– Если ты умная, то немедленно дашь слово ничего не предпринимать! Мне и так будет тошно в камере, не прибавляй беспокойства за твою жизнь. – А зачем тогда ты мне все это рассказал? Меньше знаешь, крепче спишь. – Мучила мысль, что ты считаешь меня убийцей. – Я не считаю. – Я же видел твои глаза, когда ты вошла. – Просто в стрессе была. Но я так не думаю. – Это успокаивает. Так что? Обещаешь? Софья опустила глаза и кивнула. – Обещаю. Иван посмотрел и не поверил. Какого черта он к ней заявился? Вот ведь дурак! Поддался порыву, а надо было сначала голову включить и подумать, к чему его россказни, версии и домыслы могут привести. Ведь сразу же понял, что эта женщина не робкого десятка, еще когда она заявилась ругаться из-за дрели. Как теперь отмотать назад, заставить ее забыть все, что он наговорил? Иван уже было открыл рот, собираясь толкнуть прочувствованную речь, но вдруг понял: он пришел вовсе не для того, чтобы оставить на хранение платок, и даже не для того, чтобы уверить ее в своей невиновности. Просто хотел еще раз увидеть эти шоколадные глаза и услышать завораживающе мягкий и тоже шоколадный голос. Ну и как? Увидел и услышал? Придурок ты, Ваня! Протасов даже зубами скрежетнул, а потом решительно поднялся и направился к выходу. – До свидания, Софья Павловна. – До свидания, Иван Сергеевич. Она даже не встала, чтобы его проводить. На следующий день утром Ивана задержали. Если свербит в попе Софья видела в окно, как подъехала машина, трое зашли в подъезд, а потом вышли с Иваном. Никаких наручников на нем не было. Он просто сел в машину, и все. Придя на работу, она перво-наперво позвонила Игорю и уже через минуту знала, что убитый действительно не имел никакого отношения к бригаде, никогда в квартире не появлялся и никому из рабочих не известен. Но Колобов знал не только это. Оказывается, документов при трупе не нашли и личность его до сих пор не установлена. Итак, тупик, и менты об этом знают. Теперь как пить дать начнут выколачивать признание из Протасова, которое называется «чистосердечным». То есть надо взять и признаться в убийстве, чтобы сердце очистилось окончательно и наконец застучало, как пламенный мотор. Весь рабочий день она думала о том, что произошло, поэтому безбожно косячила во всем, чем пришлось заниматься. Даже Ирочка Соловьева заметила: с начальницей что-то не так, и с фальшивой тревогой в голосе поинтересовалась, хорошо ли та себя чувствует. Софья посмотрела на нее задумчивым взором и пошла к директору отпрашиваться. Ей казалось, дома она сможет собрать мысли в кучку и что-нибудь придумать. Что именно надо придумать, она не знала, но чувствовала – должна. Совершив привычный обряд раздевания и умывания, Софья налила в кастрюлю воду под макароны, достала из холодильника лангеты в упаковке и поставила на огонь сковороду. Сейчас она приготовит ужин и с аппетитом поест. А потом? Потом сядет и будет думать. О чем? О платке и инициалах этих несчастных, будь они неладны! Или… включит телевизор и ляжет на диван с книжкой. Она ведь обещала ни во что не влезать. Обещала, черт побери! Знать бы, зачем она взяла на себя это окаянство! Эх, надо было хоть пальцы за спиной скрестить! Забыв про сковородку и закипающую воду, она отправилась в комнату и достала из стола оставленные Иваном вещи. Платок притягивал ее как магнитом. Что же такое интересное в нем лежало? Софья разложила тряпочку на столе и впилась в нее глазами. Визуально то, что было завернуто, очень походило на небольшую плоскую коробочку, примерно шесть на восемь сантиметров. Слиток золота? А может, специальная пластина, которая нужна для производства фальшивых купюр? Странная должна получиться купюра. А если слиток, то сколько в нем может быть веса? Достаточно для того, чтобы из-за него убить человека? Она нагнулась, рассматривая серую тряпочку. Нет, если бы в платок завернули что-то тяжелое, сгибы были бы гораздо четче. Значит, легкое. Что? Да черт его знает! Ну хорошо, попробуем зайти с двадцать пятой стороны. А если подумать в сторону инициалов, как она предлагала изначально? Что это даст? Да ничего! Возможно, они тут вообще ни при чем. Взяли первую попавшуюся тряпку и завернули в нее какую-то вещь. Ну а если все-таки инициалы имеют значение? Именно в них весь смысл? Вдруг это пароль? И тут о себе напомнила сковорода. Почуяв мерзкий химический запах, Софья рванула на кухню, выключила конфорки, открыла форточку и едва успела спасти несчастную от трагической гибели. Вода в кастрюле тоже почти выкипела. Ну и ладно. Все равно есть совершенно не хочется. Софья задумчиво постояла над плитой, а потом достала телефон и позвонила Бенедикту Фомичу Закряжскому. Фомич никогда не откажет в помощи. Если уж он ничего не сможет сказать, тогда она откажется от своей затеи и будет старательно выполнять данное Ивану обещание. Бенедикта Фомича как только не называли! Бенедиктом, когда хотели выразить уважение к его авторитету и научным достижениям, Фомичом, когда собирались предложить выпить по маленькой после работы, Фомой за поистине библейскую недоверчивость ко всему, что выходило за рамки его представлений о жизни, и, конечно, Беней за принадлежность к библейскому народу. Софья была знакома с Закряжским с рождения и не представляла, что его может не быть. Когда-то Бенедикт с мамой учились в одной школе, потом на одном факультете, вместе защитили диссертации и продолжали вращаться в одних и тех же кругах. У обоих были семьи, но они никогда не теряли связь и очень этим гордились. «В наше время верная дружба – такая редкость», – говорила мама и закатывала глаза. Впрочем, они при этом становились очень хитрыми. На звонок Закряжский откликнулся сразу и первым делом спросил, все ли в порядке с Аллой Николаевной. Софья уверила, что у мамы отличное здоровье, и сразу приступила к делу. – Инициалы на платке? – переспросил Бенедикт, выслушав. – Это интересно. Несколько странно, конечно, но… если ты просишь, я посмотрю. Приезжай завтра вечером, этак после шести. Ничего особенного он ей не сказал, но Софья вдруг вдохновилась. Чем черт не шутит, а вдруг? Весь следующий день она думала о предстоящей встрече и почти не вспоминала об Иване. Или просто боялась? В преподавательской, где она отыскала Закряжского, было многолюдно и шумно. Оказалось, профессора и доценты с аспирантами отмечают долгожданный уход на пенсию надоевшего своим маразмом и давно страдающего деменцией академика. Сам виновник торжества при этом не присутствовал, что добавляло веселью искренности и демократизма. Софья быстро оценила ситуацию и поняла, что должна действовать решительно. Она ловко оттерла Бенедикта от дружеской компании и увела в кабинет. Сам потом спасибо скажет. Если не он, то Фаина Ростиславовна точно. Бенедикт немного посокрушался, что не успел произнести придуманный заранее, отрепетированный и весьма остроумный тост, но быстро остыл и даже пробормотал что-то вроде «грешно смеяться над больными людьми» и «все там будем». – Софья, дорогуша, простите сорванца. Увлекся, ей-богу, увлекся! У вас ко мне важное дело, я помню. Софья приложила руки к груди. Важное. Очень важное. Прокашлявшись и поправив галстук, Бенедикт Фомич достал из левого кармана очки и навел на предъявленную ему фотографию на манер лорнета. – Ну, прежде всего, инициалы женские, – заявил он после вдумчивого разглядывания. Тоже мне – Америку открыл! – Это я и так поняла. Вряд ли мужики даже сто лет назад пользовались вышитыми платками. – А вот тут вы ошибаетесь, моя милая. Еще как пользовались! Платок был важной частью туалета, а помеченный инициалами – еще и признаком определенного статуса владельца. Но вот тут на фото четко виден край. Мужские платки такими кружевами не украшали. Да и тип вензеля женский. Виньетки слишком фантазийные, затейливые. Цветочная тема. Сразу видно, что он принадлежал девице юной и романтичной. По крайней мере, таковой она была на момент, когда вышивала вензель. Л – имя, Р – фамилия. В русской традиции на первом месте всегда ставилось имя. – Ну да. У меня тоже куча знакомых с такими инициалами. Людмила Рюмина, Лилия Ромашина… – Может, и Рюмина. Может, и Ромашина, – задумчиво произнес Бенедикт Фомич, продолжая внимательно рассматривать изображение. – Я вижу некоторые элементы фамильного герба. Иными словами, эта женщина не в крестьянской избе выросла. Она из дворян и, похоже, с немецкими корнями. Могу ошибаться, конечно, но в те времена к написанию родового имени относились серьезно. Он немного помолчал, словно сомневаясь, а потом сообщил, что вензель кажется ему смутно знакомым. Возможно, он уже где-то встречался с подобным. Софья воспряла духом и принялась приставать с горячими мольбами о помощи. – Вы сможете выяснить? – в сотый раз спрашивала она, прибавляя умоляющие жесты. – Если это возможно выяснить в принципе, то да. Нельзя исключать, что данный вензель – лишь следствие полета фантазии какой-нибудь Люси Ряшкиной из швейной мастерской. – Все равно хочется верить в лучшее. – А почему это для вас так важно? – спросил удивленный ее настойчивостью Бенедикт Фомич. Софья приготовилась врать, но Закряжский одернул самого себя: