– Тебе не нужно во все это влезать. Я все сообщила полиции, и они сказали, чтобы мы оставили это дело им. Я не хочу подвергать тебя или Маркуса опасности. Может, нам действительно стоит позволить полиции заниматься всем этим теперь. Даже произнося эти слова, я знаю, что не собираюсь этого делать. – Но если реально смотреть на вещи, то полиция не собирается раскрывать преступление двадцатилетней давности, – высказывает свое мнение Серена. – И они не знают, как достать информацию из игры. Именно поэтому убийца и не хочет, чтобы мы занимались этим делом. – Вероятно, ты права. Мы протискиваемся мимо письменного стола Пегги (пора бы уже найти для него место) и отправляемся в кухню. Я ставлю две чашки с чаем на стол и сажусь. – Угроза это подтверждает. Какой-то ублюдок сделал так, чтобы вину свалили на Джозефа. И если я все напутала двадцать лет назад, мне теперь нужно все исправить. Я не могу допустить, чтобы он там лежал в сознании, думая, что он совершил это преступление, если он на самом деле невиновен. Серена касается моей руки. – Мне очень жаль, Ева, это ужасно. Но это не твоя вина. Если ты, будучи ребенком, восприняла происходящее неправильно, это была просто ошибка. – Да, наверное. – Я все равно не говорю ей про свою лицевую слепоту. – Я сообщила даме-детективу про вчерашнюю угрозу, она сказала, что они этим займутся. – Я в это поверю, когда увижу результаты. Что они собираются предпринять? – Я не хочу подвергать тебя опасности, – повторяю я. Она отмахивается от меня и легко качает головой. – Что это за кассеты? Она заметила аудиокассеты из письменного стола Пегги. Я положила их на разделочный стол в кухне. – Я нашла их в старом письменном столе моей бабушки. Но у меня нет кассетного магнитофона. – У меня есть, – сообщает Серена. – Для компьютерных игр восьмидесятых. – Вероятно, это просто какая-то музыка. Пегги делала сборники, которые, по ее мнению, нравились Джозефу, хотя все считали, что она ведет себя глупо. Я чувствую укол вины из-за того, что не воспринимала ее серьезнее. – Мне сходить за кассетником? – спрашивает Серена. Я немного медлю, потом киваю: – Да. А я пока сделаю нам по парочке тостов. * * * Серена сдувает пыль с кассетного магнитофона. – На самом деле я теперь использую симуляторы, но я его сохранила в память о старых временах. Готова поспорить: ты даже не можешь представить компьютерные игры на кассетах. – А вот тут ты не права. Они есть в нашем книжном магазине. – Конечно, есть. Я в него первый раз попала, увидев объявление о старой игре. Хочешь сама их поставить? Теперь с кассетника стерта пыль и он включен в сеть. – А что вообще нужно делать? – спрашиваю я. Серена смеется и нажимает одну из кнопок. Открывается крышка, и Серена вставляет в отсек одну из кассет. Все очень непривычное и какое-то громоздкое. Я задерживаю дыхание. Серена нажимает на другую большую кнопку. Слышится щелчок, и кассета начинает крутиться. Слышится громкое шуршание, потом голос. Я склоняюсь поближе к аппаратуре. Когда я слушаю этот голос, у меня создается ощущение, будто у меня в животе застрял шар, он становится все больше и больше, пока у него не возникает потребность вырваться из меня. Серена с непониманием смотрит на меня. Это детский голос. Ребенок кому-то что-то рассказывает, но ему никто не отвечает. – Борис на самом деле плохо со мной обошелся. Толкнул меня в грязь, а все его друзья смеялись надо мной и… – Голос становится очень тихим или каким-то приглушенным, словно ребенок расстроен, а микрофон находится далеко. – Они мне сказали, что я проклята и стану такой, как ты, и я должна позволить им отрубить мне палец… – Проклятье! Кусок тоста, который я держу, выпадает у меня из руки, я склоняюсь вперед и нажимаю на «Стоп». Серена хмурится, глядя на меня. – Ты узнала этот голос? Я выдыхаю. – Да. Это я. – Бабушка записывала то, что ты ей рассказывала? Ты знала об этом? – Нет. И не думаю, что я разговаривала с ней. – С кем ты разговаривала? – Я думаю, что я это рассказывала Джозефу. – Но… – Серена качает головой. – На кассете стоит дата: 2005 год. Джозеф был в коме. И ты с ним разговаривала? Наверное, со мной что-то не так. Никто не понимает мое желание говорить с человеком, находящимся в бессознательном состоянии. Я пытаюсь объяснить. – Он меня не осуждал. Ты не представляешь, что у меня была за жизнь. Мой дядя очень старался, но я постоянно его разочаровывала. Моя тетя вообще была уверена, что со мной что-то не так. Что бы я ни делала, она тут же приписывала мне какой-нибудь диагноз. Я не могла ей рассказать про проблемы, которые возникали у меня в школе, или о чем-то подобном. А меня травили и дразнили. Я не могла рассказать Пегги, потому что она обязательно пошла бы к учителям, а это только усугубило бы ситуацию. – И поэтому ты рассказывала Джозефу? – Да. Я ему все рассказывала, пока… – Что? Что случилось? Это имеет какое-то отношение к Нейту и кислоте? Ты же сказала, что это Джозеф сделал. Расскажи мне, Ева. Я знаю, что это очень личное, но я чувствую, что это может быть связано со всем остальным. Я отрываю кусочек тоста и мну между пальцев. – Я пару раз рассказывала Джозефу о том, как кто-то из детей мне как-то вредил, издевался надо мной и этому ребенку доставалось. И я вбила себе в голову, что это делал Джозеф. То есть я знала, что он этого не делал, но казалось, что это он. Никто, кроме него, на самом деле меня не слушал. – Или, по крайней мере, ты считала, что никто не слушал, но на самом деле твоя бабушка записывала все, что ты говорила. – Похоже на то. – Тот мальчик, про которого ты рассказываешь на этой кассете, – он как-то пострадал? – В него кто-то бросил камень в лесу. Но он не пострадал. – Обвинили тебя? – Да. Все знали, что он дразнил и третировал меня. Я не бросала камень, но все были уверены, что это как-то связано со мной… И я вроде как вообразила себе, что это сделал Джозеф. Серена выдыхает. – Боже, Ева, как это все странно. – Я знаю. – А что там с Нейтом? Его облили кислотой, а обвинили тебя. Нейт сделал тебе что-то плохое? Ты Джозефу про него рассказывала? – Я не думаю, что это имеет отношение к делу, – говорю я. – Я вот не уверена. Я медленно жую тост и стараюсь проглотить. – Нейт пытался меня защитить. Он обычно провожал меня через лес после школы, зная, что люди меня не любят и считают странной. – Мне очень жаль, что у тебя было такое детство.