что без отца Бьярке попадет в переделку, хотя многие мальчики его возраста охотились в одиночку. Видишь – мы нянчились с ним, считали его недостаточно взрослым. Бьярке ушел рано утром, взяв свой лук и заверив нас, что вернется вечером с оленем или отличной жирной индейкой. Но солнце село, мать с тревогой смотрела на дверь, отец судорожно кашлял в постели, я, волнуясь, топталась возле очага, а Бьярке все не было. Мать хотела поднять тревогу, созвать всех мужчин деревни, чтобы они отправились на его поиски, но отец сказал, что мальчик, наверное, просто потерял счет времени и явится завтра, ничуть не утомленный проведенной в лесу ночью. Тогда мы еще не знали о великанах, затаившихся на другом конце леса. Если бы знали, уверена, мать сама бросилась бы в лес искать Бьярке. Но, как бы то ни было, мы трое провели ночь без сна, только притворяясь спящими, а когда солнце выкатилось из-за горы, мать снова застыла у двери в ожидании. Бьярке появился час или два спустя. Он не принес ни оленя, ни индейки, но ночь в лесу и вправду, казалось, не повредила ему. Широко ухмыляясь, он сказал матери, чтобы она не волновалась по пустякам, а лучше приготовила бы ему завтрак поплотнее. Он сказал, что встретил в лесу больного путника и остановился, чтобы помочь человеку, потому и задержался после захода солнца. Мы все поверили ему: мы радовались, что Бьярке – хороший человек и что он всегда поможет тому, кто попал в беду. Я тоже почувствовала облегчение от того, что мой младший брат дома и в безопасности, и не думала больше ни о каком больном путнике. Мы были дружной семьей, нам нравилось проводить время вместе, играть во что-нибудь или рассказывать друг другу истории. Но после той ночи в лесу Бьярке стал часто ускользать один, избегая тех занятий, которые когда-то любили мы все. Он похудел, хотя мать всегда давала ему добавку и он с удовольствием съедал все до крошки. Казалось, на него напала какая-то хворь, гложущая его изнутри, и беспокойство матери возросло десятикратно, потому что отец наш тоже был очень плох. Каждый день он кашлял все сильнее, кашлял кровью, и лекарь ничем не мог ему помочь. По глазам матери я видела, что она боится – а вдруг Бьярке настигла та же болезнь и он тоже скоро будет захлебываться кашлем – и она потеряет и мужа, и сына. В следующее полнолуние после той охоты Бьярке отец наш скончался, и мы, по старому обычаю, сожгли его тело. На следующее утро Бьярке исчез и не появлялся шестнадцать дней. Мать и так была вне себя от горя из-за потери мужа, а тут еще и Бьярке пропал. Я была не в силах ее утешить, и она слегла в лихорадке, а потом умерла, так внезапно, что я долго не могла поверить, что ее больше нет. И я осталась в доме одна, дожидаясь Бьярке, хотя многие в деревне говорили мне, что с ним, должно быть, что-то случилось, иначе он давно бы уже вернулся. Но я верила – не могла не верить, – что он не бросит нас. Я думала, его так потрясла потеря отца, что он обезумел и ушел в леса, как медведь, и что, придя в себя, он найдет дорогу домой и пожалеет о своем поступке. На семнадцатый день Бьярке вернулся. Я хотела отругать его за то, что он так долго отсутствовал, но он был смертельно бледен, а сквозь рубашку проступали кости. «Он умирает», – подумала я, и все внутри меня сжалось от горя. Моя семья постепенно исчезала. Бьярке лег в постель, пришел лекарь, поговорил с ним, дал ему много зловонных снадобий, но ничего не изменилось. Я не отходила от Бьярке, сидя рядом и слушая его лихорадочный бред. Но кое-что из того, что бормотал брат, пышущий жаром, навело меня на мысль, что это не обычная хворь, что он ввязался в опасную игру, игру с вещами, которых не понимал. Прошла неделя, и вдруг однажды утром Бьярке вскочил с постели, как будто никакой болезни не было и в помине. Когда я спросила его, где он был и что делал, он отмахнулся от меня, а когда рассказала о смерти матери, он даже не опечалился. Вскоре он попытался ускользнуть незаметно из дома, но я увидела, как он уходит, и последовала за ним. Он углубился в чащу, шагая быстро и энергично, а ведь он только что неделю провел в постели, и я с трудом поспевала за ним. Но мне удалось не отстать от него, и вот я оказалась у крохотной полуразрушенной хибары, такой ветхой, что странно было, как она вообще еще стоит. Когда же я заглянула в окно, то поразилась еще больше, потому что внутреннее убранство совершенно не соответствовало внешнему виду лачуги. «Моя маленькая лесная хижина», – подумала Алиса, но не стала перебивать Бринью. Домик был зачарован, буквально пропитан магией, хотя Алиса была слишком глупа, чтобы заметить это сразу. Возможно, тут поработал и Бьярке, а может, волшебство просто притянуло юношу к себе. В любом случае это объяснило бы, почему гоблин не смог войти внутрь, а только пытался выманить Алису из хибары. – В лачуге я увидела брата, увидела, что он делает, – и сердце мое заледенело от ужаса. Там, на кровати, лежал старик, настолько усохший, что даже не верилось, что он еще жив. Бьярке, опустившись возле него на колени, провел ножом по руке старика, сделав длинный надрез. Я заметила много таких надрезов на руках и ногах несчастного, и большинство выглядели свежими. Потом Бьярке приник ртом к ране и начал пить струящуюся из пореза кровь. Я зажмурилась, спрятав лицо в ладонях от потрясения и стыда, ведь то, что он творил, было непостижимо, ужасно. Когда же я все-таки опустила руки, то увидела, что старик содрогается в предсмертных судорогах. На лицо брата было страшно смотреть. Это был уже не Бьярке, не мой маленький братец-медвежонок, а монстр, сотворенный из теней и пламени. Потом он повернулся к окну и заметил меня. Я развернулась и побежала, побежала к деревне, вопреки всему надеясь, что он не последует за мной, потому что я не хотела притворяться, будто это чудовище – мой брат, не хотела выслушивать очередную его ложь. Не знаю даже, как я добралась до дома, потому что глаза мои ослепли от слез и я не видела ничего вокруг. Однако, когда я вернулась, он был уже там, и я сразу поняла, что он попытается сделать вид, будто ничего не случилось, что он собирается и дальше убеждать меня, будто это не он был там в лесу. Но я сразу осадила его и велела убираться и никогда больше не возвращаться. Сказала, что у меня больше нет брата. Тогда он поведал мне историю, в которую поверил бы лишь полный дурак, в которую я не могла поверить, как бы ни любила его, хотя мне хотелось верить Бьярке, хотелось так, что сердце разрывалось. Он сказал, что человек в лачуге и есть тот самый больной путник, которого он встретил ночью во время охоты. Бьярке помог старику добраться до хижины, и старик рассказал Бьярке, что он волшебник, что он умирает и хочет передать свою силу достойному юноше, чтобы его наследие продолжало жить. И он открыл Бьярке тайный способ переноса магии. Бьярке сказал, что пить его кровь было омерзительно, но я-то видела, как горели его глаза. Не думаю, что ему было хоть чуточку противно. Подозреваю, он даже наслаждался. По словам Бьярке, старик целую ночь убеждал его в том, что умирает и что очень важно, чтобы его магия не задержалась в умирающем теле, поскольку другие, злые чародеи могут украсть ее. А Бьярке чист сердцем, и потому старик очень хочет передать силу ему. И Бьярке в конце концов согласился. – Но ты не веришь, что волшебник отдал силу добровольно, – предположила Алиса. – Нет, не верю. – Бринья вздохнула. – Я думаю, скорее всего, Бьярке увидел, как чародей колдует в лесу, напал на него исподтишка, ранил, наверное, – а потом пытал, выясняя, как отобрать у него магию. А может, Бьярке и сам додумался. В любом случае тот миг, которому я стала свидетелем, был последним мигом старого чародея, и вся его магия перешла теперь к моему брату. – Что же он потом сделал? – спросила Алиса. – Сперва он попытался остаться в деревне, хотя я и не хотела, чтобы он жил со мной. Не могла я смириться с тем, что существо, по доброй воле пившее кровь человека, было моим братом. Он продемонстрировал остальным свои новоприобретенные силы, пробуя убедить людей, что может использовать эти силы во благо всех. Но, как я уже сказала, такого рода магия не свойственна нашему народу, и большинство испугались ее – и той жестокости, которую увидели в Бьярке. Так что вскоре он ушел, вернулся в лес. Время от времени кто-то из наших видел его там, существо из тени, и те, кто с ним сталкивался, позже обнаруживали у себя на теле ожоги в странных местах, ожоги, которые никогда толком не заживали. Позже, много позже, некоторые утверждали, что видели его гуляющим рука об руку с женщиной в белом плаще и что земля, по которой они прошли, оставалась обугленной и навеки бесплодной. – Они любили друг друга, твой брат и Королева, – сказала Алиса. – Или, по крайней мере, она любила его. Думаю, он хотел от нее чего-то, а она ему этого не дала. – Вот почему Королева забрала Эйру и остальных. – Глаза Бриньи загорелись. – Она наказывает его, наказывая нас. – Да, я тоже так считаю, – кивнула Алиса. – Вы должны разрешить мне пойти вместо следующего ребенка. Это никогда не закончится, пока кто-нибудь не разберется с Королевой. – Но что ты можешь сделать? – вздохнула Бринья. – Я не вижу в тебе силы. Будь у тебя сила, Королева не отняла бы у тебя твоего мужчину. И это же бессмысленно, бессмысленно забирать наших детей. Бьярке плевать на них. Едва ли ему было больно, когда украли его племянницу или когда муж мой сошел с ума. Мы для него ничто, потому что мы испугались его магии, вместо того чтобы восхищаться ею. Алиса не стала возражать Бринье или убеждать, что не такая уж она бессильная. Честно говоря, она и сама чувствовала себя никчемной. Но разница между Алисой и жителями деревни заключалась в том, что Алиса не собиралась отдавать Тесака без борьбы. Она не понимала, как эти люди могли так легко отпустить своих детей, и думала, что муж Бриньи, пускай и обезумел, но, по крайней мере, выказал хоть немного отваги. Делать было нечего – только ждать встречи со старейшинами. В назначенное время Алиса закинула за спину мешок, хотя и не очень понимала, зачем берет его с собой. Там не было ничего, кроме одеяла, грязной одежды и того, о чем она должна забыть, склянки с тем, что должно было уже умереть. Нож она потеряла, оберег в виде розы, который дала ей Бесс, тоже (наверное, он выпал вместе с ножом, когда Треска перевернул ее вверх ногами), еды у нее не было. Хотя одеяло пригодится, решила Алиса, особенно в горах. Бринья проводила Алису к месту собраний, которое называлось залом. Правда, название не слишком соответствовало реальности – «залом» оказалась небольшая комната с низким потолком и столом посредине, за которым сидели пятеро стариков с неприветливыми лицами. Был там и Асгар. Хотя, пожалуй, здесь могло поместиться все население деревни, и еще осталось бы место. Алиса почувствовала себя очень одинокой и непривычно маленькой, когда Бринья покинула ее. – Как тебя зовут, девочка? – спросил Асгар. – Алиса. – Что ж, Алиса, не могу сказать, что кто-то из нас верит, будто ты можешь что-то изменить, но наша деревенская провидица сказала нам, что ты должна пойти завтра к дубу вместо одного из наших детей, так что так тому и быть. Алиса даже не знала, что и ответить на это сухое заявление, поэтому просто кивнула. Она-то ожидала чего-то вроде суда, может быть, каких-то разбирательств, думала, что ей придется убеждать людей согласиться с ее планом. – Можешь идти, – разрешил Асгар, и остальные старики кивнули. «К чему все эти формальности?» – подумала Алиса, выходя из зала. Могли бы просто послать кого-нибудь к Бринье… «Они хотели взглянуть на тебя, посмотреть, из какого ты теста», – прошептал в голове Алисы чужой голос, и она замахала руками, точно отгоняя муху. Непонятно, как Чеширскому это удалось, но он вновь установил связь с Алисой. Неустойчивую и не такую прочную, как раньше, – иначе он постоянно давал бы ей всякие ненужные советы. Но почему все-таки он никак не оставит ее в покое? Алиса далеко от Города, далеко от Чеширского и того влияния, которое он приобрел благодаря действиям Алисы. Она не собиралась ему помогать, но они с Тесаком убили Кролика, и Моржа, и Гусеницу, так что большую часть Города контролировал теперь Чеширский. Так зачем же ему нужна Алиса, кроме как для забавы?