Часть 19 из 40 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Какого купца?! Чего вы мне еще вешаете?! За цацки свое отстрадаю, а за чужие дела, благодарю, воздержуся!
Филиппов поднял руку, и матрос сразу осекся.
– В селе Поповщина Порховского уезда в прошлый понедельник, ночью, убили всю семью торговца льном Осипа Симанова. Всю семью. И работника, – повторил Владимир Гаврилович, дважды нажав на слове «всю». – Симанова с сыном и батраком зарезали, а сноху с детьми зарубили топором. Шестерых детей. Топором. Старшему было семь. Младшей три.
Жоржик судорожно сглотнул, дернул подбородком. Филиппов продолжил размеренно-монотонно:
– Мужчин связали тем же узлом, что вы связывали своих дачных жертв. Константин Павлович, – Филиппов указал на стоящего у двери Маршала, – обнаружил на месте преступления окурки папирос. И еще одну улику. Помимо этого есть два свидетеля, которые видели вас на станции и в Поповщине. Завтра их привезут в Петербург, и я уверен, что они вас узнают. Поверьте, суду хватит доказательств. Скажете что-нибудь?
– А то! – взвился Жоржик. – Да такой узел кажный рыбак знает, тоже мне удумали! Вон, не поленитесь, езжайте до Ладоги да там покажите людям. Враз вам навяжут всякоских узлов! А свидетелей своих тащите, в харю им плюну, ежели на меня укажут! Не был я в вашей Поповщине, вот вам весь мой сказ!
– Ну что ж, – как бы подводя черту под диалогом, Владимир Гаврилович провел по столу ладонью, – признание сэкономило бы время нам и позволило бы рассчитывать на снисхождение вам. Не желаете – ваша судьба и ваш выбор. Но у вас есть время подумать до завтра. Наверное, есть.
– Почему наверное?
– Потому как сейчас я то же самое расскажу вашим товарищам. Вы как считаете, они будут такими же буками, что и вы? Не знаете? Ну так узнаем. Конвой!
Жоржик медленно встал, вытянул, подставляя под наручники, руки. Посмотрел на Филиппова, затем на Маршала, но так ничего и не сказал.
Когда за арестантом закрылась дверь, Владимир Гаврилович взял помощника за рукав, подвел к выходу и быстро заговорил:
– Голубчик, вы же слышали про улику, о которой я помянул в разговоре с этим субчиком? Я ведь рубашечный карман имел в виду, который вы из рук Алексея Боровнина достали. Меня тут какая идея пронзила: как считаете, ваш Треф способен унюхать его хозяина, ежели он среди наших задержанных имеется?
– Уверен, что унюхает, – заражаясь энтузиазмом начальника, с азартом ответил Маршал. – Вы бы знали, как он у меня в Ельце…
– Поторопитесь, голубчик, – перебил Филиппов, схватившись за телефон, – потом расскажете про его подвиги! А я уж пока без вас с остальными побеседую.
– Стойте! Есть ведь еще одна улика!
Филиппов опустил телефонную трубку на рычаги, вопросительно посмотрел на помощника. Тот достал из кармана свой блокнот, перелистнул несколько страничек и ткнул пальцем в картинку:
– Вот! Рисунок следов из Поповщины. Два вида отпечатков тех, которые в лесочке топтались. А у вас еще должна быть фотокарточка следа из Стрельны. Помните, Радкевич тогда фотографу указывал, где снимать? Это даже вернее, чем узлы, доказывает, что и ограбления, и убийство Симановых – дело рук одной шайки! Я за Трефом, а вы уж поручите ротмистру, пусть тот декабрьский снимок отыщет. И сличим с обувью задержанных и с моими зарисовками.
Пока Филиппов звонил дежурному и просил подогнать ко входу автомобиль, а потом инструктировал ротмистра Радкевича, Маршал заскочил в свой кабинет за пальто и шляпой и с поспешностью, обычно нервирующей подчиненных, спустился на улицу. Через минуту подъехал и мотор. Однако тут случилась небольшая заминка. Едва они двинулись с места, как тут же ткнулись носом – из-за угла прямо навстречу выкатила пролетка.
– Куда прешь, долгополый? – высунувшись в окно, заорал на извозчика шофэр. – Хочешь бляхи лишиться? А ну-ка, принимай назад.
– Да куда ж приму, чай, не твоя керосинка, а живая скотина! – Румяный малый на козлах не стушевался. – Сейчас господ ссажу и отъеду! Извиняйте, барин, придется тут сойтить.
Из коляски на тротуар проворно выскочил пожилой невысокий господин в пенсне, цилиндре и с седой донкихотовской бородкой, подал руку другому, более молодому, бритый профиль которого показался Константину Павловичу смутно знакомым. Молодой человек удивленно посмотрел на здание, покачнулся и, казалось, если б не рука «Дон Кихота», упал бы. Но что произошло с необычной парочкой дальше, разглядеть Маршалу не удалось: лошадь попятилась боком, освобождая проезд, и автомобиль нырнул в проулок. «Ладно, – решил Константин Павлович, – после в журнале посмотрю фамилию».
* * *
27 февраля 1912 года. Санкт-Петербург, Казанская полицейская часть. 15 часов 37 минут
А между тем события, развернувшиеся на тротуаре у Казанской части, были в высшей степени любопытны, если не сказать – странны. Пациент – а это был именно он – вцепился в руку профессора Привродского и не моргая всматривался в табличку слева от двухстворчатых дверей, в сами двери, в зарешеченные окна первого этажа, в стоявшего чуть в стороне от входа городового, судорожно глотал морозный воздух, повторяя между вдохами полушепотом: «Господи… Господи…»
Петр Леонидович же наблюдал за своим визави не без тревоги, но в то же время вроде бы и с надеждой и каким-то волнительным ожиданием. Но молча, будто опасаясь спугнуть просыпающуюся память.
Минуты через три-четыре такой полупантомимы Пациент наконец выпустил локоть доктора, выпрямился, решительно сжал побледневшие губы и сказал:
– Идемте, доктор. Мне кажется, что меня здесь тоже ждут.
У стола дежурного Петр Леонидович записал в журнале: «Проф. Привродский П. Л.» – и передал перо Пациенту. Тот, не замешкавшись ни на мгновение, уверенно вывел: «Свиридов А. П.».
* * *
Три беседы, последовавшие в кабинете Филиппова следом за разговором с Жоржиком, были так же коротки: Матушкин еще больше молчал и обошелся без едкостей, Силантий Иванович только крестился и бормотал молитвы, время от времени пуская слезу, а Хабибуллин держался за раненую ногу и делал вид, что плохо понимает по-русски. Все трое безропотно восприняли приказ разуться, все трое с испугом наблюдали, как грозный полицейский изучает подошвы их обуви. Результат вышел половинчатым: один из отпечатков из Поповщины совпал с рисунком на сапогах татарина. Второй след – из леска возле симановской усадьбы и из-под окон сожженной избы – был точной копией того, что сыщики нашли под Рождество на крыльце дачи в Стрельне, но хозяина его среди задержанных не было – подметки Жоржика также были изучены ротмистром в камере.
Владимир Гаврилович закурил, откинулся в кресле. Выходит, Константин Павлович оказывался совершенно прав – был в шайке четвертый! Притом явно был он не из, скажем так, основного состава труппы. Получалось, что и здесь помощник попал в яблочко – четвертым был наводчик, кто-то из поповцев. Но странным было поведение задержанных – нет бы валить все на новичка, пусть даже и оговаривая его. Трое, а считая трактирщика, так и четверо против одного. Так нет, молчат! Чем-то держит их этот неизвестный тип. Не награбленное же у Симановых ему оставили стеречь? В Стрельне лошадь не доверили… Нет, тут что-то иное…
В дверь постучали. На филипповское «войдите» в кабинет просунулась голова Кунцевича.
– Владимир Гаврилович, профессор Привродский вещи опознал. Показал ему карточки задержанных. Сомневается. Вроде похожи, но, говорит, темно было, да и зрение слабое. Боюсь, уверенно на них не укажет.
Филиппов устало потер глаза, махнул.
– Другие ограбленные справятся. Еще что-нибудь?
Кунцевич кивнул.
– Просит вернуть до суда часы.
– Бог с ним, отдайте, голубчик. Суду хватит и остального.
– И еще к вам просится. Я говорил, что у вас допросы, но он сидит, ждет.
Владимир Гаврилович тяжело вздохнул. Он потому и любил в своей работе следственный процесс больше, чем его результат, что по окончании следствия часто случались подобные просьбы о встрече. Кто-то благодарил и даже предлагал эту благодарность материализовать, кто-то ругал и обвинял в предвзятости, кто-то рыдал и умолял простить запутавшихся близких.
– Так-таки сидит? Ну проводите, что ж с ним поделать.
К удивлению Филиппова, в кабинет вместо одного зашли двое мужчин. Невысокий, в пенсне и с седой бородкой явно был профессором, второй для такого звания еще казался молод. Но почему-то к хозяину кабинета подошел именно он. Снял шляпу, провел рукой по волосам, несмело улыбнулся и сказал невероятно знакомым голосом:
– Здравствуйте, Владимир Гаврилович. Я вернулся.
Папироса выпала из пальцев Филиппова и тут же сотворила глубокий ожог на зеленом сукне. Но хозяин кабинета оставил это совершенно без внимания. Он схватился обеими руками за край стола, все равно не устоял на ногах, опустился в кресло и выдохнул:
– Ох, голубчик вы мой…
* * *
Константин Павлович бегом поднялся в квартиру, поцеловал быстро жену, погладил ее совершенно еще незаметный живот (такой начал у них устанавливаться ритуал при встречах и расставаниях), почесал за ушами вьющегося возле ног Трефа, пристегнул поводок к ошейнику и также бегом спустился к автомобилю. Весь вояж занял у него немногим больше часа. В Казанской, уже преодолев половину лестницы, он вспомнил, что собирался посмотреть фамилию показавшегося ему знакомым посетителя, остановился, но махнул рукой – после, все потом! Скорее в кабинет начальника, он уж наверняка заждался!
Но вместо нетерпеливо барабанившего по столу карандашом Филиппова Маршалу представилась довольно странная картина. Кабинет был полон народа: давешний «Дон Кихот» скромно устроился в уголке на стуле, а на диване, по обе руки от того самого заинтересовавшего Константина Павловича посетителя, держа эти самые руки, сидели доктор Кушнир и Владимир Гаврилович. Оба наперебой что-то говорили, посетитель смущенно вертел головой, отвечая то одному, то второму, и видно было, что все трое сильно возбуждены. Филиппов обернулся на вошедшего, вскочил. Поднялся и загадочный посетитель.
– Вы посмотрите, Константин Павлович, голубчик, кого нам из днепровских вод вынесло, будто Афродиту!
Маршал пригляделся к лицу человека, шагнувшего ему навстречу, – ему протягивал руку Александр Павлович Свиридов! Да, осунувшийся, да, похудевший, со слегка растерянным взглядом и без обычной своей бороды, но это, вне всяких сомнений, был он!
– Но… как? – только и сумел выдавить из себя Константин Павлович, пожимая руку воскресшему коллеге.
Тот смущенно пожал плечами, указал на «Дон Кихота».
– Я не очень хорошо все помню. Вот, доктор Привродский сумеет вам лучше рассказать мой диагноз. Я, признаться, себя-то вспомнил, лишь оказавшись на пороге нашей части.
«Дон Кихот» тоже поднялся, представился профессором Привродским и начал что-то объяснять, густо приправляя монолог медицинскими терминами, но быстро сообразил, что понятнее не становится никому, даже доктору Кушниру, и скомканно закончил:
– В общем, временная потеря памяти из-за сильной физической и психической травмы. Я по ряду высказываний моего дорогого пациента сделал кой-какие умозаключения о его профессиональной сфере, оказавшиеся верными. В вашем ведомстве мне сегодня утром предоставили список пропавших за последние шесть месяцев полицейских, с фотопортретами, так что я, уже зная, что имею дело с Александром Павловичем Свиридовым, решился на такой вот эксперимент – привез его сюда. К счастью, он удачно завершился, – и, скромно поклонившись, уселся обратно на стул.
– А вы вернулись на службу, Константин Павлович? И собаку завели? – Свиридов указал на сидевшего у двери Трефа.
– Да, на службу…
Константин Павлович посмотрел на Филиппова, тот на собаку, потом на Свиридова, стукнул себя по лбу.
– Вот ведь ситуация! Из-за вашего чудесного явления я совершенно забыл, что мы тоже затеяли некоторый эксперимент. Вы подождете нас? Доктор, мы его так скоро не отпустим. Или, может, поучаствуете? Как вы думаете, доктор, можно ему?
Профессор пожал плечами.
– Думаю, не навредит. Бледноват, но превосходно держится.
Доктор Кушнир ухватил Привродского за рукав.
– Коллега, нам там с вами делать нечего, позвольте, я воспользуюсь ситуацией и украду вас для обмена, так сказать, опытом, да-с. – И увел профессора к себе.