– Ну как! Они сошлись – вода и камень, стихи и проза, лед и пламень! – А на какой именно почве произошло соитие, можно полюбопытствовать? Софья, привыкшая к изыскам маминой речи, на «соитие» только хмыкнула. – Мне в руки попал ее платок, а в нем хранился мешочек с драгоценным камнем. Предположительно. Я хочу узнать, что это за камень и как он мог попасть к Рейснер. Мама помолчала. – Мам, ты можешь что-нибудь сказать? – наконец спросила Софья, обеспокоенная затянувшейся паузой. – Не знаю, с чего начать, дочь моя. Понимаешь, жизнь этой женщины изучена вдоль и поперек, а также разобрана на нити. Если говорить навскидку, это может быть камень из коллекции Эрмитажа, в котором она в свое время здорово порезвилась, или из частной коллекции тех, кого приходила арестовывать. Вариантов масса. – Про это я уже слышала. – Уж не от Бенечки ли? – Он мне очень помог с вензелем на платке. – А стихи не цитировал случаем? Он обожает Серебряный век. – Цитировал. Но предупредил, что они плохие. – Зато жизнь была талантливая. Лариса – нечто среднее между шальной пулей и железной машиной. Драгоценности она обожала и обвешивалась с головы до, пардон, промежности, при этом совершенно не брезгуя стащить колечко с окровавленного пальца. Но если говорить о чем-то особенном… – Да, мам, именно об этом. Понимаешь, камень – конечно, это лишь версия – был тщательно спрятан. – Да где спрятан-то? В Москве? – Нет. В Питере. На Моховой. В печке. – В чьей именно печке? В твоей? – Нет. Одного моего… знакомого. – Софья! Ты же знаешь, почему я назвала тебя этим именем! В надежде, что ты… – Вырастешь мудрой. Я помню, мам. Протасов – всего лишь хороший знакомый, – как можно тверже произнесла Софья и тут же услышала мамин фырк. – Я тебя умоляю, дочь моя! Не вешай мне на уши спагетти! Я же не требую у тебя отчета, с кем ты спишь! Я вообще всегда за! – Мам, давай не будем об этом говорить. Софья постаралась придать голосу строгости. Мама тут же сбавила обороты. Она всегда умела вовремя переключиться. – Ладно. Сантименты в сторону. Попробуем подумать. Погоди, сейчас сяду на диван. Пошел вон отсюда! Это я не твоему папе, не волнуйся! Это Мошка беснуется, швабра старая! Совсем обнаглела! Итак, Беня, наверное, рассказывал, что в жизни Ларисы был Афганистан? – Да, разумеется. Везде наша пострелка поспела! – Не стоит бросаться необдуманными фразами, дочь моя София. Лариса – не хабалка с рабочей окраины, а потомственная дворянка. Ее отец был профессором права и дал дочери прекрасное образование. Гимназию она окончила с золотой медалью и училась в Психоневрологическом институте! Разумеется, владела несколькими языками. – То есть в Афганистане не просто красовалась? – Скажу больше. Рейснер создала европейской дипломатии достойную конкуренцию. Она подружилась с любимой женой и с матерью Амануллы-хана, тогдашнего правителя, и умудрялась получать от них конфиденциальную информацию. Она, кстати, написала об этом книгу. Так и называется – «Афганистан». Интересная вещь, кстати. Мама попыхтела, по-видимому, устраиваясь поудобнее. – Так вот. Однако – как и следовало ожидать, – вскоре ей стало скучно среди восточных красот. К Раскольникову она особых чувств не питала, он об этом знал и всеми силами старался ее удержать, но преуспел в этом совершенно другой человек. И вот тут, дочь моя, тебе следует поковыряться в ухе, чтобы слушать внимательнее. – Уже. – Лариса называла его «принцем». Странно, но имя его осталось неизвестным. Лишь факт, что он был афганским аристократом из богатой и влиятельной семьи. Судя по всему, роман был бурным, потому что русская женщина была допущена в святая святых – семейную сокровищницу. – Откуда это известно? – У нее было несколько драгоценностей оттуда. Она сама рассказывала брату Игорю, но об одном все же умолчала. Вскоре после ее отъезда афганский принц обнаружил пропажу главной реликвии – бриллианта под названием «Red Sun». – «Красное солнце»? Почему красное? – Он был красный. – Никогда не слышала, что бывают красные бриллианты. – Говорят, бывают, но очень редко. – Поэтому стоят дорого. – Баснословно дорого. Но толком я тебе об этом ничего сказать не могу. – Лариса украла камень? – Никаких доказательств тому не было, но семья принца решила, что да. А камень был непростой. Он хранился в семье более трехсот лет и считался талисманом многих поколений. Его потеря была равносильна угрозе гибели всего рода. Вот почему я полагаю: если мы говорим о чем-то совершенно и абсолютно особенном, то это может быть только он. Ты чего молчишь? – Я опупела. – Это нормально. Легкая опупелость придает женщине особый шарм. Кстати, как поживает Шарманова? Ты еще не додумалась сплавить ей своего бывшего мужа? Мамина проницательность всегда шокировала Софью, но в этот раз Алла Николаевна превзошла саму себя. Как она догадалась? – Если ты сейчас размышляешь о том, как я об этом догадалась, то не забывай, что тебя отрезали именно от моей пуповины. – Не уверена, что отрезали, если честно. Ты как будто внутри меня сидишь. – Так и есть. Сначала ты внутри меня, а теперь я. Это так увлекательно! Когда-нибудь сама поймешь. – А что было дальше, тебе известно? – свернула на старую дорогу Софья. – Алмаз было решено вернуть любой ценой. – Ничего себе! Как у Коллинза в «Лунном камне»! Там тоже был алмаз и несколько поколений индусов, которые его разыскивали. – Да, что-то общее есть. Только в романе камень вернулся в Индию, а «Красное солнце» не найден до сих пор. – Это точно известно? – Без сомнения. Историю поисков описывает некто Абдулахад Ахмади, известный исследователь. Я читала его работу, когда писала докторскую. – Другими словами, Рейснер увела бриллиант и смылась. – Тут много всего. Она узнала о гибели Гумилева и о том, что не последнюю роль в этом сыграл ее законный супруг Федор Раскольников. Считается, что она могла бы Гумилева спасти, но я думаю, это бред. Скорее, поучаствовала бы в расстреле. Рейснер считала Николая мерзавцем и с радостью отомстила бы за свои неоправдавшиеся надежды. Но ее биографы хотели слепить более привлекательный образ, поэтому была выдвинута версия, что смерть поэта ее потрясла, и на этой почве у нее случился выкидыш. Предполагается, что Лариса не простила мужу ни расстрел Гумилева, ни потерю ребенка и сбежала. Федору заявила, что она едет хлопотать о его переводе в Москву, хотя Кронштадтский мятеж Раскольникову еще не простили и говорить о возвращении было рано. Да и сам отъезд уж очень напоминал бегство с места преступления. Сначала по горным речкам через ущелья по опаснейшей Гератской дороге, потом из Ташкента в Москву на поезде. Оттуда она сразу прислала требование развода, а сама села в самолет и улетела в Берлин, скрылась в подполье под чужой фамилией и поехала в Гамбург, чтобы три месяца лазить по баррикадам. Выглядит так, словно она скрывалась от возмездия. – Очень похоже, – кивнула Софья. – Камень все время был с ней? – Вряд ли. Слишком опасно. Наверняка где-то прятала. – А если на Моховой? – Очень сомнительно. В Питер она не возвращалась. На Моховой не жила. – Кто-то из близких? – Может, но кто – ума не приложу. Однако ради тебя, дочь моя, готова порыться в документах. – Мамуля, ты – зайка. – Ты мне льстишь. Я скорее на старого бегемота похожа. – Это ты себе льстишь. Так, кажется, себя Елена Блаватская называла? Мама хмыкнула в трубку. – Горжусь, что за двадцать лет пребывания вне семейного лона ты ничего не забыла. – Увы, слишком многое. – Тогда, может быть…