«Заорать? Не заорать?» – терзала себя Дарья, ощущая сильное колотье под мышками и в ладонях. От ужаса сердце так скакало, так колотилось о грудную клетку, словно хотело убежать прочь без своей глупой, доверчивой хозяйки. Вот впереди и железная калитка, почти неприметная за кустами. – Слушай внимательно, Даша, – срывающимся голосом заговорила докторша. – Сейчас ты сама минуешь ворота и как можно быстрее пойдешь вдоль забора вон туда. – Она махнула рукой и наконец отцепилась от ее плеча. – Увидишь площадь со сквером, за сквером автобусная остановка, там тебя ждет машина. Тебя отвезут домой. Ну что ты дрожишь, девочка? Вот еще. Она глянула на мужчину, тот выхватил из просторного кармана халата стопку каких-то бумаг, упакованных в файл. – Это все отдашь водителю. И там есть письмо для твоей мамы, отдельно лежит. Отдай его сразу, как войдешь в квартиру, это важно. Зимина не слушала. Теперь глаза ее привыкли к полутьме, шагах в двадцати от калитки она различила будочку охраны и горевший в окне слабый огонек, вроде как от мобильника. Поднять крик? Но ее и так отпускают, а она не идиотка, к машине не побежит. Переждет немного и найдет официальный вход, будет ломиться туда, пока не пропустят. Мужчина сделал шаг к калитке, отодвинул обычную щеколду. – Ну, беги, – сказала круглолицая докторша, теперь в ее голосе звучало облегчение. – Даша, поторопись, тебе тут не место. Последняя фраза решила все дело. Захлестнула обида: ей – и не место? Ее можно выкидывать среди ночи, как нашкодившего котенка? – Не пойду! – завопила Зимина. – Хочу назад в палату! Мы не нищеброды какие-то, родители все оплатят! – Тише! – взмолилась женщина и попыталась вытолкать Дашу за забор. Та накрепко уцепилась за створку. Сторожку залил свет, а от ее круглой крыши во все стороны засветили небольшие, но мощные прожекторы. – Стас, беги! – крикнула докторша, обращаясь к своему спутнику. Руками она все еще пыталась выпихнуть Дашу, но та держалась намертво. – Ни с места, кто бы там ни был! – В луче света к ним спешил охранник, еще один бежал с другой стороны. Доктор даже не попробовал убежать, напротив, шагнул вперед, мягко оторвал Дашины руки от створки и сказал женщине, больно сжимавшей плечо девочки: – Пусти ее, Верена, все кончено. Через мгновение их взяли в кольцо уже четверо накачанных ребят, они по рациям вызывали кого-то, задавали вопросы. А потом двое увели куда-то женщину и мужчину в халатах докторов, выразительно ухватив их огромными лапищами повыше локтей. Охранник на руках отнес Дарью обратно, передал выскочившим в круглый холл медсестре и санитару из детского отделения. Зимина и в себя прийти не успела, как оказалась в своей прежней палате. Ее осматривали, гладили по голове, утешали. – Кто это были такие? – пыталась спрашивать она, а зубы так и отбивали нервную дробь. – Преступники, да? Хотели меня похитить? – Дашенька, не волнуйся, девочка, – глубоким, звучным баритоном говорил знакомый доктор, он вплотную занимался ею днем, самолично водил по всем кабинетам. – Произошла досаднейшая ошибка, но все уже позади. Сейчас ты успокоишься и спокойно уснешь. – Но я правильно сделала, что закричала? Правильно, да? – Конечно, милая, ты очень умная и сообразительная девочка. Доктор улыбнулся ей ласково, погладил по голове, даже приобнял немного, и за ее спиной без всякой улыбки кивнул пожилой медсестре, уже стоящей наизготове со шприцем. Та ловко и быстро протерла пахучей ваткой руку на сгибе и поставила укол раньше, чем Даша успела туда посмотреть. Глава 15 Вторжение Платон проспал пару часов после двадцатичасового непрерывного просмотра записей с камер. Этого хватило, чтобы восстановиться, всегда хватало. В детском доме он часто просыпался среди ночи и уходил в умывальный отсек. Там была кладовка для хранения банных принадлежностей, а в ней – яркая лампа с зеленым абажуром, которую можно было опускать и поднимать. Он ложился на тюки с полотенцами и читал до подъема. Но сейчас читать не хотелось. Платон волновался за ребят, за Вику, с которой непонятно что происходит, за Маго, который снова мог влезть во что-то опасное. Но больше всего – за четырех маленьких первенцев. На часах было начало четвертого утра, и он решил, что сможет проведать их в ангаре. В темпе, насколько позволяла больная нога, собрался и приоткрыл дверь. На стуле у противоположной стены, опасно завалившись на бок, дремал парнишка из Лиги, не то страж, не то слуга на посылках. Воронцов осторожно сжал его плечо и подтолкнул, придавая телу более-менее прямое положение. Тот распахнул глаза, младенчески бессмысленные со сна, глянул на Платона снизу вверх и снова заснул. Воронцов прогулялся неспешно по мраморному полу коридора, отыскал выход, с удовольствием втянул свежайший ночной воздух. Держась в тени деревьев, заковылял к ангару. Дверь он нашел быстро, убедился, что она не заперта и из-под нее тонкой струйкой ложится на траву уютный желтый свет. Осторожно вошел и даже зажмурился, так ярко строение было освещено внутри. Близко к выходу увидел словно домик в домике, такой же полукруглый, как сам ангар, размером с большую палатку. От его стен ощутимо веяло теплом, на пол у входа были брошены две черные овчины. Но то, что увидел Платон, обойдя это строение, заставило его содрогнуться от отвращения и негодования. Там в один ряд выстроились пять железных коробок с одной общей стеклянной стеной. Один короб пустовал, в остальных были дети, маленькие первенцы. Обстановка внутри каждой коробки состояла только из надувного матраса на полу. На них сейчас и спали обнаженные малыши. У двоих Платон заметил в руках что-то вроде деревяшек, но бесформенных, – лишь одна отдаленно смахивала на зверюшку. Больше ничего не было, даже ночных горшков. Потрясенный Платон почти вплотную подошел к жалким загончикам. Старший из мальчиков вдруг проснулся и моментально, как потревоженное животное, подскочил на ноги. Шагнул вперед, положил на стекло ладони с растопыренными пальцами и, плюща нос, прижался к нему лицом. Его темные злые глаза напряженно следили за Воронцовым, верхняя губа приподнялась, обнажая зубы, – он рычал. Платон повернулся к двери, собираясь немедленно отыскать и вытащить из постели виновника этого ужаса. Но Прайд уже стоял там, на пороге ангара, ухмылялся и смотрел на парня в упор. На нем был расшитый халат на манер бухарского, хлопковые белые брюки. Прическа – волосок к волоску, непохоже, что он спал. По бокам маячили перепуганные буки. – Ты же не думал, что тебя охраняет только этот лежебока на стуле? – спросил Хозяин с обманчивой мягкостью. – Я уже готовился отойти ко сну, как вдруг мой дорогой гость решил прогуляться. А я ведь просил тебя не навещать этих детей. Обычно мне не приходится повторять свои просьбы дважды. Платон выслушал его до конца, потом заговорил сам: – Когда я вез этих детей сюда, то рассчитывал, что их положение хоть немного улучшится по сравнению с Институтом. Думал, их больше не будут держать в клетках, а станут с ними заниматься, учить их, развивать. Я ради этого сюда и приехал. Но вы снова засунули их в клетки, как животных. – Они и есть животные, – усмехнулся Прайд. – Только куда более опасные. – Но их сделали такими по вашим указаниям! Да, они опасны, но еще не поздно все изменить. Развить и воспитать их, научить вести себя по-человечески и не использовать свои страшные способности. – Ты сам-то себя слышишь? – глумливо сквозь смех проговорил Хозяин. – Превратить такой клад в обычных детей, каких любая баба нарожает! И во что тогда я вкладывал миллиарды? Платон не умел ненавидеть. Иногда и хотел, но не получалось. А вот сейчас он ощутил, как растет и раздувается в груди скользкий ком ненависти. – Зачем они вам такие?! Кирилл пропал, план по явлению миру нового мессии, полагаю, откладывается на неопределенное время. Прайд высоко взметнул толстые брови: – Что за предположения? Мессия придет в положенный срок, и поверь, он произведет на глупые массы заранее задуманное впечатление. И он будет мне дорог, чрезвычайно дорог. Не представляешь, мальчик, как я буду им дорожить и охранять его с помощью таких, как они. На днях я получу из Института партию бук, каждый займется своим ребенком, будет дрессировать и натаскивать его, как хорошего сторожевого пса. Правда, к этому времени хотелось бы получить и пятую девочку. Твои друзья ведь в курсе, где она? – Понятия не имею. – А лучше бы тебе иметь это понятие, потому что, если партия окажется испорченной, уничтожат всех пятерых. Я желаю, чтобы в будущем они взаимодействовали, как волки в стае, а это будет невозможно, если девчонку испортят. Какой-то тихий звук заставил Воронцова повернуть голову и снова глянуть на клетки с детьми. Старший мальчик теперь сидел на корточках и все так же кривил рот в неслышном рыке – толстое стекло не пропускало звук. Но теперь проснулся и малыш, тот самый, которого нашли в лесу девочки и Володя. Кажется, он узнал Платона и теперь изо всех сил молотил ладошками по стеклу. Поймав взгляд Платона, он перестал стучать и протянул к нему руки таким умоляющим движением, что скользкий и колючий ком в груди парня наконец взорвался. Платон стремительно метнулся к Прайду, явно не ожидавшему такого поворота, схватил его за плечи и ловкой подсечкой уронил на гладкий металлический пол. Буки в ужасе отскочили и спрятались за свой домик. Если Воронцов планировал отвести душу в драке, то этого не случилось: мужчина просто лежал на спине и тяжело втягивал воздух. Желтоватые глаза широко были распахнуты, но казалось, он ничего не видит и не понимает. Выглядело это так, будто Прайд сейчас борется за каждый вздох, хотя Платон был уверен, что падение не могло так уж сильно ему повредить. Воронцов покачал головой, вздохнул. – Да, всегда знал, что драки – не мой конек. Вставайте, Виктор Антонович. Он протянул поверженному врагу руку. Тот дернулся и отклонился, Платон, осознав свою оплошность, убрал руки за спину. Секунд десять ничего не происходило, потом Прайд задышал ровнее, и в глазах появилось осмысленное выражение. Зловещая улыбка искривила рот. – Интересно, юноша, переступил ли ты уже в новый период жизни с новыми способностями или просто никогда прежде не выходил из себя? Моим высоколобым профессорам будет о чем подумать. Платон покрепче сжал зубы, не желая выдавать любопытства. Но, кажется, Хозяин сам был не прочь обсудить случившееся. – Похоже, ты уже примерил на себя роль земного бога. За доли мгновения я имел возможность оценить всю свою жизнь. При этом мое сердце превратилось в моего же грозного обличителя и беспощадно судило за то, что мой мозг отнюдь не считает грехом. Я думал, что взорвусь изнутри, разлечусь на молекулы. Пожалуй, второго такого раза мне не пережить. Платон переместил вес с раненой ноги на больную от рождения. Этого оказалось достаточно, чтобы Прайд оставил патетику и рявкнул во всю мощь легких: – Вы, идиоты, приглядывайте за ним! По бокам парня тут же возникли понурые малорослые буки, холодные пальцы сжались на его запястьях. Кажется, Хозяин вообразил, что Платон в самом деле решил повторить нападение. Прайд тяжело поднялся на ноги, обеими руками долго тер грудь. Лютая злоба почти лишила его желтоватые глаза человеческого выражения. Он понял, что проболтался, да еще и проявил позорную слабость. – Если ты сейчас торжествуешь в душе, то, поверь, напрасно, – медленно проговорил Прайд, впиваясь взглядом в Платона. – Так уж вышло, что хоть я и чудовище в твоих глазах, но чудовище, которому нужны такие монстры, как вы. Подобное к подобному, верно? Для всего прочего мира вы – заноза, от которой поспешат избавиться, если меня не станет. Даже те, кто работает на меня, не рискнут принять вас в наследство и утилизируют всех, едва появится возможность. Платон выслушал его, кивнул. Ответил спокойно, без всякой позы: – Знаете, Виктор Антонович, теперь я думаю, что так будет лучше. У этих малышей почти нет шанса на нормальную жизнь, было бы гуманнее дать им умереть, по возможности – безболезненно. Что касается нас, старших, – да, мы хотим жить. Мы знаем, что такое жизнь, и умеем ее ценить даже больше, чем обычные люди. Но мы примем решение уйти, если станет очевидно, что мы лишь увеличиваем зло в мире. И уж точно не станем служить вам. – За себя говори, – огрызнулся Прайд, растеряв всю свою важность. – Может, тебе, хромоножке, жизнь и не в радость, а вот твои друзья по несчастью едва ли с тобой солидарны. Не забудь сперва с ними посоветоваться. Буки проводили Платона обратно в его комнату, и уже через час на двери был установлен замок, открывающийся только снаружи. Платон окончательно приобрел статус пленника. * * * Магомету снился странный сон, будто бы лежит он прямо на асфальте посреди сквера напротив гимназии «Белая радуга», а вокруг, как всегда днем, полно народа. Все теребят его, задают вопросы, он пытается отвечать, но быстро теряет суть спрошенного. Вот и мама тут, ничего не спрашивает, только плачет и гладит по голове. Потом златокудрая незнакомая женщина вроде как благодарит его за что-то, тоже плачет, берет очень осторожно за руку, целует костяшки пальцев. А потом наконец ночь наступила, все разошлись и оставили его в покое. И окончательно он вынырнул из этого вязкого сна, когда осознал себя лежащим на кровати у окна, за которым вовсю смеркалось и на фоне черного неба неслись наискосок снежные хлопья. Маго рывком сел на кровати, неприятно стрельнуло в груди и в шее. Рукой он нащупал гипс на груди и плече, удивленно присвистнул. Тут же из-за спинки соседней кровати вырос торс Паши Майского, он радостно воскликнул: