У него зазвонил мобильник, он посмотрел на дисплей, и его брови высоко поднялись над металлической оправой очков. — Надо же, легки на помине! Сам господин Волосницын, собственной персоной, — сообщил Клим. — Молчанов слушает, — сказал он в трубку. — Что?! Когда? — Он помолчал, вслушиваясь в то, что голосом начальника охраны Волосницына кричала ему в ухо телефонная трубка. До Федора Филипповича речь главного секьюрити «Бубнового валета» доносилась в виде длинной серии квакающих, дребезжащих, решительно неразборчивых, но несомненно тревожных звуков. — Все ясно, — дослушав, сказал Неверов. Трубка опять заквакала. — Да погодите орать! — повысил голос Неверов. — Что вы, как баба… Все ведь уже случилось, не так ли? Торопиться некуда. Я хотел бы уточнить: это означает, что я принят? Угу… А условия? Сами туда идите, я там уже бывал, и мне не понравилось… Учтите, к этому разговору мы еще вернемся. Да еду я, еду, через двадцать минут буду! Трубка снова разразилась дребезжащими воплями, но Клим небрежно прервал соединение и сунул телефон в карман. — Вот так всегда, — сказал он Федору Филипповичу, который взирал на него с крайне заинтересованным выражением лица. — Только сядешь поболтать с приятным собеседником, как снова надо отправляться спасать мир. Ничего не поделаешь, труба зовет. — А что случилось? — Этот дурак так визжал, что я почти ничего не разобрал. Кажется, их опять грабанули и еще что-то стряслось с самим Скороходом… — Убит? — Кажется, нет. Узнаю точнее — доложу. — Непременно. Ну, ни пуха тебе ни пера. — Подите вы к черту, товарищ генерал-майор, — с удовольствием ответил Клим и, поднявшись со скамейки, быстрым шагом направился к выходу из сквера. * * * Людские судьбы порой переплетаются самым причудливым образом. Клим Неверов стремился устроиться на работу в службу безопасности «Бубнового валета» по нескольким причинам, одной из которых была необходимость изловить сошедшего с рельсов отставного гвардии майора Твердохлебова, чтобы через него выйти на таинственного заказчика, умыкнувшего у Скорохода два миллиона баксов. Гвардии майор, в свою очередь, вовсе не стремился быть пойманным, и меньше всего на свете ему хотелось, чтобы по его следу пошел настоящий профессионал, да еще к тому же и свой брат — «афганец». Тем не менее именно действия Ивана Алексеевича Твердохлебова привели к тому, что спецагента из подразделения Слепого приняли на работу в казино с неприличной поспешностью, даже не поинтересовавшись условиями, которые он собирался выдвинуть. В четверг, за пять минут до оговоренного по телефону времени, Павел Григорьевич Скороход вышел из автомобиля напротив парадного входа в здание, где разместился банк «M-Центр». Памятуя о том, что на карту поставлен его бизнес, господин Скороход постарался принять все мыслимые меры предосторожности. Его роскошный черный «майбах» подъехал к банку в сопровождении громадного джипа, до отказа набитого вооруженными охранниками. Охранники быстро рассредоточились по обеим сторонам дороги, взяв переулок под контроль. Убедившись, что все в полном порядке, лично возглавлявший ответственную операцию начальник службы безопасности «Бубнового валета» Олег Константинович Волосницын пробормотал в укрепленный у щеки микрофон короткую команду, и только после этого водитель и охранник, ехавшие в «майбахе», покинули машину и помогли выбраться из нее Павлу Григорьевичу. Скороход неторопливо, с достоинством прошествовал по образованному охраной живому коридору, поднялся на крыльцо и, сопровождаемый двумя секьюрити, скрылся в здании. В левой руке, прижимая к боку, он нес простую темную папку из обтянутого искусственной кожей плотного картона, с перехваченными черными резинками уголками. С виду папка казалась пустой, а если внутри и лежали какие-то бумаги, их было совсем немного. Павел Григорьевич находился в банке чуть больше тридцати минут, которые были потрачены в основном на чаепитие и обмен осторожными, полными фальшивой сердечности репликами. Напившись чаю (которого, когда у него был выбор, он и в рот не брал), господин Скороход по-прежнему с тощей папкой в руке вышел из банка и прошествовал к своей машине. Вся процедура повторилась в обратном порядке: охранник и шофер усадили его на заднее сиденье «майбаха» и заняли свои места, после чего охранники, пятясь и озираясь по сторонам, стянулись к джипу и исчезли в нем, до смешного напоминая кадры пущенной задом наперед кинопленки. «Майбах» завелся, едва слышно заурчав мощным двигателем, и почти беззвучно двинулся вперед с неторопливой и плавной грацией сытого хищника. Следом тронулся неуклюжий джип охраны, на переднем сиденье которого скучал начальник службы безопасности Волосницын. Сегодня его раздражало все на свете, и в первую очередь поведение Скорохода, которое чем дальше, тем больше наводило на мысли о подкравшейся к нему паранойе. Даже то обстоятельство, что паранойя людей, подобных Скороходу, позволяет ему самому и его коллегам заработать на кусок хлеба с маслом, нынче не могло примирить Олега Константиновича с тем, что казалось ему очередным хозяйским капризом. Черт возьми! Небось, когда в банк ездил Нимчук, ему хватало водителя и одного охранника, а этому подавай целый президентский кортеж! Ну, положим, Нимчука грохнули, денежки увели, но что с того?! Снаряд дважды в одну воронку не падает, это всем известно… Причина дурного настроения Олега Константиновича Волосницына крылась, конечно же, вовсе не в этой поездке. Просто давняя, уже казалось бы, похороненная история опять всплыла — естественно, только затем, чтобы окончательно испортить ему кровь. Черт его тогда под руку толкнул! Ведь не мальчик и не дурак и по роду своей профессиональной деятельности должен, казалось бы, знать: почти каждый, кто кантуется на нарах, в свое время был уверен, что он не такой, как все, и что его не поймают. Так нет же: погнался за легкими деньгами и вляпался в дерьмо. Спасибо еще, что не посадили. Хотя, если бы посадили, сейчас бы уже, наверное, отсидел и вышел, и никакая сволочь с Лубянки не смогла бы его шантажировать… Занятый своими проблемами, которые и впрямь были трудноразрешимы, Волосницын почти не вспоминал об этом бешеном военном пенсионере Твердохлебове. Скороход вменил ему в обязанность найти чокнутого старикана, который ни черта не соображал, но не утратил умения на диво метко стрелять, однако Волосницын очень сомневался, что это возможно, и потому не столько искал сумасшедшего снайпера, сколько делал вид, что ищет. В данный же момент ему вообще было не до развоевавшегося деда, а зря, поскольку «дед» находился рядышком, почти рукой подать. В отличие от Волосницына, Иван Алексеевич тщательно подготовился к операции и постарался учесть все, что поддавалось учету. К числу важнейших факторов он отнес, например, то обстоятельство, что личный водитель Скорохода, сидя за рулем мощного «майбаха», полагал ниже своего достоинства ездить со скоростью менее ста километров в час даже там, где это было не только запрещено, но и казалось практически невозможным. Учтено было и то, что современные подростки почти поголовно обожают денежные знаки, но в большинстве своем предпочитают не зарабатывать их, а добывать более или менее предосудительными путями, начиная с выпрашивания подачек у родителей и заканчивая откровенной уголовщиной. Обман и мелкое мошенничество располагаются где-то на середине этой шкалы; прибегая к помощи столь ненадежного контингента, как современные тинейджеры, Твердохлебов рисковал не только лишиться выданных в качестве аванса ста долларов, но и огрести массу проблем в придачу. Однако иного пути у него не было, и это он тоже учел. Конечно, «товарищ Сухов» почти неотлучно находился рядом, под рукой, но его мог видеть только Иван Алексеевич, а значит, никакого влияния на исход предстоящей схватки сержант оказать не мог при всем своем желании. Так что без посторонней помощи майору было не обойтись, а в пользу привлечения к делу подрастающего поколения говорили и некоторые соображения чисто педагогического свойства: соплякам будет полезно узнать, что люди, способные бороться за справедливость не на словах, а на деле, встречаются не только на экране телевизора. А заодно кое-кому представится уникальный случай принять посильное личное участие в этой суровой, беспощадной борьбе. Майор учитывал также, что рекрутированный им мальчишка, помимо ценного опыта, может получить пулю в затылок, но что поделаешь, на войне как на войне. А если он вырастет, подсядет на какого-нибудь «однорукого бандита», проиграет в казино все, что можно и чего нельзя, а после, не видя выхода, выбросится из окна или ляжет под поезд — это что, более приемлемый вариант? В общем, лучше умереть стоя, чем жить на коленях… В конце концов, сам майор рисковал еще больше. «Товарищ Сухов», к слову, идею Ивана Алексеевича не одобрил, напомнив, что призывной возраст наступает с полных восемнадцати лет и что командир обязан заботиться о сохранении жизни и здоровья личного состава. «Это во-вторых, — возразил ему Твердохлебов. — А во-первых, командир обязан добиться выполнения боевой задачи. Любой, мать ее, ценой». После чего напомнил сержанту о пионерах-героях, ни одному из которых не было полных восемнадцати, и привел свои аргументы, касавшиеся «однорукого бандита» и всего прочего. Сухов не нашелся с ответом, поскольку он-то, как никто иной, не понаслышке знал, до чего доводит увлечение азартными играми. Наведя таким образом порядок во вверенном ему подразделении, гвардии майор Твердохлебов стал ждать, прогуливаясь по тротуару на некотором удалении от входа в банк — не далеко и не близко, а так, чтобы видеть, что там творится, но чтобы при этом охранники Скорохода, упаси бог, не узнали его в лицо. Прогуливаться по тротуару было довольно затруднительно: некоторые из припаркованных вдоль него машин, забравшись передними колесами на бордюр, перегораживали и без того узкую пешеходную дорожку наполовину, а иные и целиком, почти упираясь бампером в стену какого-то длинного и приземистого строения с неряшливо заложенными третьесортным кирпичом окнами. Какой-то продвинутый умник вообще загнал свой похожий на реактивный штурмовик «крайслер» на тротуар, поставив его вдоль стены. С трудом протискиваясь мимо, майор не отказал себе в невинном удовольствии: вынул из кармана ключ от «десятки» и, зажав между большим и указательным пальцами, неторопливо, с наслаждением пробороздил им сверкающий полированный борт дорогой иномарки от передней фары до заднего фонаря. Царапина получилась на славу — глубокая, до голого железа, блестящая и почти идеально прямая. Впрочем, диверсию свою майор осуществил без злости, просто потому, что наглецов нужно учить хорошим манерам всеми доступными методами. А в общем и целом оперативная обстановка представлялась ему почти идеальной, поскольку банк «M-Центр» расположился в одном из тех тихих, глухих, застроенных преимущественно старыми складскими и производственными зданиями переулков старой Москвы, которые в дневное время используются сотрудниками расположенных неподалеку офисов в качестве бесплатной парковки. Машин здесь буквально навалом, зато людей почти не встретишь. А из машин, при всех их неоспоримых достоинствах, свидетели никакие… Шедший рядом с майором Сухов ловко запрыгнул на длинный капот изуродованного «крайслера», одним движением перебрался на крышу и, засунув руки в карманы, выбил на ней лихую чечетку. — Нам бы пулемет и парочку гранат, — мечтательно произнес он, глядя со своего наблюдательного пункта в сторону банка. — Мы б их уделали без горя пополам. (Это было его любимое выражение — «без горя пополам». Его сто раз поправляли, указывая на ошибку — мол, так не говорят, есть устойчивый оборот «с горем пополам», — а он спокойно отвечал: «А зачем это надо — с горем пополам? Без горя-то, поди, лучше!» — «Тогда при чем тут “пополам”?» — спрашивали его. «Откуда я знаю? — пожимал плечами он. — Пополам и пополам. Говорится так!») — Воюют не числом, а умением, — процитировал генералиссимуса Суворова майор. — И вообще, я не собираюсь устраивать бойню. По крайней мере, не в этот раз. Давай слезай оттуда, что ты, ей-богу, как маленький… Ты зачем сюда притащился? Сказано же тебе, не твоего ума это дело! Шел бы ты домой. — Куда? — с удивлением и насмешкой спросил сержант, глядя на него сверху вниз. — Ну, туда, — смешался Иван Алексеевич, — где ты теперь обитаешь. Обитаешь же ты где-то! — Обитаю. — Сухов легко и грациозно, как большая кошка, спрыгнул с крыши автомобиля и стал перед майором, выпрямившись во весь свой немалый рост. — У тебя в башке я обитаю. Вот тут, — бесплотный указательный палец постучал Твердохлебова по лбу. — Больше мне обитать негде, отовсюду прогнали. Есть, правда, одно местечко, но мне там как-то неуютно. А ведь, казалось бы… — Что? Его вопрос остался без ответа, потому что гвардии старший сержант Сухов опять исчез — в полном соответствии с полученным минуту назад приказом. Отправился, надо понимать, туда, где, по его словам, ему было не слишком уютно. Интересно, куда? Впрочем, ушел он, как обычно, вовремя. Охранники возле входа в банк зашевелились, опять выстраиваясь в живой коридор, и Твердохлебов понял: настало время проверить, остался ли еще порох в его старых пороховницах. Не особенно торопясь, но и не мешкая, он подошел к угнанной накануне из какого-то двора «восьмерке». Машина была покрыта толстым слоем пыли и основательно загажена птицами, из чего следовало, что хозяин не подходил к ней, по крайней мере, с весны, а то и с прошлого лета. Это означало, что машины вряд ли хватятся; увы, это также означало, что ее техническое состояние оставляет желать лучшего. И верно, майору пришлось-таки повозиться, прежде чем ржавый драндулет соизволил завестись. После этого Твердохлебов почти всю ночь проторчал под открытым капотом и пролежал на спине под обросшим грязью ржавым днищем, пытаясь вдохнуть в четырехколесный труп подобие жизни. Получившийся в результате этих усилий железный зомби, конечно, не продвинулся бы и до середины первого этапа ралли «Париж — Дакар», да и в драг-рейсинге ему, пожалуй, ничего не светило, но проехать километр-другой он был в состоянии, а большего от него и не требовалось. Первым делом майор, просунувшись в кабину, напрямую замкнул провода зажигания. Раздолбанный движок пару раз чихнул и завелся, вразнобой стуча изношенными цилиндрами и клапанами. Убедившись, что механический одр готов к движению, а Скороход еще не соизволил появиться на крыльце банка, Твердохлебов сделал то, без чего вполне можно было обойтись: открыл багажник, вынул оттуда заранее заготовленный продолговатый прямоугольник белого картона с четко выписанными на нем буквами — три группы по три буквы, разделенные небольшими, но ясно различимыми пробелами, — и прикрепил его поверх державшейся в разъемной пластмассовой рамке задней номерной пластины. После этого он сел за руль, с лязгом захлопнул дверцу, вынул из-под соседнего сиденья автомат, снял его с предохранителя и передернул затвор. В боковое зеркало ему был виден лишь кусочек крыльца. Когда там появилась и, мелькнув, скрылась из вида представительная фигура Павла Григорьевича Скорохода, гвардии майор поставил автомат торчком, прислонив его к пассажирскому сиденью, и опустил широкую загорелую ладонь на головку рычага переключения скоростей. Неестественно вывернув шею, он пронаблюдал за тем, как господин Скороход садится в машину. Машина была большая, черная и блестящая; она отдаленно напоминала «мерседес», но «мерседесом» не являлась. Твердохлебов понятия не имел, что это за марка, и ему опять пришло в голову, что для наверстывания упущенного нужны не три несчастных дня, а, как минимум, три года. Неожиданно для себя майор понял, что хочет прожить эти три года — для начала хотя бы три, а там уж как получится. Хоть триста тридцать три. Он уже очень давно не испытывал желания жить, да еще такого властного, почти звериного, — наверное, со времен Афгана. И неизвестно, что послужило тому причиной — затеянная им (или не им?) война со всем белым светом, нежданно очутившиеся в руках шальные деньги, которые, как оказалось, так приятно тратить, или молодое, упругое тело ресторанной шлюхи, которую он так сильно удивил позапрошлой ночью. Пожалуй, все перечисленные причины, а заодно и множество других, менее заметных, но не менее важных и значительных, в какой-то миг собравшись воедино, продавили, взломали, разрушили и разметали по ветру стену, которую Иван Алексеевич воздвиг между собой и окружающим миром. Ощутив внезапно пробудившуюся жажду жизни, Твердохлебов мысленно поблагодарил сержанта Сухова за подброшенную им идею насчет того, что Сипатого надо насадить на крючок. Он не сомневался, что Сипатый действует ради собственной выгоды. И в этом-то, скорее всего, и было его слабое место. Если человек идет на преступление исключительно ради денег, значит, деньги для него важнее всего на свете. Но это же превосходно! Любящего мужа и отца ничего не стоит поставить на колени, захватив в заложники его семью. Любого приличного человека (по-настоящему приличного, приличного изнутри, а не только снаружи, как все эти новоявленные буржуи) можно заставить сделать все что угодно, пригрозив у него на глазах застрелить женщину или, еще лучше, ребенка, который вообще не понимает, что происходит. А тот, для кого смыслом жизни являются только деньги и ничего, кроме денег, сам захватит в заложники кого угодно и недрогнувшей рукой возьмет за ноги младенца, чтобы размозжить его голову о забор. Зато, если наложить лапу на его мошну, он мигом сделается шелковым и станет бегать на задних лапках, как комнатная собачонка по команде «служить». Вот пускай и побегает, а когда прибежит куда надо, гвардии майор Твердохлебов просто шлепнет гниду и спокойно уйдет. Ясное дело, с деньгами. Куда ж нынче без денег-то? Обратно на дачу, грибы собирать? Так на даче, во-первых, засада, а во-вторых, грибы — дело такое… В общем, никуда они не денутся. А вот деньги… Побывав позавчера в ресторане, куда его раньше было не заманить калачом и не загнать палкой, Иван Алексеевич нашел, что это недурно. Общение с проституткой (о чем еще месяц назад он не мог подумать без дрожи омерзения и брезгливости) тоже оставило у него самые приятные впечатления. Правда, по ходу этого общения он мог подхватить какую-нибудь гадость наподобие лобковых вшей или даже сифилиса, но в наше время это легко вылечивается — были бы деньги. Деньги! С деньгами настоящему мужику сам черт не брат. А еще говорят, что мужик без денег — не мужик, а самец. «Да-а, — самокритично подумал майор, — надо же, чего наворотил! Всего-то штуку баксов потратил, а какие подвижки в сознании!» Странно, но чувства вины перед покойной женой не было, даже за тот час, что он впервые в жизни провел в постели другой женщины. Во-первых, следовало честно признать, что та, другая, была намного красивее, стройнее и приятнее на ощупь, чем дорогая покойница; во-вторых, она мастерски выделывала в койке такие вещи, о которых боевая подруга гвардии майора вряд ли вообще когда-либо слышала. И, наконец, в-третьих, жена сама была во всем виновата: в отличие от Сереги Сухова, она со дня своей смерти ни разу не навестила мужа. Стало быть, деньги решают всё. Вот только где они, деньги? Не в папочке же, которую господин Скороход небрежно держит под мышкой! Ах да, папочка. В инструкции, которую Сипатый оставил для Ивана Алексеевича в ящике «десятки», эта папочка упоминалась. Папочку следовало изъять (для чего, собственно, и был затеян налет) и при первой же возможности, не заглядывая вовнутрь, сжечь со всем содержимым. А вот о деньгах в инструкции не было сказано ни слова, и выходит, что зря майор о них размечтался. Просто это казалось само собой разумеющимся: зачем еще ходят в банк, если не за деньгами? «Отстал я от жизни, — уже в который раз подумал Иван Алексеевич. — Это ж не совковая сберкасса, а современный буржуйский банк, в котором можно хранить не только деньги, но и драгоценности, и вообще все что угодно, хоть картины». В папке у Скорохода были, конечно, не картины и не драгоценности. Скорее всего, там лежали какие-то документы, которые Сипатый очень хотел уничтожить. Так, может быть, изучив эти документы, майор поймет, кто такой этот Сипатый? Может быть, эти бумаги для Сипатого вроде смерти Кощеевой? Тогда все складывается так, что лучше не придумаешь. Сказать ему: извини, мол, приятель, но интересующие тебя документы находятся у меня, спрятаны в надежном месте и, если хочешь их получить, будь любезен отстегнуть пятьдесят процентов выручки от предыдущего дела. А не хочешь, я сам найду им применение — отнесу в прокуратуру, а еще лучше — продам обратно Скороходу, уж он-то наверняка знает, что с ними делать… Сквозь заднее стекло, кое-как оттертое от напластований пыли, гвардии майор увидел, как господин Скороход садится в машину. Сверкающий лаковыми бортами и хромированной решеткой радиатора «майбах» тронулся и пришел в движение, с места набрав приличную, стремительно увеличивающуюся скорость. Тогда Твердохлебов выжал сцепление, со второй попытки с душераздирающим скрежетом воткнул заднюю передачу, а потом, выждав время, плавно отпустил педаль и дал полный газ. Глава 11 Клим раскурил сигарету, еще немного полюбовался ровным, почти неподвижным треугольником пламени, а потом с характерным звонким щелчком опустил хромированную крышечку зажигалки. Вид у него был равнодушный и скучающий, как будто ему пересказывали глупую байку, которую он слышал никак не менее тысячи раз. — И что дальше? — спросил он. По тону, которым был задан вопрос, сразу становилось ясно, что ответ его не интересует, поскольку известен заранее. Павел Григорьевич Скороход, чья правая рука была до самого плеча обмотана толстым слоем марли и висела на перевязи, скорчил брезгливую гримасу и, поправляя надетый на одну руку, все время норовящий сползти модный пиджак, сварливым голосом сказал: — А дальше, как в песне: гоп-стоп, мы подошли из-за угла… При этом он неприязненно покосился на начальника службы безопасности Волосницына, который сидел на диване у окна, безуспешно стараясь сохранить независимое и гордое выражение лица. На сероватом, как сырая штукатурка, фоне его физиономии выделялись многочисленные нашлепки пластыря так называемого «телесного» цвета, а также бурые пятнышки йода, которым были замазаны мелкие ссадины и царапины. Вид господин Волосницын имел такой, словно пытался изнасиловать самку дикобраза и был нещадно бит за это ее законным супругом, так что все его попытки изобразить оскорбленную невинность выглядели, по меньшей мере, жалко. — Рассказывайте, как было дело, — потребовал Клим, обращаясь к обоим. — А надо? — устало возразил Скороход. — Знаете, в чем-то этот сумасшедший, несомненно, прав: самое умное, что я могу предпринять в создавшейся ситуации, — это застрелиться.