Всего несколько шагов — и кости мои обратились водой, я утратила слух, меня тесно обступили тени. И я погрузилась в доброжелательную и желанную темноту. * * * Поначалу я слышала только далекое эхо чьих-то голосов. — Это специальный наркотический порошок, — сказал мужской голос; казалось, я слышу его из-под воды. — Я растворю его в вине, и он облегчит боль. Кто-то приподнял мне голову и влил в рот какую-то жидкость, и я снова провалилась в пустоту. * * * Открыв глаза, я увидела перед собой калейдоскоп самых разных цветов, которые медленно образовывали знакомые формы. Комнату освещали первые лучи солнца. Служанка Моккым и — к моему удивлению — Чиын сидели у стены, кивая во сне головами. А затем мой взгляд остановился на Оджине. Он сидел на корточках, с закатанными рукавами, перед лоханью с водой. Прополоскав край шелкового одеяла, он его выжал, а затем снова прополоскал. Но маленькое красное пятнышко все не сходило. Рядом со мной на подносе лежал окровавленный наконечник стрелы на сломанном древке. Кровь, должно быть, брызнула на одеяло, когда наконечник вынимали. Оджин, решительно хмуря брови, опять опустил одеяло в воду. Это было странное зрелище — молодой человек в синем шелке и черной полицейской шляпе, сгорбившись, стирает, совсем как обычный слуга. Я лежала, боясь пошевелиться, но потом все же решилась прочистить горло и сказала: — Кровь засохла. Ее не отстирать. Оджин поднял глаза и с облегчением произнес: — Ты проснулась. Как себя чувствуешь? — Болит. — Я осторожно взяла стрелу и повертела в пальцах, пытаясь сделать вид, что дворцовый инцидент не произвел на меня особого впечатления. — Но я с этим справлюсь. Оджин поднялся на ноги и подошел ко мне. Помог сесть, наклонился и осмотрел плечо. — Повязка промокла. Но врач велел не снимать ее, потому что она должна давить на рану. Я попрошу служанку наложить новый слой ткани поверх старых. — Он повернулся, чтобы пойти за служанкой. — Подождите, — я схватила его за полу халата, но быстро отдернула руку. — Что было этой ночью, наыри? Я ничего не помню с того момента, как мы приехали. — Прошло три дня. Я пораженно моргнула: — Три? — Наверное, наложились друг на друга рана и шок от случившегося, но ты проспала три дня. — Он немного помолчал. — И еще ты попросила дать тебе наркотики, чтобы облегчить боль. — Я ничего этого не помню, — пробормотала я. — Ничего не помню… Осторожно забрав у меня стрелу, он положил ее обратно на поднос, а затем убрал его с глаз долой. Словно не хотел вспоминать о произошедшем. — Ты заснула, а мне удалось найти местного доктора. — Он не отрывал взгляда от своей руки, сильно покрасневшей от попыток отстирать кровь. — Но я не мог доверять ему, особенно после того, как он сказал, что стрелу нужно оставить в ране. Я не раз видел, как это приводило к смертельным инфекциям. И потому на следующий день я вызвал столичного врача. Он много раз имел дело с подобными ранами и достал наконечник в считаные секунды. Сказал, тебе очень повезло, что стрела не вонзилась в кость. Оджин вздохнул и принялся рассматривать ширму у кровати, словно ему нравились краски. — Рана заживет сама по себе. Он, понимала я, избегает моего взгляда. Должно быть, за эти три дня случилось что-то еще, о чем он не хочет рассказывать. — Что не так? Выражение его лица стало нерешительным. — Я хотел пока отложить разговоры, дать тебе отдохнуть. Но, похоже, времени у нас не остается. — О чем вы хотели поговорить? — Прежде чем заснуть, ты сказала, что нашла во внутренних покоях принца какое-то доказательство. Воспоминания о том дне ворвались в мое сознание. Поблескивающий черный лук, стрела, направленная мне в голову. Я поспешила спрятать руки в складках юбки, чтобы скрыть вернувшуюся дрожь. — Помните, о чем я рассказала вам несколько дней тому назад? Что наследный принц заявил, будто мой отец подтверждает его алиби? Оджин по-прежнему не смотрел на меня. — Продолжай. — Он сказал, что преступник наткнулся на него, спасаясь бегством. И уронил свое оружие. Я заметила, куда он смотрел, когда говорил об этом, и три дня тому назад, оказавшись в его покоях в одиночестве… Я решила выяснить, что это было. — И принц застал тебя за этим занятием. — Лицо Оджина окаменело. — И чуть не убил. — Оно того стоило, — вызывающе ответила я. Мне не понравилось, как он со мной разговаривал, — будто я совершила нечто неподобающее. Ведь он сам попросил меня помочь ему с расследованием. Вокруг нас сгустилась напряженная тишина, я продолжала смотреть на Оджина и ждала, когда он начнет задавать вопросы. Но он молчал, и тогда я сдалась и выпалила: — Ну что, наыри? Хотите узнать, что я нашла, или нет? Он провел ладонью по лицу. — И что же ты нашла? — Пичхим. Это такой медицинский инструмент, с помощью которого делают надрезы. Всю его суровую неподвижность как рукой сняло. — Пичхим? Но при чем здесь какой-то медицинский инструмент? — Я тоже удивилась. Он скрестил руки на груди и насупил брови. А потом, через довольно продолжительное время, пробормотал: — Убийца знаком с этим инструментом. Он схватился за пичхим, потому что умеет им пользоваться. Мне в голову тут же пришло самое очевидное в таком случае имя: — Врач Кхун. Он у нас единственный подозреваемый из числа врачей и прочих медицинских работников. Мотив врача Кхуна казался предельно ясным: он хотел отомстить за смерть матери, убить свидетельниц и обвинить во всем принца. — Есть еще медсестра Инён, свидетельница, — пробормотала я. Хотя тут я не могла усмотреть никакого мотива. Но все же мне казалось странным, что она так удачно очутилась рядом с местом убийства придворной дамы Анби. — И что теперь? Оджин какое-то время смотрел в окно, а потом повернулся ко мне. — Не гони лошадей, Хён-а, — прошептал он. — Не может быть никаких «и что теперь» до тех пор, пока ты не выздоровеешь; давай притворимся на несколько дней, что все у нас хорошо. Я озадаченно изучала его, пока он, встав, пересекал комнату. — Аджумма, — позвал он. Служанка Моккым громко всхрапнула и распахнула глаза. Чиын тоже мгновенно проснулась. — Нужно наложить на старую повязку новый слой. — Она проснулась? — Старая женщина посмотрела в мою сторону, и в ее глазах засветилась радость: — Она проснулась! — Слава небесам! — глубоко вздохнула Чиын. Пока женщины кудахтали надо мной, как две наседки, Оджин вышел из комнаты — дверь закрылась за ним с легким щелчком. Почему он так странно себя ведет? И почему его прощальная ремарка так беспокоит меня? «Давай притворимся, что все у нас хорошо». — Мы с твоей мамой так волновались! — сказала служанка Моккым. — Боялись самого плохого… — А за те три дня, что я спала, что-нибудь произошло? — спросила я, все еще глядя на дверь. — Кроме того, что я была ранена. Что еще случилось? — Да ничего особенного… — Она наклонила голову, нахмурив брови. — Даже не знаю, агасси. — А я слышала, как мой двоюродный брат говорил, что добыл решающее доказательство, — вступила в разговор Чиын, — но я не знаю, какое именно. Я слышала об этом мельком — он разговаривал с твоей матерью, а я спешила по делам. Теперь я поняла, почему мне засела в голову эта самая фраза. Оджин велел мне отдыхать, притвориться на несколько дней, что все хорошо, но времени на отдых у нас совершенно не оставалось. Каждый день, каждый час могли оказаться критичными для медсестры Чонсу. Выходит, его слова могли значить только одно.