— Значит, в «Богеме» остановилась?.. — задумался Турин, и лёгкая тень пробежала по его лицу. — Одна… — Все там-с. — Все, это кто же? — Лев Наумович по приказу Корнея Аркадьевича всю обслугу отсюда туда переправил и первого повара. Я здесь с Мурзой остался, ну и девка в помощь. — Значит, важная, говоришь, персона… Поёт? Служивый пожал плечами и руки развёл. — А сам Корней Аркадьевич небось с Задовым в карты режутся под её романсы или у них третий партнёр имеется? С собой-то знаменитость привезла кавалера? — Про то не скажу… Кажись, при актрисе, кроме тех девиц, никого не наблюдалось… Виноват, не знаю. — Хорошо, хорошо, — хмыкнул Турин, совсем поднимаясь и ставя чашку на стол. — Неси-ка, любезный, холодное. Пробил меня аппетит! И он с предчувствием удовольствия потёр руки. Турин дожёвывал кусок варёной севрюжатины, запивая белым вином, когда громко постучавшись, на порог ступил Рогожинский. Сзади его осторожно поддерживал официант. — Явились не запылились, — не отрываясь от блюда, поднял глаза на Дилижанса Турин. — Ночи не хватает, днём гуляем. Это что ж такое с вами происходит, Корней Аркадьевич? — И он махнул рукой официанту, чтоб убирался. — Не узнаю, не узнаю, дорогой. В расстёгнутой помятой тройке, на светлой ткани которой рдели свежие следы неряшливого застолья, с выпирающим животом и поблёскивающей испариной лысиной Рогожинский впечатлял. Изрядно пьян, он старался молодецки держаться на ногах, опираясь на трость и помогая себе второй рукой, в которой зажимал то, что когда-то называлось шляпой. — Ухайдакал вас Григорий Иванович и, конечно, обчистил в карты, а? Угадал? — Что карты? Шут с ними… Василий Евлампиевич, голубчик! — с чувством забормотал тот. — Прощения просим! Врасплох вы нас!.. — Ну-ну. Что уж там, — поднялся Турин навстречу и вовремя, так как, выкатив мутные глазки на лоб, толстяк бросился обниматься от большого удовольствия, так распиравшего его: — Как есть не ждали! Но видели б вы!.. Слышали б вы!.. Каков голосок! Какая Мельпомена[44] нас посетила! Споткнувшись, он бы упал, но вовремя подхваченный Туриным был благополучно размещён на диване. — Вам судить, милейший, — сохраняя терпение, улыбался Турин. — Вы, так сказать, с малолетства музыкой баловались. — В мире ничего подобного не слышал! — ахал тот, не успокаиваясь. — Цыганка небось? — подзадорил Турин и отошёл, внимательно ловя каждое слово беспечного гуляки. — Откуда залететь к нам знаменитости? — Цыганка?!.. Господь с вами, Василий Евлампиевич! Красавица, каких свет не видывал! Хотя, конечно, есть изъяны. Но как без них? Была б она так мудра, если б не возраст?.. — Ну вот и старуха к тому же! — нарочито грубо оборвал его Турин и совсем расхохотался. — Ах, если и тридцать лет для вас старость!.. — Где тридцать, там и все сорок, женщины — мастерицы творить чудеса с лицом, да и со всем остальным. А глубже не удалось заглянуть? Что за красавица, раз кавалером не обзавелась? Вопрос и вся неприятная тирада, казалось бы, застала Рогожинского врасплох, во всяком случае, замешательство изобразилось на его розовом полном лице, словно зеркало отражавшем всё, что творилось сейчас там, в его глубоких внутренностях, прячущих душу. Он как-то протрезвел вроде, руку сунул вполне осмысленно в карман, платок извлёк и начал старательно обтирать лысину в неожиданно постигшем его глубоком раздумье и затянувшейся паузе. Турин не спускал с него глаз. Однако не из тех был Корней Аркадьевич, чтобы долго пребывать загнанным в угол, он достаточно здраво поднял глаза на своего влиятельного допытчика, как-то игриво погрозил ему пальцем, но не произнёс ни слова. Меня, мол, так просто не возьмёшь. — Что? — не отставал тот. — Что вы хотите сказать в оправдание? — Большой вы шутник, Василий Евлампиевич, но уж совсем за дураков нас считать не следует. — Не понимаю вас. — Так и не понимаете? — Да уж поясните, пожалуйста, вашу загадку. — Нашу загадку? Это ваши загадки пришлось нам разгадывать с Григорием Ивановичем Задовым. Не кто иной, как Губин из вашей конторы собственной персоной привёз актрису в театр. Представил и в дальнейшем сопровождал. Неужели прошляпили бы мы такую жар-птицу?! Уж кому-нибудь из нас двоих, но она отдала бы ручку и сердце, пока гостила… — Ничего не понимаю, — смутился, в свою очередь, Турин. — Да что уж тут понимать! — с издёвкой покривился Рогожинский. — Не без вашего же или Петра Петровича Камытина ведома приставлен к нашей чаровнице этот держиморда Губин? Я, конечно, извиняюсь, хотя он и был всё время в гражданском костюме, но разило от него казёнными манерами за версту! Взять вот вас, Василий Евлампиевич… в мешковину, простите меня, наряди вас, но породу-то благородную никуда не деть. А Губин, извините, дубина стоеросовая, только и занимался, что компанию портил, никому к ней и пальцем не дал прикоснуться!.. — Что?! Губин был приставлен к певичке? Зачем? — Это уж вам знать… Рогожинский обиженно замолчал, но ненадолго его хватило. — Ни нашим ни вашим. — Как ни был он пьян, а заметил растерянность Турина и посочувствовал: — Да полноте вам… Мы не в претензии. Надо — значит надо. Что поделать, пошаливают воришки. Без нашего ведома творят. А такую красу обидеть наглецов немало могло найтись, вздумай она вечерком прогуляться по набережной… Давайте-ка лучше выпьем с вами за её скорый отъезд. — Как отъезд? — Уезжает она сегодня вечером. А по скромности своей, вернее, по-моему разумению, из-за глубокой обиды на этого Губина, следившего за каждым её шагом наглей самого бесстыжего фискала, провожать себя всем отказала. — Вот даже как! — не скрыл удивления Турин. — Да уж! И согласитесь, есть причины для обиды у такой кроткой женщины! За кого её здесь приняли?.. Скандал да и только! Турин промолчал, бровью не повёл, но Рогожинский сам смилостивился через минуту, губки надутые прибрал, слегка улыбнулся и доверительно подмигнул: — Пообещала перед самым отъездом в театр к Задову заглянуть. Тайком от этого Губина. Одна. Девки её со всем скарбом на вокзал, а она к Грише. Упросил тот её спеть на прощанье. — Вот как! — оживился Турин. — Значит, увижу и я её, если заглянуть позволите? — Увидите, голубчик, увидите. Только, чур, я ничего вам не говорил, — совсем подобрел Рогожинский. — Мне бы вот самому успеть выспаться. Времени-то мало остаётся. — Располагайтесь, — успокоил его Турин, — вам сам Бог велел за ваши мытарства. — А вы уже засобирались? — Так и мне привести себя в порядок не помешает. Может, удастся поправить настроение дамочке, раз такой урон причинён этим Губиным. — У вас получится, Василий Евлампиевич, — потянулся к нему Рогожинский заключить в дружеские объятия, но поздно, Турин уже закрывал за собой дверь укромного кабинета. VIII Камытин был родом из-под Рязани или из-под Костромы, и веснушчатая широкая его физиономия к весне расцветала, усеянная майскими приметами, как поляна цветочками. Когда же он волновался или сердился, как теперь, проводя порученное Туриным вечернее совещание и гоняя подчинённых сыщиков в хвост и в гриву, лицо его совсем краснело и походило на шляпку мухомора, как и весь он сам — напыжившийся, покрикивающий на агентов, смиренно притулившихся на стульях вдоль стен кабинета, понурив головы. Хорошего-то на таких совещаниях не услыхать. Два убийства не раскрыты, которую ночь спать никому не дают, а просвета никакого. Разносы да тычки глотать и не отплёвываться… Турин тут же, на подоконнике примостился, покуривает за спиной у зама, за стол рядом садиться не стал, как гость. Разбирай, мол, что наработал без меня, я посижу, послушаю. Курит одну за другой, дым в форточку колечками гоняет, ни слова не вставил за полтора часа, только хмурился, желваки порой по скулам гонял да глаза сузил — узкие щёлки. — Вроде всё?.. — сам себе скомандовал наконец Камытин, губы надул и воздух выпустил с шумом, отдуваясь, будто от чашки горячего чая, повернулся к начальнику. — Ничего не забыл? Не услышав от Турина ни звука, принялся оглядывать всех придирчиво, задерживая взгляд на каждом, вспоминая недосказанные огрехи. — Маврик! — окликнул он вскочившего с места самого молодого и нетерпеливого. — Сколько у тебя домашних врачевателей осталось, не охваченных опросами? С больницами закончил? — Закончил. А докторов на дому, если так и мытариться одному, ещё на два-три дня хватит. — Общественных активистов привлекаешь? — Толку от них, как от козла молока. — Слышали, Василий Евлампиевич? Как вот их учить? Турин спрыгнул с подоконника, похлопотал по плечу зама — то ли ободрял, то ли пыль выколачивал: — Как нас учили, Пётр Петрович. Спрашивать строже. — И подымавшимся сотрудникам напомнил: — Сунцов, Ширинкин, задержитесь! Понадобитесь мне. — Покурим пока в коридорчике, Василий Евлампиевич? — подскочил тут же шустрый Ширинкин. — Курите. Я скоро. А где твой кореш, Потеев Матвей? — Не видел ещё, — пожал тот плечами, стараясь прошмыгнуть в коридор первым. — С особым заданием, может?