Глава 10 — Развлекаешься, — неодобрительно произнес генерал Потапчук, глядя на Неверова, как солдат на вошь. Клим подумал, что Федор Филиппович повторяется, становясь довольно однообразным и предсказуемым не только в реакциях, что было бы вполне объяснимо и простительно, но даже и в репликах. Произносить это вслух он, естественно, поостерегся и, вместо того чтобы хамить начальству, с самым невинным видом осведомился: — А что такое? — А ты не знаешь? — с огромным недоверием спросил Потапчук. — Даже не представляю, — искренне сказал Клим. Он действительно не понимал, в чем дело. Ничего серьезного не произошло, это ясно, иначе Федор Филиппович не стал бы так старательно разыгрывать начальственное недовольство. Подобным образом генерал вел себя, как правило, в тех случаях, когда Неверов выкидывал ненужные, по его мнению, коленца, ставящие — опять же по его мнению — под угрозу успех всей операции. Разумеется, он понимал, что Клим не развлекается, от скуки украшая идеально прямую линию детально проработанного плана затейливыми завитушками, а делает лишь то, что считает необходимым. — Ты зачем стрелял в подъезде? — спросил генерал. — Ах, вот оно что! — воскликнул Неверов. — Так это же не я, а один из исполнителей. Этот, как его… Сивый. Случайно, наверное, нажал на спуск. Хорошо еще, что никого не задело! — Не заговаривай мне зубы, — строго сказал Федор Филиппович. — Повторяю вопрос: зачем понадобилось стрелять? А если бы и вправду кого-нибудь задело? — Если бы была хоть малейшая вероятность в кого-то попасть, я бы не стал стрелять, — отбросив невинный тон, сказал Клим. — А пальнуть разочек надо было для достоверности. Вы бы видели, как его перекосило, когда он заметил дырку в штукатурке! — Да уж, — хмыкнул генерал, — достоверности хоть отбавляй. Не знаю, как Скороход, а исполнители переполнены впечатлениями. Они, видишь ли, решили, что там имела место хитро спланированная ликвидация с подставой. Версия: ты нацепил инфракрасные очки и умудрился завалить клиента не только из пистолета Сивого, но еще и его собственной рукой. И при двух свидетелях. — Ну и бред, — с искренним изумлением произнес Клим, впечатленный мощью интеллекта, измыслившего только что озвученную Федором Филипповичем версию. — Ну аналитики! Ну интеллектуалы! Что они делают в органах? По ним же Союз писателей плачет! — Уж не знаю, кто по ним плачет, — проворчал Федор Филиппович, — но напугал ты их крепко. Сивый прямо посреди ночи поднял с постели своего начальника и стал каяться и оправдываться — мол, я не я и хата не моя, — а те двое, что с ним были, с утра пораньше явились с рапортами о несанкционированном применении оружия. Причем, заметь, по отдельности, независимо друг от друга. — Воображение без ума — страшная вещь, — констатировал Неверов. — А разве такое возможно? — усомнился генерал. — Как видите. И чем дело кончилось? — Ну чем оно могло кончиться? Полковник позвонил мне, а я ему сказал, что его подчиненные могут спать спокойно: все произошло в строгом соответствии с утвержденным планом операции, а выстрел был произведен для придания происходящему достоверности… Клим покивал, воздержавшись от вертевшегося на языке едкого комментария. Дразнить генерала сегодня отчего-то не хотелось, ему и так в последнее время, похоже, крепко доставалось. Редко встречавшийся со своим куратором Неверов заметил, что тот зачастил в Кремль — уж верно, не за премиями и орденами. Это служило косвенным подтверждением намеков, которые делал Федор Филиппович по поводу причастности к делу каких-то людей из Кремля. И если все это было так — а оно, скорее всего, именно так и было, — генералу оставалось только посочувствовать. Подставляя лицо горячим солнечным лучам и вдыхая доносимый дующим вдоль бульвара ветерком аромат выхлопных газов, Неверов мысленно пожал плечами. Два миллиона долларов — сумма, конечно, не маленькая, но и не столь огромная, чтобы из-за нее поднималась такая суета, да еще и на таком уровне. «Впрочем, — сказал он себе, — не надо забывать, о каких людях идет речь. Кем бы они ни были, в самую первую очередь они — бюрократы. Не знаю, куда в конечном итоге должны были пойти эти деньги, и знать этого не хочу. Но прежде чем достичь конечного пункта назначения, они наверняка проходят через множество рук — снизу вверх, как раньше подавали кирпичи на стройке: один берет кирпич из штабеля и бросает его второму, который стоит на земле у подножия лесов; этот второй бросает кирпич следующему, стоящему уже на лесах; тот таким же манером перебрасывает его выше, и так кирпич перепархивает из рук в руки, пока не окажется на самом верху и не ляжет на отведенное ему место. И вот случился какой-то сбой. Каменщику, который стоит на самом гребне стены, не видно, что там, внизу. Он работает в четком, установившемся ритме: поймал кирпич, повернулся, положил, развернулся обратно, поймал, повернулся, положил. Опять развернулся, хлопнул рукавицами, ловя очередной кирпич, а в руках-то пусто! Налицо непорядок, нарушающий плавный ход производственного процесса, и каменщик, понятно, этим недоволен. Он выражает свое недовольство — свешивает голову через край стены и интересуется у ближайшего к нему подсобного рабочего, что там происходит. Интересуется, скорее всего, вполне спокойно и миролюбиво: кирпичей ему уже набросали порядочную кучу, и в ожидании возобновления процесса их перебрасывания можно спокойно уложить метр-другой кладки. Старательный подсобник (если таковые встречаются в природе), которому, в отличие от каменщика, стало вдруг нечем заняться, в свою очередь, свешивается вниз и спрашивает у своего ближайшего коллеги, какого хрена снизу перестали подавать кирпичи. «Стоп, — сказал себе Клим, — так не пойдет. На этом аналогия со стройкой и кирпичами, пожалуй, себя исчерпала. Потому что на лесах стоят не подсобники, которые более или менее равны между собой, а господа чиновники, и не просто чиновники, а чиновники российские. А они, помимо перебрасывания наверх «кирпичей» и выполнения своих прямых обязанностей, круглосуточно заняты любимым делом: лижут зад вышестоящему и пляшут на головах тех, кто под ними. Поэтому высказанное на самом верху легкое недоумение — вы, случайно, не знаете, в чем причина задержки? — ступенькой ниже превращается в недовольство. Еще одна ступенька вниз — и недовольство перерастает в раздражение, раздражение — в гнев, гнев — в ярость, сила которой растет в геометрической прогрессии, удваиваясь при каждом новом шаге вниз по ступенькам служебной лестницы. Больше всего это должно смахивать на снежную лавину. Большой Босс на самом верху чуть шевельнул бровями, а у подножия горы снесло с лица земли три палаточных лагеря и заживо похоронило пятьдесят человек. А Федор Филиппович — предпоследнее звено в цепи, по которой сверху вниз передается начальственный гнев, ниже его только рядовые исполнители, всякие там полковники да майоры. И хороша же, однако, цепочка, предпоследним звеном которой является генерал ФСБ!» — Извините, товарищ генерал, — расчувствовавшись, сказал он. — Но штришок вроде этого выстрела действительно был необходим. Скороход и так не торопится бросаться мне на шею. — Конечно, — вздохнул генерал. У него был вид человека, которого неожиданно отвлекли от не очень-то приятных раздумий. — Скороход — мужчина осторожный и никому не бросается на шею. К тому же он знает, что находится под подозрением, и может заподозрить в тебе человека из ФСО, приставленного, чтобы за ним следить. — Заподозрить может, — кивнул Клим, — но он же не дурак, в конце-то концов! И понимает, надо полагать, что в ФСО тоже сидят не полные идиоты. Какой смысл приставлять к нему соглядатая? Разве что затем, чтобы дождаться, когда он полезет в кубышку за якобы украденными у него деньгами, и схватить его за руку. Но этого можно ждать годами, он ведь не голодает. А за годы такой человек, как Павел Григорьевич, измыслит сотню способов легализовать эти денежки и незаметно малыми дозами влить их в свой бизнес. Чтобы такая слежка имела хоть какие-то шансы на успех, приставлять к нему надо не мужика-костолома наподобие вашего покорного слуги, а какую-нибудь сногсшибательную красотку с подготовкой спецназовца и высшим экономическим образованием. — Да, — с огорчением, которое выглядело вполне искренним, молвил Федор Филиппович, — жалко, что он не голубой. — Но-но, — строго произнес Неверов. — Только этого мне и не хватало! — Так я и думал, что ты будешь против, — притворно огорчился генерал. — Где твое чувство долга? По-твоему, сногсшибательной сотруднице ФСО с высшим экономическим образованием лезть к Скороходу в постель было бы приятнее, чем тебе? — Откуда я знаю? — пожал плечами Неверов. — Зависит от сотрудницы. По крайней мере, это выглядело бы более естественно. — В наше время очень трудно судить, что выглядит естественно, а что нет, — заметил генерал. — Особенно в Москве. Но мы отвлеклись… — Да уж, — поддакнул Неверов. — Что начальник службы безопасности? Клим снова пожал плечами. — Трудно сказать. В общем-то, легенда у меня добротная, а главное, легко поддающаяся проверке. Оперативные документы, как всегда, на уровне — паспорт и военный билет настоящие, судимость тоже настоящая. Председатель военного трибунала, который подписал приговор, скончался от инфаркта два года назад, членов трибунала разбросало по гарнизонам, и искать их там никто не станет ввиду отсутствия времени… — «А» — это арбуз, — неприятным голосом произнес Федор Филиппович. — «Б» — это банан. «В»… — Понял, понял, — торопливо перебил его Неверов. — Виноват. Оставим азбуку в покое. Словом, легенда крепкая, не подкопаешься. Но этот начальник охраны, Волосницын, тоже не первый день живет на свете и, надо полагать, знает, что это за зверь оперативные документы и что фальшивые биографии порой выглядят куда правдоподобнее настоящих. Да и дело-то, в конце концов, не в биографии. Мне кажется, я ему не слишком понравился. В лицо мне он, по крайней мере, старался не смотреть и вообще разговаривал через силу. Скажет Скороходу: не рекомендую, мол, что-то с ним нечисто — тот его и послушает… — Не скажет, — как бы между прочим возразил Потапчук. — Почему? — оживился Неверов. — Ну, ты ведь просил найти к нему подход. Это оказалось совсем несложно. До Скорохода господин Волосницын работал в органах, дослужился до подполковника. Потом его угораздило ввязаться в некрасивую историю, которую с трудом удалось замять. Ему позволили уйти по собственному желанию, чтобы не пятнать честь мундира. Но материалы по тому делу сохранились, и срок давности еще не истек. Кроме того, за время, что работал в службе безопасности «Бубнового валета», данный господин хорошо потрудился над пополнением своего досье. Его давно собирались взять в разработку, уж больно материал благодатный — бери и лепи из него что хочешь, — да не знали, с какого конца приспособить к делу. Одно выбивание долгов чего стоит… Так что Скороходу он о тебе слова плохого не скажет, а если потребуется, поможет чем сможет. — Так-так, — задумчиво сказал Неверов, прикидывая, какую пользу можно извлечь из прочно сидящего на крючке у органов начальника службы безопасности целой сети казино. — Теперь о фотографии, которую ты мне передал, — продолжал Федор Филиппович. — Как удалось выяснить, на ней изображен некто Сергей Николаевич Сухов, действительно служивший в Афганистане под началом Твердохлебова. Принимал активное участие в боевых действиях — на то, сам понимаешь, и ВДВ, — награжден медалью «За отвагу» и орденом Красной Звезды. Демобилизовался в звании гвардии старшего сержанта. К ордену представлен за то, что под огнем противника вынес с поля боя раненого командира… — Да неужто Твердохлебова? — предположил Клим, правильно расценив сделанную генералом паузу. — Так точно, его самого. Через три месяца после того боя Сухов демобилизовался, и примерно тогда же Твердохлебова списали вчистую по состоянию здоровья. Так что в Москву они прибыли почти одновременно. Через некоторое время Сухов женился и приобрел двухкомнатную квартирку в Ховрино, так что они с майором оказались почти соседями. Об их отношениях в архивах, естественно, ничего нет… — Теплые были отношения, — проинформировал его Клим. — Самые что ни на есть дружеские. — Я так и понял, — сдержанно кивнул Федор Филиппович. Он замолчал, потому что по аллее, направляясь в их сторону, шла молодая мама с коляской. Казавшееся бледным и невыразительным из-за отсутствия косметики лицо словно светилось изнутри, излучая сдержанную гордость и спокойное довольство существа, выполнившего свое высшее предназначение. Клим, как раз собиравшийся закурить, подождал, пока она пройдет мимо, и только потом чиркнул зажигалкой, которую все это время держал наготове. Судя по голубому одеяльцу, в коляске находился младенец мужского пола. — Еще один солдат, — заметил Неверов, раскуривая сигарету. — Или еще одна взятка военкому, который сдает сейчас вступительные экзамены в военное училище, потому что больше его, дурака, никуда не берут, — демонстрируя не самое радужное расположение духа, проворчал Федор Филиппович. — Так что наш гвардии старший сержант? — спросил Клим, решив не вдаваться в ненужную полемику, тем более что и спорить-то, в сущности, было не о чем. — Ну, что… — Потапчук дернул плечом, словно отгоняя муху. — Дальше, в общем-то, ничего хорошего. Ты знаешь, так вышло со многими «афганцами», да и «чеченцами» тоже: война оказалась самым ярким моментом в их жизни, вершиной, после которой ничего не остается, как либо идти под уклон, либо искать другую вершину, более высокую. А это не каждому дано, согласись. Ну, как-то зарабатывал на жизнь, менял места работы как перчатки, нигде подолгу не задерживаясь, пробовал заняться бизнесом, но прогорел, а может быть, просто остыл и махнул рукой. Жена с ним развелась, уехала к родителям во Владивосток и даже не явилась на похороны. Возможно, ей просто никто не сообщил, но какое это имеет значение? Предположительно за пару лет до смерти Сухов начал сильно пить. В итоге покончил с собой. — Как? — Ударил себя в сердце эсэсовской финкой, которую, кажется, привез из Афганистана. — Ого! Вот это способ, — сказал Клим. — Почище харакири! Может, инсценировка? — Это произошло на глазах у трех незаинтересованных свидетелей, — возразил Потапчук. — Сотрудники Мосгаза явились в дом для плановой проверки газового оборудования. Мастер производственного участка — дама пятидесяти лет — и два слесаря. Сухов открыл им дверь, будучи, по их словам, изрядно навеселе. Вскрытие подтвердило, что в момент смерти он был сильно пьян. Спросил, что им угодно. Они ответили, что пришли с проверкой и что он должен предоставить им доступ к газовой плите и колонке, если таковая имеется. То есть они хотели так сказать, но мастерица успела произнести только: «Вы должны». Тут Сухов словно с цепи сорвался — выхватил откуда-то нож и с криком: «Ничего я вам не должен!» — ударил себя в область сердца. Смерть наступила мгновенно. И мастерица, к слову, чуть было за ним не последовала: с ней прямо на месте случился сердечный приступ, так что показания у нее брали уже в больнице. Клим задумчиво разглядывал тлеющий кончик сигареты. — Предположим, все так и было, — сказал он. — Только вместо того, чтобы ударить ножом себя, он напал на этих газовщиков. Завязалась драка, а в драке всякое бывает. А потом они сговорились. Генерал отрицательно покачал головой. — Драка в прихожей малогабаритной квартиры неминуемо оставляет хорошо заметные следы. Кроме того, угол, под которым был нанесен удар, прямо указывает на то, что Сухов сделал это сам. И сделал мастерски — вогнал по самую рукоятку и точнехонько в сердце. — Белая горячка? — предположил Неверов. — Возможно. Иных причин следствие не обнаружило, да, полагаю, и не стремилось обнаружить. Взрослый, основательно опустившийся, сильно пьющий мужик, жена бросила, жизнь не сложилась… Да еще к тому же и «афганец». А они, согласно широко распространенному мнению, все немного того… с приветом. Выпил лишку, спьяну померещилось невесть что, психанул — и готово дело. Какие тут еще нужны причины, какие мотивы? Слава богу, что зарезал себя, а не кого-то другого — ножик-то у него был наготове, под рукой, и ножик серьезный. Профессиональный ножик, я видел фотографию. Немецкое качество, золингеновская сталь — вошел, как в масло… Но это уже беллетристика. Факты, как они есть, я тебе изложил. Делай с ними что хочешь, хоть с кашей съешь. Помогло это тебе? — Еще не знаю, — признался Клим, — но все равно спасибо… В общем-то, можно предположить, что Твердохлебов знал о причинах самоубийства Сухова намного больше, чем мы с вами. И возможно, именно этими причинами вызвана его стойкая неприязнь к «Бубновому валету». — Опять беллетристика, — поморщился генерал. — А по мне, так просто версия, которая нуждается в проверке. — Как знаешь. Хотя я бы на эту версию ставок не делал. — Ставки, — задумчиво повторил Клим. — Казино… М-да. — Кстати, о казино, — вернул разговор в деловое русло Федор Филиппович. — Я так и не понял, ты с ними договорился или нет? — Я этого пока и сам не понял, — сказал Неверов. — Последнее и, полагаю, решающее собеседование назначено на четверг — то бишь на сегодня, на пятнадцать тридцать. В первой половине дня у Скорохода какие-то дела в городе, а он, видите ли, хотел бы присутствовать, чтобы самолично принять решение. — Значит, дело в шляпе, — уверенно заявил Потапчук. — Если человек такого масштаба проявляет личный интерес к соискателю вакантной должности какого-то там менеджера, а попросту говоря, охранника с чуть большей, чем у рядового быка, степенью ответственности, это означает, что он оценил твое геройское поведение по достоинству и возлагает на тебя определенные надежды. — А вы говорите — зачем стрелял, — с упреком произнес Неверов.