И тогда майор швырнул в него пистолетом и побежал. Он пробежал мимо своей машины и еще наддал, направляясь прямиком туда, где стоял неприметный с виду микроавтобус, битком набитый спецназовцами. Клим спокойно, как на стрельбище, поднял вытянутую руку с пистолетом и поймал в прорезь прицела блестящую от пота лысину Свина. «И ничего мне за это не будет, — подумал он, ласково обвивая указательным пальцем гладкое железо спускового крючка. — Только тогда этот урод уже не скажет, каким образом очутился в нужном месте в нужное время. Он убрал последнего человека, который мог что-то знать о заказчике, я уберу его — милое дело!» Одним движением большого пальца выбросив из «стечкина» обойму, он передернул ствол, и только потом, когда последний патрон, кувыркаясь, вылетел вон, несколько раз подряд с наслаждением нажал на спуск, целясь в спину улепетывающему со всех ног майору Свинцову. В следующее мгновение две безликие фигуры, затянутые в черное, выскочив из-за припаркованных машин, ловко остановили этот стремительный бег и в два счета уложили майора носом в асфальт. Плюнув в ту сторону, Клим вернул на место обойму, загнал в ствол патрон, поставил пистолет на предохранитель и вернулся туда, где остался лежать Твердохлебов. Когда он поворачивался, ему почудилась склонившаяся над трупом фигура в выгоревшей добела «афганке» и сдвинутой на затылок широкополой панаме, но стоило моргнуть, как видение пропало без следа. «Пора в отпуск, — подумал он, убирая пистолет в наплечную кобуру, — а то и по мне психушка заплачет». Еще раз на всякий случай пощупав у лежащего на асфальте человека пульс, Клим убедился в верности первоначального диагноза: Твердохлебов был мертв. «Афганский синдром», — ни к селу ни к городу подумал Неверов и осторожно извлек видневшуюся в вырезе расстегнутой кожаной куртки папку из оклеенного дешевым кожзаменителем картона. Папка была почти по центру пробита пулей калибра девять миллиметров, выпущенной из старого парабеллума — овеянного легендами пистолета, которого до сих пор не было в коллекции Клима Неверова. Повернув голову, он увидел недостающий экспонат, который, тускло поблескивая, лежал на асфальте в нескольких метрах от него. От пистолета так и веяло какой-то затхлой, прокисшей от долгого пребывания в замкнутом пространстве мелкой душонки подлостью, и Неверов с грустью подумал, что этого экспоната в его коллекции не будет уже никогда. Потому что всякий раз, глядя на пистолет данной оригинальной конструкции, он будет вспоминать сегодняшний день и снова с тоской и недоумением осознавать, что пределов человеческой глупости не существует. А с учетом того обстоятельства, что его собственная судьба вряд ли может послужить благим примером мудрости и человеколюбия, лицезрение этого отлитого в металле напоминания вряд ли когда-нибудь его порадует… Аккуратно сняв резинки с уголков папки, он поднял крышку и увидел то, что и ожидал увидеть: простреленный навылет и залитый кровью вексель на двести тысяч долларов, верхний в стопке из десяти точно таких же простреленных и окровавленных векселей. Клим удивился. Он действительно был уверен, что в папке лежат векселя, но, если подумать, взяться этой уверенности было решительно неоткуда. Твердохлебов должен был либо уничтожить эти ценные бумаги, либо передать их заказчику — тому самому, который вертел им как хотел. Что ж, видимо, даже полусумасшедший майор со временем начал осознавать, что им руководит кто-то еще менее компетентный и здравомыслящий, чем он, и попытался, как умел, взять ситуацию под контроль. Жаль вот только, что ситуация была не из тех, которые можно контролировать… Клим вгляделся в мертвое лицо бывшего десантника. Кровавая пена уже опала, превратившись в тонкий темно-бордовый ободок вокруг губ, вроде тех, что рисуют себе косметическим карандашом стареющие дамочки с невыразительными чертами лица. Из уголка рта наискосок через нижнюю челюсть, скрываясь под расстегнутым воротом мотоциклетной кожанки, протянулся подсыхающий темный ручеек. Глаза по-прежнему были полуоткрыты, и между веками неприятно отсвечивал подернутый смертной поволокой белок. Но, несмотря на печать смерти, которая способна исказить и обезобразить даже самый прекрасный, ангельский лик, лицо мертвеца сохраняло внушающее подсознательную симпатию выражение открытости и простодушия. — Кто ж тебя так, служивый? — вполголоса спросил Клим у покойника, хорошо при этом понимая, что, даже если бы труп командира ДШБ гвардии майора Твердохлебова каким-то чудом обрел способность говорить, ему было бы нечего ответить на этот вопрос. Он вспомнил глупую драку, затеянную майором Твердохлебовым у входа в казино «Бубновый валет». Вот это, пожалуй, и было все, чего хотел в тот момент отставник: сорвать злость, высказать в лицо этим кровососам все, что он о них думает. Но кто-то поддел его на крючок, замаскированный красивыми словами о дружбе, воинском братстве и долге перед памятью боевого товарища, и повел длинной извилистой дорожкой прямо навстречу гибели… В памяти опять что-то зашевелилось, прямо как покойник, которому отчего-то не лежится в земле, но тут со стороны дома, где жил Скороход, послышались возбужденные голоса наконец-то очухавшейся охраны. «Дырка от бублика», — подумал Клим о начальнике службы безопасности Волосницыне и, повернув голову, посмотрел в сторону, противоположную той, где орали, матерились и отдавали бессмысленные приказы. В переулке было пусто. Меткий стрелок майор Свинцов исчез без следа, так же как и две безликие черные фигуры, которые его заломали. Даже дверца майорской «шестерки» была аккуратно закрыта. На асфальте остался только брошенный им парабеллум, стреляная гильза да негодный патрон — не то отсыревший и пришедший в негодность за долгие десятилетия, не то изначально бракованный. Отметив про себя, что теперь ему придется объяснять Скороходу, каким образом был убит человек, которого надлежало любой ценой взять живым, Клим повернул голову в другую сторону и увидел бегущих к нему людей в одинаковых черных костюмах и белых рубашках. Черные костюмы местами побелели от собранной с асфальта пыли, а белые рубашки, напротив, почернели от копоти, но в остальном охранники господина Скорохода нисколько не пострадали. Впереди всех, размахивая огромным никелированным пистолетом, бежал Волосницын. Клим закрыл папку, разогнулся и пошел им навстречу, намертво задавливая в себе острое желание кого-нибудь застрелить или хотя бы разбить чью-нибудь морду. * * * — Папку, — повелительно произнес Волосницын, протянув руку. Спрятав в карман мобильный телефон, по которому только что кончил разговаривать, Клим посмотрел на начальника службы безопасности поверх сдвинутых на кончик носа темных очков и промолчал. Простреленная, кое-как оттертая от крови папка с двумя миллионами долларов США лежала у него на коленях, небрежно накрытая ладонью. В другой руке Неверов держал широкий низкий стакан, на дне которого плескалось граммов пятьдесят дорогого шотландского виски. Дразнящий аромат благородного скотча щекотал ноздри, но Неверов медлил пить. Они сидели в отделанной под средневековый замок кухне господина Скорохода — вернее, Клим и Скороход сидели, а Волосницын стоял в угрожающей позе, нависнув над Неверовым с протянутой рукой. — Папку отдай, — повторил он с металлом в голосе. Клим повернул к нему голову, поставил на стол стакан, ткнул указательным пальцем в оправу очков, возвращая их на место, и отвернулся к Скороходу. Лицо его сохраняло бесстрастное, невозмутимое выражение, но Павел Григорьевич его отлично понял. — Оставь нас, Олег, — сказал он. — Но… — Выйди, я сказал! И можешь не возвращаться. Ты уволен. — Что?! А на мое место ты возьмешь вот этого?.. — Это уже не твое дело, — отрезал Скороход. — Будь любезен к шестнадцати ноль-ноль явиться в офис, чтобы сдать дела и получить расчет. — Я уйду, — угрожающе объявил Волосницын, — но ты, Паша, еще об этом пожалеешь. — Я тебе не Паша, — надменно бросил Скороход. — Ступай. Волосницын вышел, громко стуча каблуками. Из кухни в коридор вела обложенная фальшивыми булыжниками арка. Дверь в ней отсутствовала, и Клим от души посочувствовал бывшему начальнику службы безопасности, которому даже нечем было хлопнуть на прощанье. Впрочем, Волосницын взял свое, так ахнув входной дверью в прихожей, что в окне завибрировали стекла герметичного стеклопакета. — Итак? — глядя на Клима, с вопросительной интонацией произнес Скороход. — Знаете, — продолжил он, не дождавшись ответа, — мне отчего-то кажется, что вы не согласитесь занять место Олега Константиновича, даже если я вам это предложу. — Но вы же не предложите, — сказал Клим. — А какой смысл? — Скороход пожал широкими плечами и привычным жестом поправил артистическую прическу. — По-моему, у вас и так есть работа. Причем достаточно живая и интересная, как раз по вашему темпераменту… Как это вы тогда выразились? «Степень риска не имеет значения, важен размер оплаты»? — Примерно так, — кивнул Клим, поскольку темнить и отпираться было бессмысленно. — А с кем вы только что говорили по телефону? Или это секрет? Клим неопределенно покрутил в воздухе ладонью. — Секрет не секрет, — расплывчато ответил он, — но я, честно говоря, и сам этого толком не знаю. И, что характерно, не хочу знать. В общем, это был один из тех, кто допрашивал нашего ворошиловского стрелка, майора Свинцова. — А что, допрос уже закончился? — удивился Скороход. — Допрос продолжается, — вздохнул Клим, — и впереди еще много таких допросов, но, судя по всему, нашему майору нечего добавить к уже сказанному. Во-первых, ему очень хотелось отличиться и продвинуться по службе, в одиночку взяв киллера и закрыв громкое уголовное дело. Во-вторых, он винил Твердохлебова во всех своих бедах и мечтал пристрелить его как собаку. В-третьих, он вчера напился как свинья и до сих пор не протрезвел. А в таком состоянии люди порой совершают поступки, которые им самим потом кажутся необъяснимыми. Особенно если их умело подтолкнуть в нужном направлении… — А его подтолкнули? — догадался Скороход. — Совершенно верно. Кто-то позвонил ему на мобильный и предложил убрать Твердохлебова, назвав точное время и место его очередного нападения на ваше имущество. Из самых элементарных соображений становится ясно, что звонил Свинцову тот самый человек, который руководил Твердохлебовым. Никто другой не мог знать, когда, где и каким образом будет совершено следующее покушение на вашу собственность. Причем, заметьте, Свинцов не отирался на месте событий и не мешал Твердохлебову действовать по плану, а поджидал его на маршруте отхода. — То есть звонивший не хотел, чтобы Твердохлебова убили раньше, чем тот доведет дело до конца, — снова блеснул сообразительностью Павел Григорьевич. — Именно так, — кивнул Неверов. — И еще он не хотел сам мараться об мокрое дело. Ну, или не мог в силу каких-то причин. И поэтому пошел кружным и не особенно надежным путем: нанял одного дурака, чтобы тот убрал другого. К слову, это косвенным образом снимает подозрения с Волосницына. — А, так вы его тоже подозревали! — неизвестно чему обрадовался Скороход. Он плеснул себе виски, посмотрел на нетронутый стакан Клима, едва заметно пожал плечами и поставил бутылку на стол. С улицы донесся пронзительный рев сирены пожарной машины, которая, выполнив боевую задачу, пробиралась через толпу зевак к выезду со двора. — Разумеется, — сказал Клим. — Как и вас. — А почему это снимает с него подозрения? — спросил Павел Григорьевич, оставив в стороне скользкий вопрос о собственной причастности к нападениям на себя самого. — Потому что он при желании мог превратить Твердохлебова в решето, как только тот швырнул вторую бутылку с зажигательной смесью, — объяснил Клим. — Если бы Волосницын был организатором преступления, он бы точно знал, что в руке у майора не осколочная граната, а обыкновенная стеклянная бутылка, и не стал бы, подобно своим подчиненным, валяться на пыльном асфальте. Он бы дождался, пока Твердохлебов доведет план до конца, и спокойно расстрелял бы его с расстояния, исключающего возможность промаха. И тогда в ваших глазах он был бы не олухом и неумехой, которого только и остается, что прогнать взашей, а настоящим героем — единственным, кто не побоялся вступить в схватку с вооруженным преступником. — Да, действительно, — задумчиво произнес Скороход. — Уж что-что, а шанс отличиться, заодно спрятав концы в воду, он бы не упустил. — Кроме того, у Волосницына не могло быть иных достаточно убедительных мотивов для преступления, помимо корыстных побуждений. А у меня есть некоторые основания предполагать, что наличные, которые были похищены из «шевроле» по дороге в банк, просто-напросто сгорели вместе с той взорвавшейся «ГАЗелью». Вот все, что от них осталось. Вынув из бумажника, Клим положил на стол обгоревший клочок сто долларовой купюры. — Не может быть! — воскликнул Скороход, так и этак вертя клочок перед глазами. — Отчего же? — пожал плечами Клим. — Это хотя бы объясняет, зачем понадобилось убирать исполнителей таким шумным и не совсем надежным способом. И еще это объясняет, отчего и почему в кузове автомобиля с кучей наполненных под завязку газовых баллонов очутилась двухсотлитровая бочка с высокооктановым бензином да еще и газосварочный аппарат — штука, если вы не в курсе, весьма взрывоопасная. Кто-то действовал наверняка, не оставляя места для счастливых случайностей. — Но зачем?! — Ну как же! Твердохлебов ведь ясно сказал: чтобы довести вас до самоубийства. Павел Григорьевич поднес к губам стакан, обнаружил, что он пуст, и поспешно налил себе новую порцию скотча. — А вы почему не пьете? — спросил он у Клима. — Брезгуете? Ну-ну. А вот я выпью. Ощущение, будто дерьма наелся… Какого черта?! Ну хорошо, контуженый десантник, начитавшийся, как я слышал, литературы определенного жанра, еще мог в бреду измыслить эту идиотскую идею: заставить меня покончить с собой, причем совершенно бескорыстно, из одной мести за этого своего знакомого… Да и это тоже чушь! Развязать целую партизанскую войну из-за человека, который не приходился тебе даже родственником, — идиотизм, бред сивой кобылы! — Понимаю, — спокойно сказал Клим. — Вы бы за своих знакомых мстить наверняка не стали. Скороход поперхнулся виски и бросил на Клима испытующий, недовольный взгляд поверх стакана. — Что вы имеете в виду? — Что не все люди относятся к окружающим как к предметам, годным только на то, чтобы извлекать из них большую или меньшую прибыль, — сказал Клим. — Впрочем, я здесь не для того, чтобы читать вам нравоучения. — Ну, слава богу! — иронически воскликнул Павел Григорьевич. — А то я уже испугался… Давайте лучше поговорим о заказчике. Вам не кажется, что он довольно странный тип? Если он действительно, как вы утверждаете, приказал уничтожить целую гору наличных, это, простите, уже не лезет ни в какие ворота! Я даже не могу предположить, кто бы это мог быть. Захотеть прикарманить два миллиона мог кто угодно. Знать, как это сделать, могли многие люди из моего окружения. Но в том-то и беда, что среди моих знакомых нет никого, кто согласился бы по доброй воле спалить такую сумму! — В том-то и беда, что среди ваших знакомых есть такой человек, — возразил Клим. — Маньяк, — поправил Скороход. — А по-моему, просто неумеха. Прежде всего он поставил перед собой трудновыполнимую задачу — заставить вас наложить на себя руки… — Невыполнимую, — снова поправил Скороход. — Не обольщайтесь, — сказал Неверов. — Лично я справился бы с этим делом в течение недели, от силы двух. Но тому, о ком мы сейчас говорим, задача оказалась не по плечу, потому что взялся он за ее выполнение не с того конца. А потом, когда увидел, что ситуация выходит из-под контроля, вообще испугался, бросил все и убрал Твердохлебова, который был его единственным козырем. Если бы не профессиональная подготовка и военный опыт майора, у этого вашего таинственного недруга вообще ничего бы не получилось. Уровень информированности у него высочайший, а вот во всем остальном он вел и продолжает вести себя как сущий дилетант. — А зачем ему вообще понадобилось убивать Твердохлебова? — спросил Скороход, снова наклоняя бутылку над своим стаканом. — Ведь он, если вы не ошибаетесь, был единственным средством достижения поставленной цели! Клим легонько похлопал ладонью по простреленной папке, которая с уходом Волосницына перекочевала с его колен на краешек стола. — Вот доказательство того, что майор начал выходить у заказчика из-под контроля. Сказавши «А», надо говорить и «Б»; пустив по ветру два миллиона наличными, глупо хранить векселя. Даже если бы они были зачем-то нужны заказчику, они бы сейчас находились у него, а не за пазухой у идущего на опасное дело Твердохлебова. Майор явно ударился в самодеятельность, а это, с учетом состояния его психики, наверняка показалось заказчику смертельно опасным. Вот он и решил поставить точку. Ну, или сделать паузу на время, которое потребуется, чтобы подобрать другого исполнителя. Знаете, вам чертовски повезло, что Твердохлебов хранил папку при себе, а не под комодом в какой-нибудь клопиной норе!