— Где этот сарай? — А вот на околице, где ферма. — Гут. Помогай собирать людей, и чтобы все были здесь. А то, о чем ты подумал, выбрось из головы. В наказание за сокрытие евреев люди посидят сутки без воды и еды. Потом выпустишь их. Ключи же у тебя? — Так точно! — Староста облегченно выдохнул. Он поверил гауптштурмфюреру СС. Бонке прошел к дому Тимофеева. Двор оказался довольно большим, ухоженным. Не сказать, что здесь проживает одинокий пожилой человек. Через сени гауптштурмфюрер зашел в большую комнату, половину которой занимала русская печь. Хозяин дома лежал на полу, лицо в крови. Евреи сбились в угол, сидели на корточках, обняв друг друга. В их глазах застыл животный ужас. Гауптштурмфюрер указал на Тимофеева и спросил: — Что с ним? Калач потер кулак. — За кочергу схватился, когда зашли. Пришлось бить. — Подними его. Калач без особых усилий поставил на ноги бывшего управляющего отделением колхоза. — Кузьма Тимофеев? — спросил Бонке. — Он самый. Чего явились? Хотя и так ясно. За ними. — Тимофеев кивнул на евреев. — Изволь, Кузьма, отвечать на мои вопросы. Где твои сыновья? Тимофеев попытался усмехнуться, но боль скривила его лицо. — Где, спрашиваешь? Один в Красной армии служит, политрук стрелковой роты, бьет фашистскую нечисть у города Ленина, другой в партизанах. Тоже воюет с вами. — Ты этим гордишься? — Да, я горжусь своими сыновьями, правильно их воспитал. — Он кивнул на Калача и полицаев. — Не так, как этих уродов. Их матерям аборты надо было делать, а не рожать извергов. Калач дернулся, хотел было ударить пожилого мужчину, но гауптштурмфюрер остановил его: — Не трогать, Калач! — Калач? — спросил Тимофеев. — Так вот ты какой, кровопийца. Жаль, не могу удавить тебя собственными руками. Начальник полиции вновь дернулся и опять был остановлен офицером СС. — Я сказал не трогать. Стоять, где стоишь, Калач! — Слушаюсь, герр гауптштурмфюрер! Командир роты повернулся к полицаям и приказал: — Уведите его на площадку в центр деревни. Дождетесь коллег из райцентра — передадите. — Да, герр гауптштурмфюрер. Тимофеева увели. Бонке подошел к семье евреев. — Годман Иосиф Абрамович? — Да, господин офицер. Бонке перевел взгляд на женщину: — А это, если не ошибаюсь, ваша супруга? — Да, Сара Абрамовна. Гауптштурмфюрер скривился. Он терпеть не мог евреев. Впрочем, в СС служили именно такие персонажи, переполненные ненавистью ко всему неарийскому, особенно к евреям и цыганам. — Рядом дети, так? — Так, господин офицер, сын Илья, дочери Соня и Лея. Калач указал на девушку постарше. — И сколько лет твоей Соне? — Десять, сыну четырнадцать, Лее шесть. — А смотрится так, как будто ей все шестнадцать, оформилась уже. Симпатичная. — Калач вытер слюни. — У меня к вам один вопрос, Годман, — заявил Бонке. — Да, господин офицер. Я скажу все, лишь бы вы не тронули нас, несчастных евреев. — Зачем мне вас убивать? Вас отвезут в райцентр, предоставят жилье. Калач рассмеялся и заявил: — Даже с прислугой. Бонке повернулся к начальнику полиции. — Мне удалить вас отсюда, Калач? — Молчу, герр гауптштурмфюрер. — Итак, у меня к вам, Годман, всего один вопрос, верный ответ на который спасет жизнь вам и вашей семье. — Я готов. — Где ценности, что вы вывезли из Гороша? — У меня ничего нет. — Значит, и жизнь вашей семьи ничего не стоит. — Подождите, мне надо принести. Бонке взглянул на Калача. — Сопроводи! — Сара, дети, не бойтесь, нас не убьют, — сказал Годман и ушел вместе с начальником районной полиции. Вернулся он с саквояжем, поставил его на стол. — Вот, господин офицер, все, что у меня есть. — Откройте замок! — Ах да, извините. Годман снял с шеи шнурок, на котором висел ключ, открыл замок. Гауптштурмфюрер распахнул саквояж. В нем были бумажные пакеты. Он достал один, развернул. На стол посыпались золотые коронки, сережки, мелкие броши. Во втором было то же самое. Калач шмыгнул носом и заявил: — Ничего себе! Да тут целое состояние.