— Что вы хотите сказать? — Я о том, что случилось в поле… — Он по-прежнему не смотрел на меня. — Я как следует поразмыслил и понял: расследование становится слишком опасным. Будет лучше, если ты оставишь его. Я нахмурилась: — Вы больше не хотите, чтобы я вам помогала? — Я жалею о том, что втянул тебя. С этой самой минуты будь тише воды ниже травы и никуда не ходи одна. — Держась за стену, он поднялся на ноги, я сделала то же самое. — Уже поздно. Я провожу тебя домой. Я встала у него на пути, не сводя с него взгляда. — Вам нужна моя помощь, — твердо сказала я. — Все в этом деле указывает на дворец, и без моего участия вы с таким же успехом можете прогуляться со связанными глазами по краю обрыва. — Я знаю, что ты права, — сказал он и решительно добавил: — Но знаю также, что ты рискуешь потерять все, в том числе и жизнь. Я не могу позволить… — Но это моя жизнь. — В душе у меня соседствовали злость и сумятица. — Я сказала, что помогу вам, и я сделаю это. Стоит ли рисковать успехом расследования из жалости ко мне? Он, нахмурившись, смотрел на меня так, словно мое упрямство его обескураживало. — Я видел, что сегодня ты чуть было не лишилась жизни. Видел, как тот мужчина приставил клинок к твоему горлу. — У него заиграли желваки, лицо стало пепельно-серым. — Ты умная, одаренная, и у тебя есть мечта. Мне об этом рассказала Чиын. И потому, пожалуйста, послушай меня, не дай этому расследованию разрушить тебя. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь твоей наставнице, и потому просто… просто пообещай, что с этого самого момента ты будешь держаться подальше от него. Я еще не видела Оджина таким встревоженным, и на какое-то мгновение мне захотелось уступить ему, лишь бы стереть беспокойство с его лица. Но я слишком хорошо знала себя. Знала, что не остановлюсь до тех пор, пока не получу ответы на имеющиеся у меня вопросы. — Мы же с вами договорились, — мягко напомнила ему я. — Мы будем присматривать друг за другом. И все останутся живы и здоровы. Никто ничего не лишится. — Ты же сама знаешь, что такого просто не может быть. — Ну… — продолжила я. — Дело обстоит следующим образом: либо вы разрешите мне помогать вам, либо не станете иметь со мной никакого дела и тогда я найду правду в одиночку. Что вы предпочтете, наыри? Он пристально смотрел на меня, между его бровями залегла морщинка. А затем, покачав головой, он пробормотал: — В прошлой жизни ты наверняка была генералом. Упряма до невозможности. Я слабо улыбнулась ему: — Уверяю вас, я способна позаботиться о себе. Он с глубоким вздохом снова опустился на пол, выглядел он полностью сокрушенным. Прислонившись к стене, он наполовину вытянул длинные ноги и положил руки на согнутые колени. Мы молчали, я чувствовала на себе его взгляд. Он так долго и пристально изучал меня, что я покраснела, а в груди и горле стало горячо. — Мы оказались свидетелями смертной казни, а за время, что мы знакомы, случилось пять убийств. — Его губы слегка растянулись в мрачной, лишенной малейшего намека на радость улыбке. — Мы занимаемся делом, которое, вероятно, убьет по меньшей мере одного из нас, но ни ты, ни я не намерены отступать. Это делает нас друзьями? Мне внезапно захотелось расхохотаться. Посмеяться над невероятно странной ситуацией, в какой я оказалась, — удивительно, но самое тяжелое время в моей жизни привнесло в нее друга. * * * Мы обсуждали наше расследование до позднего вечера. Пытались найти ответы на вставшие перед нами вопросы. Я то нарезала круги по комнате со скрещенными на груди руками, то сидела, а по комнате вышагивал Оджин. Он попросил у нашего ученого соседа свитки ханджи[30] и письменные принадлежности, и, положив перед собой большой лист бумаги, мы соединяли вычерченные нами линии и то и дело добавляли к ним какие-то заметки. Наши головы почти соприкасались, мы были так поглощены работой, до такой степени потеряли счет времени, что мне трудно было понять, где начинается он и где заканчиваюсь я. Мой и его разумы, казалось, слились воедино с общей целью: найти убийцу, найти правду. Время там, где мы находились, текло иначе, — оно было подобно стремительному потоку воды. Казалось, только что наступил вечер, но внезапно небо стало непроглядно черным, а мгновение спустя в нем появилась круглая луна. Глаза у меня зудели, я очень устала, но мне хотелось продолжить наш с Оджином разговор. — Уже очень поздно, — сказал он. — Не пора ли тебе домой? Твоя мать, наверное, беспокоится. Я пожала плечами: — Моим родным не свойственно замечать мое отсутствие. Он, похоже, не знал, как отреагировать. — У нас еще много работы. — На меня же нашло упрямство, то самое упрямство, что не давало заснуть, когда я ночами готовилась к экзаменам. Я не могла позволить себе отдохнуть, пока не закончу свою часть работы на сегодня. — Мы еще не поговорили о враче Кхуне. — Тебе завтра во дворец, — сказал он. — Мне не внове не спать целую ночь, — ответила я. Он наконец сдался. — Я еще раз ходил расспросить Кхуна, но того не оказалось дома. Я разговаривал со всеми жителями деревни, но со вчерашнего дня его никто не видел. Я нахмурилась: — Может, он уехал к кому-то из родственников? — Может, и так. Полицейские приступили к его поискам совсем недавно. Как только его найдут, он будет арестован. Я не допущу, чтобы он исчез еще раз. — И командир Сон будет пытать его… — прошептала я, кусая нижнюю губу. — А что с молоденькой медсестрой, Минджи? Оджин вздохнул. — Она тоже пропала, а ее родители и родственники продолжают утверждать, что понятия не имеют, где она. Меня охватило чувство беспомощности, тяжелое и удручающее. Я окунула кисточку в чернила и записала наш разговор во всех его деталях, особенно отметив тот момент, когда расследование в очередной раз зашло в тупик. — Если бы только я могла поговорить с медсестрой Чонсу. Уверена, она наверняка что-то знает… — сказала я себе и посмотрела на Оджина. — Есть у меня хоть малейшая возможность сделать это? Он покачал головой. — Командир во время расследований редко покидает отделение полиции. А если он и уйдет, то настолько неожиданно, что я не успею ни о чем тебе сообщить, и отсутствует он обычно очень недолго. — Вы можете провести меня к ней тайком! И он ничего не узнает! — Всем сразу же станет ясно, что ты не имеешь никакого отношения к отделению полиции. Его люди тут же обратят внимание… — Он немного помолчал. — Впрочем, я могу выдать тебя за кого-нибудь еще. Я выпрямилась, полная надежды, хотя и не понимала пока, что он предлагает. — За полицейского? — Нет, за тамо. — Мысленно он был уже в тысяче ли отсюда и разрабатывал план наших с ним действий. — Завтра вечером, когда будут звонить в большой колокол, жди меня у черного входа в отделение. В это время оно почти пустует — полицейские уходят патрулировать улицы. И даже если кто-то увидит тебя, то примет за безобидную тамо. С энтузиазмом, вызванным надеждой узнать завтра что-нибудь важное, мы вернулись к списку подозреваемых и заметкам о том, что нам уже известно. Мы продолжали разговаривать до тех пор, пока мой ум не погас, так что фитиль его даже не тлел, а лишь дымился. Я пробовала сосредоточиться, но, когда и Оджин начал клевать носом, сказала себе, что надо все же дать небольшой отдых глазам. Я положила голову на стол и, должно быть, задремала, потому что, проснувшись, увидела, что в серую комнату пробрались предрассветные тени, а сквозь отверстия в дверных экранах струится тусклый свет. Когда я начала соображать, что к чему, то обнаружила, что моя голова лежит на скрещенных руках, а лоб утыкается в лоб Оджина, и наши ноздри почти соприкасаются. Я смотрела, как трепещут его веки — словно ему снится какой-то сон или, возможно, кошмар. Но это продолжалось недолго. Он будто почувствовал на себе мой взгляд, и его глаза медленно открылись, а я была слишком усталой, чтобы смутиться из-за того, что он заметил, как я его рассматриваю. — Интересно, сколько сейчас времени, наыри, — шепотом проговорила я. — Ты не обязана так меня называть, — ответил он так же тихо. Я снова закрыла глаза. По двору, зевая, шла какая-то женщина, и шаги ее хорошо были слышны в тишине. Потом где-то далеко залаяла собака. Ну что ж, утром я буду называть его как положено. Но сейчас, в эти межеумочные часы, пока солнце еще не встало и все еще не вернулось на круги своя, я прошептала: — Хорошо… Оджин. * * * Я проснулась от скрипа двери, и одеяло — я не помнила, чтобы я им накрывалась, — соскользнуло с моих плеч на пол. В дверной проем хлынул слепящий солнечный свет, и я прикрыла глаза тыльной стороной ладони. Как долго я спала? К моему разочарованию, в комнату вошел не Оджин, а женщина со шрамом на губе. Она подошла ко мне с подносом, на котором стояли миски с дымящимся супом и гарнирами. — Ваш муж отправился в столицу, как только открыли ворота. Он попросил разбудить вас с первыми лучами солнца. «Мой муж?» Я постаралась собраться с мыслями. Времени у меня оставалось только на то, чтобы вернуться домой, взять форму и пойти на работу.